Учился онплохо, но учителя, быстро уяснив семейную обстановку, и не требовали с неголишнего. Тянули, как могли (он ни разу не остался на второй год), и болеепотому, что он не был хулиганом, как многие его сверстники из подобных семей,но всегда оставался тихим и замкнутым. Он пребывал как бы в некой прострации, иего можно было посадить в угол и позабыть на несколько часов, а потом дать емукоманду, и он покорно отправлялся домой...

Но все-такион жил, мыслил, в его  голове соответственным образом отражаласьдействительность и претворялась в собственную картину мироздания. Была она,может быть, тривиальна и даже убога, но... — была, являясь к тому жеединственным местом, где мог он без опаски самовыражаться и реализовывать своисокровенные желания. Там он был судьей и палачом своих обидчиков, там он всегдабыл победителем, и чем далее — тем более безжалостным и безпощадным.  Зло,которое с младенческих лет сопровождало его, безцеремонно попирая егосамомалейшее человеческое достоинство, постепенно переместилось внутрь егоестества и быстро возросло там. Оно превратилось в море черных бурлящих вод,заполнивших все впадины и пустоты его сознания. Оно закипало и вскидывалосьогромными волнами, когда извне приходила обида или оскорбление. Его укоряли, аон в ответ выливал им на головы все мыслимые оскорбления и зложелательства; емубили подзатыльники, а он — убивал, оставаясь внешне полностью индифферентным. Не встречая достойного с его стороны сопротивления, эта темная сила преображалаего, уподобляя себе самой. Иногда в снах он видел свое отражение в тех темныхводах и ужасался его отвратительному безобразию; он пытался бежать, но чернаявода всегда настигала его и покрывала по грудь, по шею, с головой... Он кричали чувствовал, как множество чьих-то мерзких холодных рук из глубины хватают егои тащат куда-то в самую-самую жуть. Черная же вода изливалась мощнымнеудержимым потоком, срывая с места огромные здания и целые города и, наконец,обретая силу вселенского потопа, покрывала всю землю... А иногда, очень правдаредко, ему снилась какая-то женщина. Она всегда приходила в светлом платочке итаком же светлом платье, но лица ее почему-то было никак не разглядеть. Частоона просто молча смотрела на него, но иногда разговаривала и о чем-то просила.Наутро он забывал, о чем, — будто кто-то незаметно выкрадывал из его памяти всеее слова, — но одно все-таки помня: они побуждали к чему-то позабытому, несвойственному ему теперь. И еще: после каждого такого сна он, встав с кровати,обязательно подходил к окну и смотрел на церковь. Долго. Будто пытаясь что-топрочитать на ее потемневшем от времени куполе...

В другие днион тоже видел из окна церковь. Только в голову тогда приходили иные мысли: наплывалоглухое раздражение и недовольство, как будто эти белые некогда стены,увенчанные луковкой с крестом, виноваты во всех его напастях и бедах. Темнаявода вскипала ненавистью, и ему хотелось разрушить, разорвать эту картинку воконной раме, что он мысленно и делал, сразу после этого успокаиваясь.

Книги,которые он прочитал, можно было перечесть по пальцам одной его руки — их бывполне хватило. Его знания об огромном человеческом мире, раскинувшемся в толщевеков и необъятности континентов, были крайне скудны. Но от того он нечувствовал себя ущербным, как, впрочем, и от своей физической слабости: междуним и целым миром пролегла полоса темной воды, на поверхности которой писаласьлетопись его побед над сильными, умными, дерзкими, удачливыми — над всеми, ктооднажды попадал в сферу его восприятия.

Послевосьмого класса он пошел в ПТУ учиться на автослесаря. Потом работал вавтоколонне. От армии его освободили по причине плоскостопия. Раньше ни о чемподобном он и не подозревал — была лишь тупая боль при ходьбе, к которой ондавно привык и не замечал. После медкомиссии он долго рассматривал свои ноги,выворачивая кверху ступни, но ничего особенного так и не усмотрел. (Черезнесколько лет он с режущей душу тоской будет вспоминать это мгновение — каждуюмозоль и заусеницу на своих расплющенных ногах, — а зубы до боли прикусятраспухший язык...). В это время Сергей  уже в полной мере приобщился кспиртному — это было нормально в его среде, за это его никто никогда неосудил...

