Появление множества самолетов в ночном небе Британии прошло незамеченным. Три десятка Ил-28, каждый из которых нес по две однотонные планирующие бомбы объемного взрыва, стремительно приближались к своей цели — заводам Роллс-Ройса.

Казалось бы — ну что такого могут сделать шестьдесят бомб огромному моторостроительному производству? Особенно в ночном вылете.

Как оказалось несколькими часами спустя — очень даже много чего. Все-таки точность этих красавиц превышала таковую обычных бомб (про которые какой-то из летчиков-шутников достаточно точно высказался: «Советские бомбы очень точны. Каждая гарантированно упадет на землю») на порядок.

Пилот ведущего «ила», майор Строганский, даже секунды не сомневался, когда получил такой приказ. Уж очень ему запало в душу высказывание одного из американцев в интервью какой-то из английских газетенок. Когда того спросили, что он чувствует, когда сбрасывает бомбы на спящие города, тот ответил: «Сотрясание фюзеляжа». Шутник, блин.

Теперь советские ВВС, после нескольких «хождений в гости» самолетов Альянса на территорию Евразийского союза, решили нанести ответный визит.

Майор понятия не имел, что в тот же самый момент к базе английского флота в Скапа-Флоу подлетает втрое большая группа «илов», вооруженных противокорабельными ракетами.

Да его это и не интересовало. Подходя к цели, он с каким-то просто нечеловеческим спокойствием бросил в микрофон:

— Начали, — и приготовился к сбросу бомб.

«А ведь прав был американец. И правда чувствуется только лишь сотрясание фюзеляжа. Ну и немножко злорадства».

— Наш Советский Союз покарает весь мир капитала — жди, мы придем! — Строганский сам не заметил, как начал напевать переделанный советский марш из третьего Red Alert'a, первый раз услышанный им еще несколько лет назад в Москве. — Над Землей везде будут петь: свобода, братство — ныне и впредь.

Далеко внизу вспухли огромные огненные шары от тяжелых бомб.

На майора неожиданно накатила волна чуть ли не эйфории — и он даже не знал почему. Но хотелось петь громче и громче. Волевым усилием заставив себя успокоиться, пилот начал разворачивать машину на обратный курс.

Поднятые по тревоге ночные истребители английской ПВО обнаружили советские бомбардировщики слишком поздно, но все равно попробовали догнать. Не получилось. Русские самолеты неожиданно резко увеличили скорость и стремительно исчезли в небе над Ла-Маншем…

Никита Голенко лежал на земле, широко раскинув руки и бездумно глядя в темное небо. Последние несколько дней были одним постоянным боем — и даже если в данный конкретный момент вокруг не стреляли, то это не значило, что за кустом не притаился американский морпех с базукой.

Поневоле вспомнился разговор с пленным танкистом Альянса, дико раздраженным тем, что его «Першинг» оказался значительно слабее советской «рыси». Он никак не мог взять в голову, какой смысл в том, чтобы размещать двигатель спереди? Ведь при работе он нагревается и портит видимость. Да и ремонтируется сложнее. А все равно лучше его машины…

Капитан усмехнулся. Буржуй не понимает, что танк — не самое главное. Танкист — вот что по-настоящему важно. Ведь сколько нужно времени, чтобы сделать танк? Уж точно меньше месяца… даже меньше недели — и это от начала до конца.

А подготовить экипаж? Правильно — до хотя бы более-менее нормального уровня нужно минимум месяца три. А лучше четыре. Или вообще полгода. И это не учитывая тот факт, что вообще-то человеку надо еще восемнадцать лет, чтобы из младенца превратиться в военнообязанного.

Плюс не забудем то, что опытный танкист повышает эффективность своей боевой машины на весьма приличную величину. Может, даже и на порядок.

Чему пример вчерашний бой. Рота Голенко — девять «рысей» и два «ежика» наткнулись на механизированную колонну Альянса — десяток «Першингов» и столько же бронетранспортеров. Плюс многочисленные грузовики. И что?

