Берен огляделся и увидел, что Нэндил тоже сидит близко и прислушивается.

— Ты знаешь, что я слышу твои мысли? — спросил Финрод. Берен плотно зажмурился на миг: ну почему Король даже с орком не может не быть честным?!

— Ты врешь, колдун, — прошипел Харраф. — Только Великий может слышать мысли, да еще Гортхауэр!

— Считай так, если хочешь, — пожал плечами Финрод. — Кто послал вас на юг и зачем?

— Сейчас я тебе скажу, — фыркнул орк. — Ты, горец драный — тащи свои колья.

Но в мыслях его бился страх и мелькнуло название: Нарогард.

— Сколько вас было? Кому вы служите, кому подчиняетесь? — продолжал допрос Финрод.

Орк только скрипнул зубами — но мысли его снова хлынул потоком: только успевай вылавливать имена.

— Приказ о разведке на Юге отдавал Болдог? Не Саурон?

— Не скажу! Не скажу, колдун!

Болдог. Медный знак, успел разглядеть — Корона и Камни… Приказ с самого верха…

Приказ разведать Юг был получен Болдогом через голову Саурона, от самого Моргота. У Берена сжалось нутро. Будь приказ отдан Сауроном — это могло означать только сиюминутную военную надобность… Но Моргот!!!

— Как вы двигались и что видели по дороге?

Анах… Димбар… Эльфы… Стрелы из-за кустов, страшные сияющие мечи во мраке… Бегство… Дневки в перелесках. Всадники вдалеке. Не пройти… Добить раненых. Унгал, братишка… Двигаться ночью… Ни добычи, ни развлечений… Кормить волков нечем. Перебить… Вдоль Сириона… Кочевники… Дурачье, ублюдки! Так хотелось отдохнуть хоть немного, так хотелось теплой бабьей плоти… Драка, мечи и топоры, Сарнах убит… В костер — зарывать некогда. Из-за недоумков сейчас сюда припрется половина эльфийских пограничников…

— Мы нашли вас по дыму, — усмехнулся Финрод.

— Скоты! — не выдержал орк. Проклятие явно относилось к кочевникам. — Мы ничего там не сделали. Ничего… Помешать хотели… Это правда.

— Но не вся. Я ведь знаю, зачем вы хотел им помешать.

— Он слышит твои мысли, мразь, — напомнил Берен.

Мысли… Мысли, будь они прокляты, куда их спрятать? Как не думать о Михуре, Нарваге, о Владыке?

— Какой гарнизон держит ваш Владыка в замке на острове?

Не думать! Сотни полторы, или хрен его знает: эти недоноски из Росомах со своего острова не очень-то любят высовываться…

— Где ходят разъезды? Как часто меняются караулы? Какие слова для прохода?

Не знаю! Как ему, колдуну, сказать, что не знаю — ведь не поверит, отдаст человеку, а тот натянет на кол…

Финрод вздохнул.

— Все. Больше с ним нечего делать.

Ни Берен, ни орк не уловили его движения. Орк дернулся и затих, оскалив зубы.

Финрод вытащил у него из-под челюсти длинный и тонкий нож, несколько раз вонзил в землю, счищая кровь. Берен облизнул разом пересохшие губы.

— Ты мог бы и не делать этого… сам, — сказал он.

— Да, — Финрод сунул нож в голенище. — Приказать тебе и не пачкать чистых до сих пор рук… Оставим этот разговор. Раздень труп и брось его в овраг.

Берен принялся расшнуровывать куртку орка. Поймал на себе пристальный взгляд Нэндила, срезающего тесьму со своей рубахи.

— Я не собирался его пытать, — сказал он. — Правда.

— Я знаю, — ответил бард.

— Если мне нужно было что-то знать, я выбивал это очень быстро. Не грозил долгими мучениями.

— Почему ты оправдываешься?

Берен вскочил, хлопнул о землю скомканной курткой.

— Я не орк!

— Знаю.

Берен снова встал на колени возле тела и принялся стаскивать с него сапоги.

— Он дерьмо, — сказал горец сквозь зубы. — Он тридцать раз заслужил смерть. Но почему я чувствую себя так, словно…

— Словно истязал калеку? — подсказал Нэндил.

Берен на миг задумался, а потом сказал:

— Да… — и тверже: — Да.

— Он и был калекой, — пояснил Нэндил. — Все они страшно искалечены. Ты заметил: у него нет avanire. Обратная сторона: он не может «слышать». Только «говорить».