*  *  *

Наступил197... год. Отец в очередной раз вернулся из мест не столь отдаленных. В своисорок с небольшим был он практически полным инвалидом: туберкулез съел легкие,а водка основательно иссушила мозги. В его лексиконе преобладал отборный мат, спомощью которого он и общался с миром, выражая всем свое твердое неодобрение.Сергей теперь частенько пристраивался на кухню к общему застолью и выпивалнаравне со всеми. А пили все, от чего только можно было запьянеть: пиво,водку,  дешевое вино, самогон, брагу, одеколон; когда не было этого — пилинечто из аптечных пузырьков и даже клей БФ. Закусывали редко, да и зачем это,когда цель — одурманить мозги? Потом спали кто где: на кроватях, на полу, втуалете... В порядке вещей были всякие мерзкие выходки. Чувство здорового стыдадавно было выставлено за их обшарпанную дверь.

Сергей, как ипрежде, больше молчал, выражая согласие с происходящим поднятием вверх стаканасо спиртным. Молчал,  даже когда изредка кампания заводила какую-нибудьзаунывную песнь. Ему нравилась только одна песня, еще с детства. Тогда онединственный раз был в пионерском лагере на Псковском озере. Как-то вечеромкто-то из ребят запел под гитару песню про Сережку — протяжную и грустную. “Этокак про меня”, — подумал Сергей и стал запоминать слова. Вскоре, уединяясь, оннапевал: “Как-то раз в апреле начались капели, и Сережка с лыжами шагал, вдругостановился и глазами впился: на пути девчонку повстречал...”. В этот моментему всегда представлялась одна и та же картина: снежная горка рядом с их школойи девчонка из тех давних школьных лет, глядящая прямо на него с теплотой илюбовью... Было ли это на самом деле? Кто знает, только Сергей тайком утиралвдруг набежавшую слезу...

Почему-то оннадеялся, что однажды вдруг запоют эту песню, и тогда что-то случится, что-то наверноеочень хорошее... но не пели. Может быть просто не знали, или не подходила онапод их пьяный антураж? Сам Сергей так никогда и не предложил, и если бы толькознали его застольные сотоварищи, сколько раз он самыми изощренными способамиуничтожал их в бездонных глубинах своих темных вод... Но все это было внутри, аснаружи более попадало ему самому: без вины, просто так, оттого, что был онслабосильным и безответным.

*  *  *

В началевосьмидесятых Сергей внезапно уехал в деревню —  далеко, аж в самый Дновскийрайон. Он даже немного предугадал это событие. А было так. Ему как-то приснилсясон, в котором опять увидел он женщину в белом платочке. Она сказала емунесколько слов (их, увы, как обычно, он не запомнил), а потом, зажав в рукахкакую-то яркую золотую картинку, сделала перед ним крестообразное движение.Проснувшись, Сергей первым делом подошел к окну и взглянул на церковь. Тут-то,почти сразу, и пришла к нему мысль, что скоро его здесь не будет. Даже немысль, а уверенность, — возможно, уже через день он отбудет куда-то в неведомоечужестранье. И еще, он вдруг понял, что тот золотой квадратик в руках женщиныиз сна, был иконой Иисуса Христа. Подивился: “К чему бы еще и это?..”

Все же ждатьпришлось несколько дней, пока рано утром в дверь их квартиры кто-то не постучал(звонок давно был вырван с корнем). Открыл некто чужой и безымянный, оставшийсяпосле ночной попойки спать прямо в прихожей. Вошла женщина и, назвав ихфамилию, спросила не здесь ли такие живут. Но чужак не ответил; обдав гостью перегаром,он выпал за дверь и уполз вниз по лестнице.

— Есть ктоживой? — с явным испугом опять спросила женщина.

Еще немного иона бы ушла, но тут появился Сергей. Он проснулся за мгновение до стука, икогда его услышал, сразу подумал: “Наконец-то”. Быстро вскочив и выйдянавстречу, он подтвердил:

— Да, да, здесь мы и живем!

— Ты, Сергей?

Он кивнул, агостья, облегченно вздохнув, сказала:

— Ну,здравствуй, племянник. Не признал?