Первые же выстрелы гвардейцев подняли настоящую панику в конвое. Надо отдать американцам должное — они хотя и растерялись в первые мгновения боя, но все же попытались развернуться в боевой строй. Из-за ошибки Никиты, отдавшего приказ на открытие огня слишком рано, это им даже удалось. Но что толку, если половину своих снарядов экипажи «Першингов» всадили в «молоко»? А тех, что все-таки попали в Р-45, было однозначно недостаточно?

Да и стреляли американцы значительно медленнее — все-таки сказывалось наличие в советских машинах помогающего заряжающему механизма.

Но потери у Голенко все же были — один из «ежей», держащихся позади, еще два дня назад проморгал английскую противотанковую пушку на своем фланге. На счастье советских танкистов, расчет орудия, удачно подбивший ЗСУ первым же выстрелом, далее начал обстреливать идущую на фланге «рысь» старшего сержанта Молодчанина. Тот, не растерявшись, молниеносно развернул свой танк, разом лишив британцев надежды на свое уничтожение — лобовая броня Р-45 была слишком серьезным препятствием для их семидесятишестимиллиметрового орудия. Но они все же попытались — успели сделать аж два выстрела и один раз попасть, прежде чем прилетевший осколочный снаряд поставил кровавую точку в той стычке. Но экипажу сгоревшего «ежа» это уже не помогло…

Откуда-то справа донесся шорох. Капитан инстинктивно схватился за лежащий рядом «стечкин» — на Дальнем Востоке танкистам «оружие персональной обороны» выдали давно, еще перед японской операцией.

— Товарищ капитан? — появившийся из-за танка сержант, тот самый Молодчанин, напряженно замер, смотря в притягивающее взгляд дуло. Никита убрал пистолет-пулемет и знаком пригласил сержанта присесть рядом.

— Не спится?

— Угу, — сержант кивнул.

— Вот и мне тоже. А ведь хорошо здесь, да, Дима?

— А то, товарищ капитан. Места красивые, жалко только, что войной порченные, — танкист кивнул в направлении видневшейся в стороне воронки.

— Ничего. Вот надаем буржуям по голове, чтоб не лезли, — и тогда заживем. Хотя дома гораздо лучше.

— А вы откуда, товарищ капитан?

— Где я только не жил, — Никита улыбнулся. — А вообще — из-под Сталинграда.

— А-а-а. А ваша «рысь» случайно не…?

— Ага. Сталинградская. Специально узнавал. Так что можно сказать, подарок от земляков, — и Голенко чуть ли не нежно похлопал стальной борт.

— А как там, в Сталинграде?

— Красиво. Один из красивейших городов на Волге. Зеленый весь… а набережная… — Никита закатил глаза, всем своим видом демонстрируя восторг. — Но самое главное, девушки там — симпатичные почти все, а через одну — красавицы. Я свою жену именно там и нашел. На набережной, — Голенко улыбнулся воспоминаниям. — Вот закончим, Дима, с капиталистами — и домой, коммунизм строить.

— Вы так свой город расписали, товарищ капитан, что я вот и думаю, мож, мне тоже туда после войны поехать?

— А почему бы и нет? У нас и институты есть, и заводы. Парень ты умный, видный, награды есть. Пробьешься в люди. Только чего ты не к себе-то домой?

— Да нет у меня больше никого, товарищ капитан. Мамка старая была, в деревне, в Белоруссии. Да там всех фашисты сожгли! — Голос молодого сержанта дрогнул.

Помолчали, внимательно вслушиваясь в ночь. Где-то недалеко щебетала незнакомая птица, ее вторили какие-то насекомые.

Глядя на зеленую траву, нещадно примятую тяжелыми гусеницами и теперь медленно распрямлявшуюся, Никита вдруг подумал: «А ведь природе все равно, что мы тут делаем. Строим или разрушаем, миримся или воюем. Она просто живет. И зачем все это, — взгляд обратился к воронке от бомбы, на которую еще недавно указывал Молодчанин. — Затем, что иначе нельзя. Эти заморские уроды прикрываются высокими речами и словами — но по факту им наплевать. Несут нам демократию, ага. Бомбардировками! — Голенко сам не заметил, как начал себя накручивать. — И если отступить сейчас, это будет воспринято лишь как слабость. Они не удовлетворятся частью мира. Он нужен им весь. Полностью».