— И что?

Лицо барда слегка напряглось, и эхо внутренней боли донеслось до Берена.

— Они ведут свой род от искалеченных Мелькором эльфов. В их крови живет память о том, что они «слышали». И имели второе зрение. Они хотят «слышать» — но их искалеченные samar не улавливают слов. Только крик. Поэтому свою тоску по чужому голосу они утоляют мучительством. Только на пределе страданий живое и разумное существо становится им слышно. Они терзают других, потому что иначе терзаются сами.

— Это им не оправдание, — отрезал Берен.

— Да, — согласился Нэндил. — Но если мы уподобимся им хоть на миг — наша вина будет стократ тяжелее их вины.

— Ты хочешь сказать, что их нужно убивать хотя бы из милосердия?

— Это лучше, чем убивать из ненависти…

Он помолчал и добавил:

— По законам государя Финголфина, тот, кто заражен скверной и не желает исцеляться — повинен смерти.

— А вы еще удивляетесь, что иные люди боятся вас едва ли не больше, чем их, — проворчал Берен.

Вдвоем они взяли мертвеца за руки и за ноги, оттащили к оврагу и зашвырнули в темноту.

Потом вернулись к костру.

— Итак, в последний раз подумаем, — сказал Финрод, когда все сели в круг, кроме двух часовых (но слушали и они). — Никто не хочет оспорить моего решения?

— Не о чем говорить, — тряхнул головой Эллуин. — Как ни противно влезать в их шкуры — а лучшего способа пройти Тесниной я не придумал бы.

— И отпадают трудности с переправой. Мы просто перейдем по Ангродовым Гатям, — вставил Лауральдо.

— Что ж, — Финрод вынул из волос заколку и бросил ее на расстеленный у костра плащ. — Начинаем.

Эльфы и Берен не оставляли на себе ничего такого, что не могло быть захвачено в бою или снято с убитого. Орки-кочевники были меньше ростом, их обувь эльфам не подходила — пришлось измять, перепачкать и искалечить свои сапоги. С нижних рубашек (надевать орочьи все-таки было выше сил) срезали тесьму и вышивку. Штаны (трое орков были такими мелкими, что их штаны не подошли даже Айменелу) топтали ногами в пыли, и после надевали, отрезав тесьму и застежки. Какое-то время колебались: брать или не брать с собой эльфийский припас…

— У меня есть еще лембас, — сказал Нэндил. — Всего три штуки, но…

Он протянул эльфийские лепешки королю.

— Да, — сказал Финрод. — Там они нам не пригодятся.

Каждую из лепешек он разломил ровно пополам и еще пополам. Двенадцать четвертинок легли в протянутые ладони, но есть никто не торопился. Все повернулись к Западу, скрытому полночной тьмой.

— Пусть мужество не покинет нас, — тихо сказал Финрод. — И надежда наша исполнится.

— И мы узнаем прощение, — промолвил Лауральдо.

— И судьба обернется милостью, — добавил Нэндил.

— И мы снова встретимся с теми, кто нас ждет, — Кальмегил укрывал лембас ладонью так заботливо, словно кусочек хлеба был живым существом.

— И останемся верны, — опустил ресницы Менельдур.

— Даже когда… если все будет совсем плохо, — голос Айменела слегка дрогнул, как показалось Берену.

— Будем помнить наши песни, — прошептал Вилварин.

— И наши клятвы, — сурово сказал Лоссар.

— И будем тверды на своем пути — во имя всего, что нам дорого, — вскинул голову Эллуин.

— И сохраним в сердце любовь, — в свете костра волосы Аэглоса отливали алым.

— И постигнем самую последнюю из истин, — выдохнул в темноту Эдрахил.

— И она сделает нас свободными, — закончил Берен.

У лембас был вкус земляники с молоком и медом…

Закончив переодевание, Финрод, нелепый в куртке и плаще орочьего вожака, распустил волосы, зачерпнул немного черного жира и провел рукой по голове, превращая свои волосы, красота которых дала ему имя, в нечто, приличествующее орку: черные, грязные лохмы-сосульки, заплетенные тремя неопрятными косами… Берен тихо ахнул: такое поругание красоты было трудно оправдать даже словами «так надо». То же проделали над собой другие, кому это требовалось: Лауральдо, Аэглос, Айменел, Вилварин, Кальмегил и Менельдур…