— Это от кобеля Столетнего, — пояснил Нини после паузы, хотя дядюшка Крысолов его не спрашивал.
— От Герцога?
— Да. Симе по ночам его отвязывает.
Дядюшка Крысолов досадливо покачал головой. Лицо его окаймляла никогда не подстригавшаяся лохматая борода, грязный берет был надвинут на уши. Глаза его помутнели, и он угрюмо сказал:
— Совсем не стало крыс.
Начиналась весна, охотничья сумка с каждым разом была все более тощей, и трудов требовалось все больше. Никогда раньше так не бывало. В речушке всегда водилось полным-полно крыс — иной раз по пять-шесть штук в норе, — и в редкие дни дядюшка Крысолов приносил меньше трех десятков. Теперь же они с большим трудом едва добывали треть против прежнего. Сжимая беззубые десны, дядюшка Крысолов говорил: «Это тот крадет их у меня». Каждый вечер Дурьвино в кабачке подстрекал его: «Крысы принадлежат тебе, Крысолов, помни это хорошенько. Того негодяя никто к столу не звал». «Верно», — говорил Крысолов, и мышцы у него на шее и на руках напрягались так, что казалось, кожа вот-вот лопнет. А Дурьвино добавлял: «Он хочет отнять твой хлеб, не давай этому лодырю переходить тебе дорогу». И весь следующий день Крысолов только и делал, что переваривал эти слова, как ни старался Нини втолковать ему, что крысы — как хлеба, год уродит лучше, год хуже, и в скудной добыче винил хорьков и ласок. «Надо же им что-то есть, — говорил Нини, — кроликов-то нету». Иногда мальчику казалось, что на крыс, может быть, напала кроличья чумка, но, сколько ни присматривался, ни одной больной крысы не попадалось. Зато дохлых кроликов он находил множество на тропинках нагорья и на прогалинах в лесу — головка порыжела, веки вспухли, мордочка вся в волдырях. Заболев, кролик беззащитен и погибает от истощения: лишенный зрения и обоняния, он не находит корма.
Нини раскопал одну нору и подозвал Крысолова.
— Смотрите, — сказал он.
В гнезде из сухой травы шевелились два крошечных розовых тельца. Глазки крысят были еще закрыты, зато они разевали непомерно большие рты.
— Видите, всего два детеныша, — добавил мальчик. — Тут никто не виноват.
Обычно в помете бывало от пяти до восьми крысят. Внимательно оглядев их, Крысолов сказал:
— Родились этой ночью.
Нини прикрыл гнездо, стараясь не раздавить крысят.
— Год-то високосный, — заметил он и повторил: — Тут никто не виноват.
На следующее утро, выслеживая у речки крысу, Нини столкнулся с крысоловом из Торресильориго. Это был статный парень с быстрыми глазами и решительным лицом, в куртке коричневого сукна и в подбитых гвоздями, как у Браконьера, сапогах. Его собака неуверенно принюхивалась среди зарослей кресса. Парень улыбнулся мальчику и, присев на корточки и воткнув железный прут в землю, сказал:
— Что за чудеса, что в этом году нет крыс?
— Почем я знаю, — сказал мальчик.
— В прошлом году было навалом.
— А в этом нет. Ласки поедают, да и хорьки тоже.
— Хорьки тоже?
— Конечно. Кроликов наверху нет. Чумка всех погубила. А кормиться-то надо.
И, замолчав, постоял немного у речки, рассматривая крысолова. Фа тоже смотрела на чужака и время от времени рычала с плохо скрытой злобой. Нини поглядел на тощую сумку, висевшую у того на поясе.
— Ни одной не поймали?
Тот улыбнулся — сверкнули очень белые зубы, оттененные смуглотой лица.
— Даже не видал, — сказал он.
Мальчик уперся локтями в колени и обхватил ладонями щеки.
— Зачем ты это делаешь? — спросил он, помолчав.
— Что делаю?
— Охотишься на крыс.
— Для удовольствия, видишь ли. Мне крысы нравятся.
— Ты их продаешь?
Незнакомец от души рассмеялся.
— Вот еще выдумал. Поймаю сколько-то себе, чтобы поесть, и мне достаточно, — сказал он.
Тогда мальчик намекнул ему, что он мог бы охотиться в окрестностях Торресильориго. Парню это показалось очень смешно.
— А тут что — запрещается?
Мальчик промолчал. Парень уселся на берегу, свернул сигарету, закурил и разлегся на солнце. Полежал, часто моргая то ли от табачного дыма, то ли от ярких лучей, потом вдруг поднялся и сказал:
— Похоже, дождя не будет.
