На какую власть, ведь валиде была и есть главная женщина для султана, Сулейман чтит обычаи, для него мать важнее всех жен, вместе взятых. К тому же на власть в гареме Хуррем явно не претендовала, даже родив сына, она не зазнавалась, а наоборот, еще больше от всех отдалилась. Отпусти, так вовсе переселится в Старый дворец, только чтобы со своим сыном.

Неужели глупая не понимает, сколь непрочно положение наложницы, даже родившей ребенка? К тому же Мехмед очень слаб, долго не проживет.

Тогда почему же так боится власти этой зеленоглазой Хафса? И какой власти, если у Хуррем нет никакой, разве что над своими служанками?

Хафса честно призналась сама себе: власти над сердцем Сулеймана. Зеленоглазой худышке безраздельно принадлежит та часть души султана, которая неподвластна никому другому, среди всех красавиц гарема, даже если их станет в сто раз больше, Сулейман все равно выберет эту, не самую красивую. Хафса понимала, что может уничтожить эту женщину, приказать отравить, обвинить в измене, в чем угодно, но ни вытеснить ее из души Повелителя, ни заменить не может.

Как любая мать, Хафса не желала влияния на своего сына другой женщины, тем более когда сын султан, Повелитель огромной империи. Как всякой матери, тем более сделавшей для своего сына очень много, она не желала делить его успех с кем-то, желала быть единовластной хозяйкой сыновнего сердца. Одно дело властвовать на ложе, Сулейман сильный мужчина, ему нужны женщины, должны рождаться внуки, но совсем иное власть над разумом и волей султана.

С властью другой женщины над телом Сулеймана Хафса согласна не только мириться, но и принимала ее, а вот власть над душой и мыслями, если таковые не о страстных объятиях, признавать не желала.

Хафса была честна с собой и пыталась разобраться, почему Хуррем вызывает у нее ревнивое отторжение. Нет, не было ненависти или откровенной неприязни, было именно ревнивое неприятие юной женщины. Почему?

Красива? Да, в гареме некрасивых просто не бывает. Но есть те, у кого красивей черты лица, стройней фигура, гибче стан, выше рост, больше глаза, изящней руки… Нет, не этим покорила Хуррем Сулеймана. Когда султан прислал фирман, назвав Мустафу и Мехмеда шехзаде, а Хуррем Хасеки, по гарему поползли слухи, что наложница околдовала Повелителя. Умная Хафса прекрасно понимала, что это не так, то есть Хуррем околдовала Сулеймана, но вовсе не зельем, не любовным приворотом, а чем-то иным, но валиде были выгодны слухи, и она не опровергала нелепости.

Самира замечала размышления госпожи, а также то, в чем Хафса не желала сознаваться даже самой себе, хезнедар-уста ждала, когда валиде пересилит сама себя и честно признает, чем Хуррем взяла султана.

Хафса в очередной раз тихонько перевернулась с боку на бок. Лежать на левом боку не позволяла боль под ребрами, много лет переживаний сказались на сердце валиде, под левой грудью все чаще и чаще болело, иногда даже темнело в глазах, не хватало воздуха…

Она притихла, прислушиваясь. Все посапывали. Хафса тихонько вздохнула, и вдруг со стороны матраса, на котором лежала Самира, донесся шепот:

– Она просто умней остальных, но не женским, не хитрым умом.

Хафса вздрогнула, хезнедар-уста произнесла то, что понимала и сама госпожа, но не желала признаваться себе. Не нужно объяснять, о ком речь, конечно, о Хуррем, старая служанка, столько лет проведшая рядом с госпожой, прекрасно понимала, о ком тайные вздохи валиде.

– Ты не спишь?

– Нет. А почему вы не спите? Что плохого в том, что Хуррем не такая, как все? Она не баш-кадина и ею не будет. И власть в гареме для нее не важна…

– Не важна… – усмехнулась Хафса. – Это пока. Пока такой власти у нее нет.

– И не будет. Повелитель чтит традиции и законы, Хуррем может стать баш-кадиной, только если Аллах заберет и Мустафу тоже.

– Хай Аллах! О чем ты?!

– К тому же Мехмед должен выжить, а он очень слаб. Госпожа, не перечьте Повелителю, он все равно сделает по-своему, а на вас затаит обиду. Эвел Аллах, все наладится. Разве не так же опасно казалось, когда Махидевран завоевала сердце Повелителя? А когда Гульфем стала его возлюбленной?

