— И половина дрищет кровью, — добавил Гортон. — И ходит без штанов, чтобы не терять зря времени.
— А с другой стороны, — возразил Берен, — половина все-таки не дрищет.
Люди пили сырую воду, мутную после дождей, потому что эля и норпейха на всех не хватало. Берен надеялся лишь на одно: что у Ильвэ в лагере творится то же самое.
— Болдог может попытаться свернуть в долину Фойн, — заметил Леод. — Пройти берегом Кардуина…
Берен с усмешкой скосил на него глаза.
— Попытаться-то он может. Единый свидетель — я дорого бы отдал, чтобы он попытался пробиться именно там! Но он, к сожалению, не такой дурак…
— Кого ты высматриваешь? — спросил Хардинг. — Ильвэ?
— Не-а, — Берен продолжал щуриться. — Роуэн, глянь-ка на юг. Ты видишь то же, что и я или что иное?
Хардинг всмотрелся, и Гортон прищурил свой единственный глаз.
— Всадники, — сказал он. — Со знаменем… Чтоб мне больше света не видеть — дракон!
— Вперед, — скомандовал Берен, направляя лошадь с холма. Гортон, Хардинг и трое оруженосцев двинулись за ним.
Бретильские Драконы ехали ровной, размашистой рысью, в открытую и в полном вооружении. Выглядел отряд далеко не так блестяще, как дружина Гортона и Хардинга: простые кожаные доспехи, деревянные щиты и незамысловатые ножны из дощечек. Но ехали они тем строем, которому обучил их Берен: разбившись по тридцаткам, готовые в любой миг спешиться, построиться и принять бой. Чем-то их повадка напоминала повадку морготовых ополченцев; да, собственно, у них такой способ собирания войска и был украден Береном.
Увидев своего вождя, Драконы остановились. Вперед выехали двое: Брандир и… Берен отказывался верить своим глазам: Даэрон?
— Добрая встреча, — сказал он, скрещивая с Брандиром руки. — Долго же вы ковырялись.
— Дорога через Анах развалена, ярн, — виновато опустил голову Брандир. Потом покосился на Даэрона и добавил: — Две новости для тебя, и обе скверные.
— Ну, говори, — выдохнул Берен.
— Твоя мать умерла незадолго до Медвежьего дня…
Берен закусил костяшки пальцев и застыл так на несколько мгновений.
— От чего? — спросил он наконец, разжав зубы.
— От смерти, — вперед выехал Нимрос. — Не смотри так на Руско, князь. Он сказал ей. Он свидетельствовал о тебе и сделал все, что мог. Она не поверила. Она сказала: нечистому нельзя продать половинку феа.
— Ну, а вторая скверная новость? — спросил Берен; перехватил взгляды юношей, скрестившиеся на Даэроне; лицо его исказилось и он крикнул:
— О, нет! Даэрон!
— Она жива, — сказал эльф. — Это главное. Позволь мне поехать в твой лагерь, там я тебе все объясню.
В лагере стоял такой запах, что было ясно: больные уже не тратят времени не только на то, чтобы спустить штаны, но и на то, чтобы отойти подальше. Видимо, поэтому Даэрону кусок не полез в горло. Берен же поел с удовольствием и хватил норпейха перед тем как выпить воды — он все время так делал, потому что твердо намеревался умереть от меча, а не от позорной хворобы. Из вежества предложил и Даэрону — хотя эльфу это было ни к чему, их не брала зараза. Даэрон понюхал фляжку и отказался.
Он рассказал об осеннем побеге Лютиэн, о долгих бесплодных поисках, которые вели разведчики Белега и о том, как в начале зимы к раздавленному горем Тинголу прибыли гонцы от Ородрета. Тингол потребовал вернуть дочь, Ородрет ответил, что Лютиэн остается в его владениях по доброй воле. Тингол просил Даэрона то уговаривать родича-нолдо добром, то грозить войной. Пока шла эта вялая перепалка, началась весна и прибыли гонцы от Келегорма. Феаноринг даже не просил руки Лютиэн — он просто ставил Тингола в известность. Тингол пришел в бешенство, да и сам Даэрон тоже.
— Так она в Нарготронде? — Берен с силой лязгнул эфесом меча о ножны.
— Не спеши, — сказал Даэрон и продолжил свою речь.
Выйдя на равнину, он наткнулся на пограничников Гвиндора, кого-то искавших. Они не собирались делать тайны из того, что ищут Лютиэн. Даэрон понял, что в Нарготронде ему делать нечего, и стал думать, куда могла бы пойти королевна.
Зимой ходили слухи о том, что Берен в Дортонионе. Даэрон решил расспросить его соплеменников и отправился к Бретильским Драконам. Опоздай он на день — и уже не застал бы их.
