Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Когда за Хуррем закрылась дверь, Сулейман повернулся к матери. Та стояла, напряженно ожидая гневного окрика сына, а может, и гораздо большего.

Эта Хуррем свела султана с ума, пока тот еще был дома, сумела быстро забеременеть и даже родить сына. Повелитель долго отсутствовал, но эту наложницу не забыл, напротив, стоило вернуться, сразу же позвал к себе именно ее. Кто знает, как повернет его недовольство?

Но вопреки напряженному ожиданию султанского гнева валиде услышала:

– Хуррем хорошая мать, не мешайте ей, валиде. Позвольте кизляр-аге проводить вас в ваши покои?

Вот и весь разговор, словно не было долгого похода, многих страшных событий в гареме, словно не о чем поговорить с матерью, кроме как о наложнице, родившей сына.

Хафса почувствовала укол в сердце, оно снова ныло и ныло, как бывало в последнее время очень часто. К себе возвращалась быстро, хезнедар-уста едва поспевала следом. От покоев султана до покоев валиде два шага, но гарем есть гарем, всем немедленно станет известно, что Повелитель звал к себе Хуррем, что туда принесли Мехмеда, а валиде вернулась к себе взволнованной и почти бегом.

Бывали минуты, когда Хафса и сама проклинала всезнание гарема. Она сама же и создала это всезнание, так удобней держать сотню женщин под твердой рукой и постоянным присмотром, не евнухи, так сами наложницы и служанки присмотрят друг за дружкой.

Едва успела присесть на диван, чтобы чуть перевести дух, а Самира подать госпоже травяной отвар, чтобы прогнать смертельную бледность с ее щек, как следом примчалась Махидевран:

– Валиде, Повелитель не позвал Мустафу! – Быстро сообразила, что для начала надо бы поинтересоваться самим султаном, добавила: – Повелитель здоров?

– Инш Аллах, Повелитель здоров. Он звал Хуррем, потому что сказали, что новорожденный сын все время плачет.

Хафса солгала, и сама не зная почему. Просто не хотелось признаваться Махидевран, что и ее саму тоже не позвали, а вот Хуррем позвали.

– Разве может ослица родить скакуна? Я слышала, что щенок Хуррем без конца плачет?

Теперь Хафса обиделась на Махидевран:

– Ты говоришь о сыне Повелителя…

Махидевран на мгновение смутилась, но тут же взяла себя в руки:

– Не все сыновья одинаковы.

– Это мой внук, – напомнила ей Хафса.

Поняв, что ничего хорошего из разговора сегодня не получится, баш-кадина, которая хотела предложить отправить к султану Мустафу, обиженно поджала губы и удалилась, едва сказав на прощание положенные слова.

Но валиде было не до нее, сердце давило так, что дышать трудно. А ведь сорок два года, жить еще и жить, тем более сейчас, когда сын стал султаном.

Пришлось прилечь и приказать приоткрыть окно.

Кизляр-ага зашел напомнить, что вечером Повелитель приказал Хуррем быть у него в спальне.

Гарем единодушно ахнул: Хуррем снова в спальне Повелителя?! Но ведь ее должны бы удалить вовсе, хватит, родила уже сына, надо дать шанс попасть на ложе султана и другим. Мало нашлось в этом женском царстве тех, кто порадовался за Роксолану, большинство завистливо сплетничали, перемывая косточки ей, Махидевран и даже валиде. Снова в гареме разлад, и снова по вине Хуррем.

А ее саму в два голоса наставляли Зейнаб и Фатима:

– Не считай все решенным…

– Будь послушной…

– Помни, что ты рабыня Повелителя, а не его госпожа…

К тому времени, когда кизляр-ага пришел за ней, чтобы отвести к Сулейману, Роксолана готова была плакать.

Внутри все дрожало, ей очень хотелось снова ощутить на своем теле его горячие руки, на своих губах горячие губы, хотелось прижаться, самой касаться волос, плеч, самой целовать… Но разве она могла, тем более после таких наставлений?

А вдруг эта ночь последняя? Вдруг Повелитель позвал попрощаться? Ведь у нее есть сын, достаточно. Сердце подсказывало: можно еще рожать дочерей… Но кто мог сказать, сын или дочь родятся следующими?