– Нет, тогда было иначе…

– Наверное, но против идти все равно не стоит.

– Ты права.

Хафса еще долго лежала в темноте, тихонько вздыхая. Старая Самира все верно сказала, Сулейман все равно сделает по-своему, если решит приблизить к себе Хуррем, то приблизит. Но Самира права и в другом – султан привержен закону, он не пойдет против. А закон твердит, что шехзаде – Мустафа, а его мать Махидевран баш-кадина.

Что ж, чему быть, того не минуешь. Но правильно говорят: крепость берут изнутри, не можешь ее штурмовать, сделай вид, что не собирался этого делать, и подожди, пока откроют ворота. Может, Самира права, с Хуррем лучше подружиться и тихонько понаблюдать, чтобы понять, так ли она разумна и, главное, насколько опасна. А вот идти против воли Сулеймана нельзя, он не терпит противоречивых. Испорченные однажды отношения восстановить будет трудно.

Рассвет застал Хафсу в полудреме, она только начала засыпать. Самира, которая все это время лежала, стараясь вовсе не дышать, наконец смогла повернуться на другой бок.

Не зря госпожа боится, эта Хуррем еще себя покажет, хезнедар-уста в этом не сомневалась. Когда Повелитель стал проявлять слишком большой интерес к девчонке, Хафса поручила Самире внимательно понаблюдать за ней. Но султан вскоре ушел в поход, и все, казалось, разрешится само собой. Повитуха, наблюдавшая за Хуррем, сказала, что будет мальчик. Это означало, что ее время в спальне Повелителя закончено, а сын не старший.

Но Бог решил иначе, из сыновей Сулеймана остался только Мустафа, а Хуррем родила Мехмеда. К тому же сам султан назвал ее в фирмане Хасеки – близкой к сердцу. Пока Хуррем ходила беременной, Хафса поручила верной Самире узнать от Зейнаб о Хуррем все.

Когда-то, много лет назад, когда Хафса и Сулейман жили еще в Трапезунде, Зейнаб была среди служанок Хафсы. Но женщина никогда не была рабыней и с Хафсой в Манису не поехала, а вот в Стамбуле объявилась снова. Увидев Зейнаб, Хафса даже обрадовалась:

– Пойдешь ко мне служить?

Та пожала плечами:

– Я лекарством занимаюсь.

– Вот и хорошо, мне такая очень нужна.

Но Зейнаб и теперь предпочла свободу, она приходила и уходила, когда хотела, потом умудрилась подружиться с Фатимой и просто прилипла к ее подопечной. Теперь обе старухи жили в крохотной комнатке у Хуррем, опекая наложницу так, словно она была их внучкой.

Хафса задала вопрос Самире:

– Почему? Узнай, что такого они нашли в этой девчонке.

Хафса хорошо знала обеих женщин, они просто так кого-то опекать не будут. А ведь Фатима даже уходила от Хуррем, но вернулась. Значит, не так проста эта роксоланка.

Самира не раз пыталась разговорить Зейнаб, та в ответ только усмехалась:

– Эта женщина такая же, какой была Нур-Султан.

– Мечты – богатство бездельников, – фыркала Самира. – Твоя Хуррем никто!

Зейнаб в ответ усмехалась:

– Время покажет. А твоя госпожа зря беспокоится, Хуррем ей не помеха.

– Кто тебе сказал, что госпожа беспокоится?

– А то нет?

– Беспокоится, конечно, ей не все равно, кто будет матерью внука.

– Аллах дает науку тому, кто просит, а ум – тому, кто сам захочет.

– Э, нет, говорят не так! А богатство – тому, кто сам захочет. Вот как.

– А ум не богатство, скажешь? Самое большое богатство, потому что глупая курица и красивый гребень петуху поносить дала, да об этом забыла, и снесенное яйцо у нее отбирают, потому что кудахчет по глупости, в суп первой попадает. А умная серенькая птичка и птенцов высиживает, и до старости живет.

– Вах, вах, раскудахталась! Что такого есть в твоей Хуррем, чего нет в других? Мало ли умных женщин в гареме?

– Умных, да не таких. А в ней готовность учиться и меняться, если нужно.

– Вороне ее птенец соловьем кажется. Не тверди о сухой лепешке, что это мед, не то уста слипнутся.