Они получили от Маэдроса весть с ученой птицей, как это было меж ними условлено, и едва получили ее, как начали готовиться в поход. У них еще при Берене было заведено, что выступить весь отряд сможет не больше чем за сутки с начала сбора. Даэрон узнал о восстании в Дортонионе — и решил отправляться туда. Во-первых, в надежде найти Лютиэн, во-вторых, желая заручиться поддержкой Берена против Келегорма.
Он уже понял, что Лютиэн здесь нет. И понял, что поддержки от Берена не дождется с течение ближайшего времени, потому что у Берена за спиной висит армия черных.
Он закончил свой рассказ, и Берен, все эти время слушавший с зубовным скрипом, вскочил и начал браниться.
— Ну, пусть я только выйду из этой переделки живым, — рычал он сквозь зубы. — Он у меня дождется, этот Тъелкормо… Я ему оторву то, что там у него слишком быстро встает. Я ему переломаю обе ноги, чтобы не бегал так споро за чужими невестами…
— Чудная мысль, — словно бы сам себе сказал Даэрон. — И как она мне самому не пришла в голову…
Берен осекся и перестал метаться по пятачку между палаткой и коновязью, вернулся, сел на седло и уронил голову на руки.
— Даэрон, — тихо сказал он из-под ладоней. — Не там ты ищешь себе подмоги. Из нас, собравшихся здесь, мало кто останется в живых к завтрашнему вечеру. А я так и вовсе ни на что не надеюсь, потому что если боги даруют мне завтра победу и не возьмут за нее жизни, я пойду туда, где только чудом смогу уцелеть. Поэтому возвращайся, Даэрон. Найди ее прежде, чем найдет ее Келегорм, верни ее в свои леса… Пой ей песни, играй на своей флейте так, чтобы она забыла меня. Все было напрасно. Я тешил себя глупыми надеждами, потому что глупые надежды — утеха смертных.
— Я не понимаю, — сказал эльф. — Ты больше не любишь ее?
Берен опустил руки и поднял лицо.
— Я больше не люблю ее? Да как твой язык повернулся. Но… есть то, что больше любви, Даэрон. Это смерть.
— Не понимаю.
Берен поднялся, сделав знак следовать за собой. Даэрон пошел за ним.
Лагерь в скалах был совсем небольшим. Они прошли мимо ратоборцев с горы Химринг, разбивших палатки, мимо немногочисленных уже крестьян, устроивших укрытие под возами, мимо эльфов, расположившихся в пещере, и вчерашних стрелков Моргота, чьи одежды и шапки ради отличия от одежд врага были украшены сосновыми ветками. Поднялись на холм, на тысячу шагов отошли от лагеря — и там Даэрон увидел вкопанный в землю торчком камень, длинный светло-серый гранитный валун. Перед ним на коленях стоял юноша в серо-красно-зеленом дирголе, и Даэрон понял, что он творит молитву. Оба, эльф и человек, остановились, скрывшись за скалой, и юноша их не заметил. Закончив молитву, он достал нож, обнажил грудь, разрезал себе кожу напротив сердца и, вымазав ладонь кровью, оставил на сером камне красный отпечаток. Встал, прижал рану чистой тряпицей, зашнуровал ворот и ушел другой тропой.
— Подойдем ближе, — сказал Берен. Даэрон подошел к камню и увидел, что кровавых отпечатков на нем много, более сотни. Тот, что был выше всех, оставила не правая, а левая рука.
— Что это значит? — спросил эльф.
— Это жертвенный камень, вкопанный Беором Старым и Мар-Гретиром, первым хозяином этой долины, — тихо сказал Берен. — Завет между двумя людьми некогда скреплялся кровью жертвенного животного, потому что в свидетели призывали богов, которых вы, Старшие, именуете Силами. Но завет между людьми и богами должен быть крепче. Поэтому в старое, темное время его скрепляли человеческой жертвой.
Даэрона передернуло.
— Те времена прошли, — продолжал Берен так же тихо. — Еще до встречи с государем Финродом мы знали, что человеческие жертвы — мерзость перед богами. Ничью жизнь нельзя пожертвовать богам — кроме своей. Если что-то тебе важнее жизни, то ради этого можно пожертвовать ее богам. Верхний отпечаток — мой, Даэрон. Я больше не принадлежу себе. Я в руках богов, и что они пожелают сделать со мной, тому и быть. Это страшный обет. Такой же страшный, как клятва Феанора и его сыновей. Я не давал его ни перед битвой при Кэллагане, ни после смерти отца. Человек, давший такой обет, для всего мира умирает. Ты говоришь с мертвым, Даэрон.