У Роксоланы уже прошли очистительные дни, тело было готово дарить и принимать ласки, сердце тем более, она истосковалась по Сулейману, хотя и не мечтала попасть на зеленые простыни его ложа снова. Вызов в спальню обнадеживал и страшил. Вдруг ему не понравится новое тело, вдруг он захочет чего-то, что она не сумеет дать?

Кизляр-ага не мог надивиться, эта Зейнаб хорошо влияет на Хуррем, идет тихая, не огрызается, не смотрит по сторонам с вызовом…

А Роксолане просто было что терять, не только султана, но и сына. Сделай она хоть один неверный шаг, и может быть отправлена в Старый дворец, разлучена с Мехмедом…

Она вошла к спальню, как полагалось: низко опустив голову, не смея поднять глаз, но не то что пасть ниц, даже на колени опуститься не успела, Сулейман почти резко бросил:

– Не кланяйся. Стой прямо.

Кивнул кизляр-аге, чтобы тот удалился, подождал, пока прикроют двери, сделал Хуррем знак, чтобы следовала за ним во вторую комнату. Та покорно засеменила, но там сразу застыла, опустив голову и сложив руки в знак покорности.

Султан сердится? Но она готова молить о прощении, иначе не спасти маленького Мехмеда, он действительно умер бы от голода.

Сулейман подошел, поднял за подбородок ее голову:

– Ты хоть ждала меня?

И Роксолана не выдержала, вскинула на него глаза, хотя помнила, что делать этого нельзя:

– Очень…

Он хмыкнул, не зная, что еще сказать, но потом все же поинтересовался:

– Правда, ждала?

Подбородок уже отпустил, потому Роксолана покивала.

Султан отошел в сторону, почти отвернулся, поинтересовался через плечо:

– Радовалась, когда я назвал Хасеки?

– Повелитель, я всегда ваша рабыня…

Сулейман резко обернулся. Да что с ней случилось?!

– Мне не рабыня нужна, а женщина, с которой я мог бы говорить! Рабынь и без тебя много.

И замер, потому что в глазах Роксоланы светилась такая радость… Снова чуть смущенно хмыкнул, вернулся к ней:

– Тебя, я вижу, многому научили за это время. Запомни: когда мы не одни, веди себя, как полагается по правилам, чтобы не вызывать нареканий. Но когда наедине, забудь, что я Повелитель, а ты рабыня. Ты мать моего сына… И еще будут дети… будут?

– Иншалла…

– Ты мусульманкой стала?

Роксолана не стала скрывать:

– Не хотела, чтобы мой сын был сыном гяурки.

– Правильно сделала. Я объявлю твоего сына следующим за Мустафой наследником.

– Благодарю вас, Повелитель.

– Я же тебе только что сказал: не рабыня ты для меня, а любимая женщина. Я не зря тебя Хасеки назвал. Почему ты так изменилась, чего боишься?

– За сына боюсь, – почти прошептала, но он услышал.

– Чего бояться? Он теперь наследник…

И вдруг понял, что теперь еще опасней. Дернул головой, думать об этом вовсе не хотелось. Перед ним стояла женщина, о которой столько думал ночами, к которой рвалось сердце, а она словно и не рада, вялая какая-то. Сколько можно бояться?

Сулейману так хотелось отклика ее тела, трепетного и горячего. Неужели не получит? Неужели рождение сына так повлияло на нее? Нет, вон как похорошела, грудь, и без того немаленькая, стала еще больше, бедра чуть раздались, лицо немного округлилось. Не женщина – гурия, такую только в объятиях и держать.

Снова подошел, тихонько потянул халат с плеча. Она чуть вздрогнула и вдруг… прижалась к нему всем телом! Сулейман даже опешил, но, почувствовав ее желание, сжал в объятьях.

Позже, когда, насладившись близостью, лежал, по-прежнему обнимая, она вдруг тихонько рассмеялась.

– Что?

– Я так боялась, что после рождения сына вы меня отвергнете.

– Почему?

– Одна наложница – один сын.

Сулейман помнил этот неписаный закон. До сына наложница могла рожать сколько угодно дочерей, но, родив сына, удалялась от султана. Она оставалась в гареме на положении кадины, имела немалое содержание, много подарков, но в спальню больше не ходила. Вдруг еще сын?

8
{"b":"163544","o":1}