— Не от наказания, товарищ полковник. Я прошу освободить ее до суда под подписку о невыезде. Она сможет быть с малолетним сыном. Он же без руки остался, ему сейчас тоже тяжело. Что ей делать в СИЗО? Набираться опыта у тюремных старожилов? Прошу вас, Олег Андреевич, проявите великодушие.
— А при чем тут я? — развел руками полковник. — Дело под контролем у судьи Блинковой. Она уже санкционировала арест до тридцати суток. И обвинение вынесла. Знаешь ее? Не зря у нее кличка — Каменная баба. А тут статья тяжелее некуда — терроризм, покушение на убийство. Не выпустит она ее. И никто ей не указ. Кого хочешь пошлет подальше.
— Я попробую поговорить с Блинковой. Постараюсь доказать… уговорить…
— Да? — полковник несколько секунд пристально смотрел на него, снова улыбнулся: — Слушай, Пилюгин, а может, у тебя и вправду с ней роман был, как злые языки мне сообщали?
— Я когда-нибудь вам врал, товарищ полковник?
— Все в жизни случается в первый раз, — усмехнулся полковник. — Ладно, Пилюгин, я поговорю, конечно, с судьей, изложу ей мотивы… Кстати, а почему этим ее адвокат не занимается?
— Да нет у нее еще адвоката… И денег на адвоката нет. Государственного назначат. Когда — не знаю…
— Ладно, поговорю. У тебя все?
— Все, товарищ полковник, — Пилюгин поднялся.
Раздался телефонный звонок. Полковник взял трубку:
— Полковник Судаков слушает. Здравствуйте, товарищ генерал! — Судаков подтянулся в кресле, взглянул на Пилюгина и приложил палец к губам, призывая к тишине. — Да, Герман Федорович, она пилюгинских ребят в заложники взяла. Отчаянная баба, Герман Федорович, полностью с вами согласен. В СИЗО она. Следователь пока не назначен, и адвоката у нее нет. Да это вообще не наш профиль. Из ФСБ человек приезжал, потребовал дело Ивановой им отдать. Террор — это их епархия… Нам оставить? Гм-гм… каким образом, Герман Федорович? — полковник сделал круглые глаза и посмотрел на Пилюгина. — Да я все понимаю — дело чести, конечно, но ведь своих дел хватает… Кого? Да, понял… правда, на его отделе еще несколько дел висит. Два убийства. Понимаю, понимаю. Слушаюсь, Герман Федорович. Абсолютно с вами согласен — раз его ребят в заложники взяли, ему и дело вести. Так точно! Всего доброго, Герман Федорович. — Судаков положил трубку, кашлянул. — Все слышал? Так вот — генерал поручил дело террористки вести тебе. Дело чести. Она вас, как пацанов, в заложники взяла! По телевизору сообщали! Во всех газетах над вами потешались — убойный отдел называется! С одной бабой не совладали! Хороша милиция! Давай, дорогой, давай за дело… Кстати, а что у тебя с убийством в гостинице? Совсем не двигается?
— Пока результатов ноль. Наработки, конечно, есть, только проку от них пока нету, — поморщился Пилюгин. — Работаем, товарищ полковник.
— Этим тоже надо заниматься. Мало тебе висяков? У тебя в отделе четверо мордоворотов! Поручи персонально Тулегенову. Или Голубеву. Пусть они с террористкой разбираются — там все ясно. За неделю дело к суду подготовить.
— За неделю не выйдет, Олег Андреевич.
— Почему это? Вы, я вижу, совсем мышей ловить перестали!
— Там взрывчатка, понимаете? Такая по нашим временам редко встречается. А где она ее взяла — молчит!
— Что значит — молчит? Нет, я вообще ничего не понимаю! — хлопнул по столу полковник. — Она молчит, где взрывчатку взяла, а он пришел просить выпустить ее под подписку? Ты что, совсем тронулся, Пилюгин?
— Буду допрашивать, буду связи устанавливать, но на это тоже время нужно.
— Времени у тебя нет, — отрезал полковник Судаков.
— Тем более содержание под стражей ничего не даст. Так хоть последить за ней сможем. Она женщина твердая…
— Это я уже слышал, — махнул рукой Судаков.
— А ты допроси, допроси! Или что, тонко разговаривать с людьми уже разучился? Привык с бандитами и отморозками…
— Я еще раз прошу вас, товарищ полковник, посодействовать в освобождении гражданки Ивановой под подписку о невыезде, — перебил Пилюгин.
— Не будет моего содействия. Как судья решит, так и будет сидеть твоя террористка Иванова. Хочешь ее облагодетельствовать — с судьей разговаривай, только не советовал бы… Ты лучше на убийство в гостинице навались. И докладывать мне каждый день. Ладно, иди откуда пришел… Постой, жена-то как? Родила?
— Если б она родила, я к вам с бутылкой пришел бы, товарищ полковник, — улыбнулся Пилюгин.
— Ко мне не надо. Я сам к вам приду, когда родится…
— Я помню, как ходил к генералу Ломакину… — проговорил Пилюгин.
— К Герману Федоровичу? Когда это ты к нему ходил? — насторожился Судаков. — По какому поводу?
— Просил, чтобы арестованного Иванова, который стрелял в гражданина Муравьева… собака его сыну руку откусила, помните?
— А-а, да, припоминаю… И что?
— Просил генерала, чтобы выпустил из-под ареста Иванова под подписку о невыезде. Не разрешил. А ведь если б разрешил, все могло по-другому обернуться… и Иванов этот был бы жив, и никакой террористки Ивановой не было бы… А ведь просил, разве что в ногах не валялся. Доказывал… А сейчас вот… а-а, черт с ним, все равно сытый голодного не разумеет, — Пилюгин махнул рукой и вышел из кабинета.
Иван Витальевич приехал к дому Полины на такси. Во дворе он заметил человека в дорогой кожаной куртке с собакой на поводке. За его спиной маячил другой парень, помоложе, поджарый и плечистый, тоже в кожаной куртке и джинсах. Человек (а это был Муравьев) и собака шли навстречу Ивану Витальевичу, и, когда до него оставалось метров десять, собака натянула поводок, раздалось глухое рычание, сверкнули белые клыки, и маленькие мутные глазки собаки уставились на Ивана Витальевича. Он инстинктивно остановился, попятился.
— Не волнуйтесь, папаша, она на поводке, — Муравьев остановился, потянул к себе поводок, негромко скомандовал: — Сидеть.
Иван Витальевич осторожно прошел мимо собаки, пробормотал:
— Вообще-то такое чудище в наморднике выводить надо…
— Папаша, идите своей дорогой… — уже недобро ответил Муравьев.
— Да, да, извините… — Иван Витальевич, опасливо косясь на собаку, поднялся по ступенькам к подъезду.
Он долго звонил в дверь, но никто не отзывался. Тогда Иван Витальевич достал связку ключей, нашел нужный и открыл дверь. В прихожей включил свет, позвал громко:
— Полина! Витька!
Он обошел обе комнаты, зашел на кухню. Грязные чашки с застывшей кофейной гущей, объедки на большой тарелке, бумажные пакеты из-под апельсинового сока… Он заглянул в холодильник — ничего, кроме пачки пельменей и банки сгущенного молока. Иван Витальевич поставил авоську, набитую свертками с продуктами, яблоками из своего сада и банками с вареньем, сел и растерянно огляделся:
— Ну, и куда они подевались, черт бы их побрал? Что за женщина — ни грамма ответственности… ну, ни грамма… — Он поднялся, снял куртку, засучил рукава свитера и принялся убираться. Сложил грязную посуду в мойку, включил горячую воду и начал мыть тарелки. Раздалась плавная мелодия, и Иван Витальевич не сразу сообразил, что это звонит в комнате телефон. Он вытер руки и взял трубку.
— Прошу прощения, с кем я разговариваю? — раздался голос Пилюгина.
— А я с кем разговариваю? — в свою очередь спросил Иван Витальевич.
— Майор Пилюгин Михаил Геннадьевич. А вы, наверное, родственник Полины и Виктора?
— Свекор я ей, с вашего позволения, — язвительно ответил Иван Витальевич. — А Виктор мой внук. Может, вы сообщите мне, куда они подевались, раз уж позвонили сюда?
Пилюгин стал быстро и довольно неразборчиво говорить. Иван Витальевич прижал трубку к уху, и глаза его постепенно округлялись. Он время от времени приговаривал:
— Боже мой… какой ужас… какой кошмар… Что же теперь будет?
Пилюгин продолжал что-то бубнить, и тогда Иван Витальевич заорал в трубку:
— Я спрашиваю вас, что теперь с Полиной будет?! Да, да… я понял… Подождите, я запишу адрес, — он положил на комод трубку, бросился на кухню, достал из кармана куртки авторучку. — Записываю, говорите… — и стал торопливо писать на старой газете адрес. — По каким дням принимают передачи? А что приносить можно? Сигареты можно? Сладости? Колбасу? Так, так… вторник и суббота? Понял. Хорошо. Обязательно поеду. А лекарства можно в передаче? Ну, там… успокоительное… сердечное? Понял… хорошо… обязательно… Простите, а где я вас смогу найти? Ага, понятно… записываю…