Начиная со святого Иоанна Лествичника, Пруден каждый вечер говорил в кабачке Дурьвино: «Если на святого Квинтиана не будет дождя, все помрем с голоду». Росалино, и Вирхилио, и Хосе Луис, и Хустито, и Гвадалупе, и все мужчины в деревне ничего не говорили, но каждое утро, проснувшись, подымали глаза к небу и, глядя на бесконечные голубые его просторы, бормотали проклятья и сквозь зубы ругались. И все же с первыми лучами солнца они выходили в поле полоть сорняки или скородить пары и, закончив работу, молча сидели в кабачке и ждали дождя; порою же, чтобы забыть о грозящей беде, говорили: «Давай, Вирхилин, поиграй немного, хоть музыка у нас будет». Так бывало и в сентябре, когда все терпеливо ждали дождя, чтобы начать пахоту. Люди в деревне старались держаться стойко перед ударами судьбы и справлять в течение года все положенные праздники и обряды. Но нагрянут проливные дожди, или ураган, или тля, или черные заморозки — и все идет кувырком. На Мартовское гулянье[7], которое в этом году совпало с днем святого Порфирия, деревня походила на кладбище. И все же парни по обычаю разбились на два хора, и каждый хор стремился заполучить Вирхилио Моранте, но вскоре, как зажгли костры, появилась сеньора Кло и сказала, что нынче роса, и что у Вирхилио насморк, и лучше ему посидеть дома. Без Вирхилио певцы никак не могли держать тон, и девушки, глядя из окон, смеялись над их нескладным пеньем. К тому же в кабачке не хватило на всех крыс — так, в который раз, исполнилось старое пророчество Столетнего: «Вина пей побольше, мясцо режь потоньше». И Хосе Луис грубо крикнул дядюшке Крысолову: «Никуда уже ты не годишься, пора тебе проситься в богадельню». И Крысолов ответил: «Не стало крыс, тот крадет их у меня».
Едва Нини вернулся, после того как выслеживал нутрию, Крысолов машинально спросил:
— Видал того?
Нини не ответил. Дядюшка Крысолов поднял глаза от котелка.
— Видал его? — повторил он.
Мальчик еще немного помедлил с ответом.
— Он ничего не умеет, — сказал он наконец. — И собака его тоже.
Крысолов схватил мальчика за вихры и заставил приподнять голову.
— Где он ходил, отвечай!
Нини скривился от боли.
— У Излучин, — сказал он. — Но он ничего не умеет. За весь день добыл одну крысу, чего уж тут.
Дядюшка Крысолов отпустил Нини, но пальцы его остались скрюченными, и он, переплетя их с пальцами другой руки, словно сжимая чье-то горло, сказал:
— Поймаю его, убью.
И запыхтел от напряжения.
На святого Андрея Зимнего собака ослепла на один глаз. Случилось это в тот день, когда Большой Раввин, Пастух, убил палкой полутораметровую гадюку, которая напала на козу Прудена, после того как ее загипнотизировала. Фа погубил азарт дядюшки Крысолова, то, что он гнал ее за дичью в тростники, осоку и овсяницу. Дядюшка Крысолов был неутомим: «Ищи, Фа!» — все повторял он. И собака послушно рыскала среди кресса и вьюнков.
Выйдя из чащи с поврежденным глазом, она тихонько скулила. Дядюшка Крысолов сказал: «Ни на что она уже не годится, стара». Но мальчик взял ее на руки и целую ночь прикладывал ей примочки из алоэ и перца. На другое утро промыл ей глаз сливовым соком, но все было напрасно: собака так и осталась кривой, со странным выражением морды — не то озорным, не то хитроватым.
На святого Иоанна У Врат Латинских собака ощенилась: родила шесть щенков пестрых и одного коричневого. Нини спустился в деревню к Столетнему сообщить радостную весть.
— Теперь мы с тобой родичи, так ведь? — сказал старик.
— Родичи, сеньор Руфо?
— А как же. Ведь щенки-то от моего Герцога и твоей суки.
— Верно.
— Вот оно и выходит.
Мальчик теперь никак не мог привыкнуть к одиночеству. Ему не хватало собаки, постоянной его спутницы. Всякий раз, как он выходил из землянки, Фа провожала его взглядом, колеблясь, идти ли с ним или остаться со своими детенышами. Однажды под вечер, возвратясь домой, Нини застал собаку жалобно воющей. Под ее брюхом, между сосцами, копошился в одиночестве коричневый щенок. Крысолов сказал с хитрой усмешкой:
