Медноволосый эльф кивнул, сделал знак железной рукой — и Роуэн по этому знаку отошел в сторону. Гили остался один в полукруге феанорингов и их советников, и вопросы посыпались на него, как удары палки тогда, в Барад-Эйтель. Вскоре он не мог сообразить, кто о чем спрашивает.

— Что за заклятие беспамятства?

— Я не знаю. У князя было мало времени, чтобы все мне объяснить.

— Как оно действует?

— Не знаю.

— Как его снять?

— Песней. Ярн назвал мне свою песню.

— Когда?

— Осенью, как уходил.

— Он знал, что попадет в плен?

— Нет, но боялся этого.

— Кто сложил заклятие?

— Наверное, Государь.

— То есть, доподлинно ты не знаешь?

— Нет.

— Почему же ты взялся за это дело?

— Я верю своему лорду.

— Как ты попал в Дортонион?

— Через Нахар.

— Ты знал дорогу?

— Нет, но знал Аван.

— Кто такой Аван?

— Охотник из дома Дреганов.

— Ты условился с ним заранее?

— Ярн условился с нами тремя.

— Кто третий?

— Рандир Фин-Рован.

— Тот, чьего отца убил Берен?

— Да.

— Где он?

— В Дортонионе.

— Зачем?

— Ярну надобен человек, который пойдет к верным людям и скажет, что они должны делать.

— И этот человек — сын того, кого ярн убил?

— Он сказал, у него не было иного выхода. Разве что взять Рована живым.

— И тот принял такое оправдание?

— Да, — Гили сглотнул: ему легче был через горы пройти, чем сказать это Рандиру.

— Но подтвердить твои слова он не может?

— Нет.

— Какое несчастье. Где содержат Берена?

— В его замке.

— Без стражи?

— При нем женщина, с которой ему запрещено разлучаться дольше, чем на полчаса. Она… — Гили снова сглотнул. — Она страшная. Ведьма.

— Как ты попал к нему?

— Я притворился менестрелем, поющим за плату. Меня впустили в замок по обычаю Долгой Ночи.

— Когда это было?

— Я ж говорю — в Долгую Ночь!

— Солнцестояние, — подсказал, кажется, Маглор.

— С тех пор прошло три недели. Как ты попал сюда?

— Через долину Вийюл и перевал Дэрраван вышел к Аглону.

— Ты знал дорогу?

— Аван знал…

— Что еще Берен велел передать тебе?

— Много чего. Какое войско и где стоит… Это рассказ надолго.

— Тогда потом. Откуда ты знаешь, что он сказал тебе правду о заклятии?

— Я видел его… Что с ним случилось, когда я пропел…

— Ты не слыхал о нем как о ловком притворщике… Хитром как снежный пардус?

— Слыхал…

— Но поверил?

Гили вспомнил задыхающийся шепот, раздавленное рыдание: «Молчи, дуралей!»

— Я верю своему лорду, — твердо сказал он.

— Ты был уверен, что заклятие поможет?

— Нет.

— Ты ведь мог попасть в руки врагов.

— Я не знаю ничего такого, чего не рассказал бы сам лорд Берен, раз уж его заставили говорить…

…В конце концов у Гили закружилась голова, он потерял счет повторявшимся вопросам и тому, сколько раз он ответил, что верит своему князю. Он знал, какой это слабый довод и чувствовал все меньше уверенности: а вдруг Берен и в самом деле оказался не таким, каким был с виду? А вдруг то, что он показал Гили — ловкий обман; ведь пятнадцатилетнего оруженосца легче надурить, чем темного лорда. Руско уже не знал, чем питать свою слабую, полумертвую веру — когда эльфы умолкли и Маэдрос велел ему рассказывать о Сауроновых войсках.

Гили вытряхнул из котомки то, что у него было с собой для памяти: корки хлеба, ссохшиеся головки чеснока, горох и чечевицу, рыбьи головы, подметочно-твердые ошметки солонины… На резном столике со знаками для мудреной игры содержимое нищенской сумы выглядело ничуть не уместней блевотины.

Гили быстро накрыл все горстью, не давая гороху раскатиться и потеряться в соломе. Потом осторожно разобрал все и начал рассказывать. Доска помогала. Пусть нижняя часть — будут владения Креганов, предгорья Эред Горгор и Друн. Тогда сюда — восемнадцать зеленых горошин; восемнадцать длинных сотен копьеносцев, и девять чечевичых зерен, девять длинных сотен стрелков; и две хлебные корки — две Волчьи Сотни; и семь черных бобов — семь сотен северян, и десяток шматочков солонины — десять сотен орков… Западное поле пусть будет предгорьями Криссаэгрим и Моркильским лесом. Тогда здесь — восемь чесночинок, восемь осадных орудий, и двадцать четыре соломинки, двадцать четыре полевых. И при них — шесть зеленых горошинок и шесть чечевичных зерен, назначенных их защищать, и две корки хлеба, чтобы их стеречь, а сколько в обслуге — Берен не знал.

Пусть серединное поле будет замок Каргонд и окрестности. Тогда здесь у нас пять бусинок — ведь могут у бродячего менестреля в суме заваляться бусины? — пять длинных сотен Рыцарей Аст-Ахэ. Одна белая, все прочие — красные. Одна сейчас там, четыре прибудут в канун весны.

А еще — три хлебные корки.

А еще — восемь кусочков солонины.

А еще — десяток бобов.

Пусть северное поле будет — Эмин-на-Тон. Тогда там разместятся двадцать три зеленые горошины и десять зерен чечевицы, и девять черных бобовинок, и шесть хлебных корок, и семь кусков солонины.

— Это далеко не все, если вспомнить, что он говорил летом, — заметил Маэдрос.

— Он сказал, что не может точно счесть орков. А еще он сказал, что только на севере войско сочтено и набрано полностью. К весне они закончат дело на юге — и тогда армия людей будет насчитывать две тысячи длинных сотен — а все остальные будут орки.

Маэдрос встал со своего кресла и подошел к столику. Железные пальцы легли на плечо Гили.

— Чем ты подтвердишь, что сказал правду?

Гили вздрогнул от того, каким голосом это было сказано и от того, какой взгляд Маэдрос вонзил в его душу.

— Мне нечем подтвердить мои слова, господин, — тихо сказал он. — Кроме моего честного слова. Если ты сомневаешься в нем, вели пытать меня — я и тогда расскажу то же самое. Ничего другого я тебе предложить не могу.

Огневолосый эльф отпрянул, словно услышал смертельное оскорбление, но овладел собой и усмехнулся:

— Я подумаю над этим. Ты сам уберешь свой мусор или кликнуть слуг?

Гили, покраснев, смел все обратно в котомку. Он жалел о словах, которые сорвались у него с языка в последний миг. По лицам окружающих эльфов было видно, что Маэдрос обратил его предложение в шутку. А может, и нет? Кто их знает, этих нолдор из народа Феанора… Во всяком случае, если бы государь Финрод усомнился в словах Гили, тому и в голову бы не пришло ляпнуть этакое.

— Приготовьте ему комнату для ночлега и поставьте стражу, — распорядился Маэдрос. — Он останется здесь, пока я не приму решения. Лорд Роуэн, доставьте сюда и второго — этого Авана.

Хардинг проводил Гили до комнатушки, которую назначили ему для ночлега, и разделил с ним простой, но сытный ужин.

— А здорово ты уел лорда Карантира, — с одобрением заметил он по ходу разговора. — Я думал, он лопнет от ярости.

— А что я такого сказал? — удивился Гили.

Лорд Хардинг поперхнулся.

— Эла! Так ты что — не знаешь даже, какую шпилю вогнал ему в седалище? Рыжий, да ты совсем телок. Где Берен тебя нашел?

— В купеческом обозе…

— И купцы тебе, стало быть, не рассказывали, как лорд Маэдрос потерял руку?

— Я сначала думал — в бою… Оказывается, в плену, да?

Хардинг кивнул.

— Когда эльфы только прибыли из-за моря, — сказал он. — И Феанор велел сжечь корабли, после этого нолдор становились на берегах озера Митрим, и на них напали орки. Эльфы быстро обратили их в бегство и пустились в погоню. Феанор оторвался далеко, был окружен и жестоко изранен. Сыновья вынесли его с поля боя, но он погиб от ран. Моргот, видя, что дело плохо, решил потянуть время и предложил братьям переговоры. На переговоры поехал старший, лорд Маэдрос, и был захвачен в плен. Держа его в заложниках, Моргот потребовал, чтобы братья убирались из Белерианда. Нолдор, надо тебе сказать, уже не были к тому времени девственниками по части всяких подлостей. Те корабли, что они сожгли в Лосгаре — это ведь были корабли, отобранные у сородичей, и отобранные через силу и кровь. Я тебе расскажу как-нибудь, или кто другой. Но не бывало того прежде, чтобы захватывали заложников и чего-то вымогали. Братья рассудили так: если они согласятся на морготовы посулы, то ведь Враг все равно не отпустит их брата… С Морготом нельзя идти на сделки, он всегда нарушает свое слово, ибо он отец всякой неправды. Они отказали Морготу, и тогда тот велел подвесить лорда Маэдроса за руку на скале. И тот висел аж покуда его не снял наш нынешний государь Фингон.