Накануне праздника Александр проснулся рано, когда рассвет едва мерцал за окном. Щебетали первые птицы, шум воды звучал более отдаленно. Можно было слышать топор дровосека, мычание недоенного скота. Александр встал и оделся, хотел разбудить Гефестиона, но на глаза ему попалась боковая лесенка, потайной ход, ведший из башни. Лесенка была встроена в стену, чтобы наследник мог незаметно приводить к себе женщин. Потайной ход помнит немало историй, подумал Александр, быстро спускаясь вниз и поворачивая ключ в массивном замке двери.

В Эгии не было парка, только старый сад, вплотную примыкавший к крепостной стене. На черных голых ветвях деревьев кое-где уже набухли почки, предвещая скорое буйное цветение. Обильная роса лежала на высокой траве, повисая в переплетениях паутины прозрачными бусинками. Горные вершины, еще покрытые снегом, нежно розовели. Холодный воздух вобрал в себя запахи весны и фиалок.

Идя на аромат цветов, Александр нашел место, где они росли, глубоко спрятанные в густой траве. Ребенком он собирал их для матери. Он принесет букет, пока служанки причесывают Олимпиаду. Хорошо, что он вышел один; Гефестион бы сейчас только мешал.

Александр набрал полные руки влажных цветов и вдруг увидел, как что-то мелькает за деревьями. Это была девушка, закутанная в толстое коричневое покрывало поверх прозрачной рубашки. Александр тотчас же узнал ее и подошел.

Девушка была как нераскрывшийся цветок, как свет, притаившийся во тьме. Когда Александр показался из-за деревьев, она застыла и побелела как холст. Какая же она застенчивая!

– Что ты? Я не съем тебя. Просто подошел поздороваться, – улыбнулся Александр.

– Доброе утро, господин, – склонилась она в поклоне.

– Как тебя зовут?

– Горго, господин.

Девушка все еще казалась оцепеневшей от страха; робкое, пугливое создание. Что следует говорить девушкам? Александр знал только рассказы друзей и солдат.

– Ну же, Горго, подари мне улыбку и получишь цветок, – попросил он.

Не поднимая ресниц, девушка слегка улыбнулась; загадочно, мимолетно, как гамадриада[52], на мгновение выскользнувшая из своего дерева. Александр начал делить цветы, собираясь оставить часть для матери. Потом понял, каким глупцом выглядит!

– Возьми, – сказал Александр, протягивая фиалки, и, когда девушка приняла букет, наклонился и поцеловал ее в щеку.

Нежная кожа на мгновение коснулась его губ, потом девушка отпрянула, не глядя на юношу, и мягко покачала головой. Приоткрыв свой толстый плащ, она засунула фиалки между грудей и исчезла за деревьями.

Александр стоял, глядя ей вслед, и перед его глазами холодные тугие стебли фиалок снова и снова соскальзывали вниз по теплой шелковистой коже. Завтра Дионисии.

Александр ничего не сказал Гефестиону.

Придя поздороваться к матери, Александр увидел: что-то случилось. Олимпиада кипела от гнева, как закиданное валежником пламя, но не он оскорбил ее на этот раз. Царица спрашивала себя, рассказывать ли о нанесенной обиде. Сын поцеловал ее, но ни о чем не спросил. Вчерашнего было достаточно.

Весь день его товарищи рассказывали друг другу о девушках, которые достанутся им завтра, – надо только суметь поймать их в горах. Александр отвечал на избитые шутки, но думал о своем. Задолго до рассвета женщины должны уйти в святилище.

– Что мы будем делать завтра? – спросил Гефестион. – Я имею в виду, после жертвоприношений?

– Не знаю. Строить планы на Дионисии – дурная примета.

Гефестион тайком испытующе взглянул на друга. Нет, невозможно; Александр в дурном настроении с тех пор, как приехал сюда, и причин достаточно. Пока все не уляжется, его нельзя беспокоить.

Ужин подали рано, на следующий день всем предстояло встать с петухами. В канун Дионисий никто, даже в Македонии, не засиживался за вином.

Весенние сумерки сгустились постепенно, когда солнце исчезло за западными хребтами гор; в крепости существовали и такие темные закоулки, где факелы горели уже с полудня. Ужин в зале был скорее походным, но Филипп извлек пользу даже из этой умеренности, усадив рядом с собой Аристотеля – знак внимания, неуместный в иные дни: философ никуда не годился как собутыльник. Поев, большинство гостей отправились прямо в постель.

Александр никогда не любил ложиться рано; он решил повидать Феникса, часто засиживающегося за книгами допоздна. Старика поселили в западной башне.

Коридоры крепости представляли собой настоящий лабиринт, но Александр с детства знал самые короткие пути. За прихожей, где хранилась запасная мебель для гостей, открывался пролет лесенки. В этот неосвещенный закоулок проникал свет факела от наружной стены. Александру оставалось сделать всего один шаг, когда он услышал какие-то звуки и уловил движение.

Александр застыл, скрытый тенью. В полосе света Горго, обращенная к нему лицом, извивалась и корчилась в руках мужчины, обхватившего ее сзади: одна тяжелая волосатая лапа стискивает бедра, другая – грудь. Сдавленные тихие всхлипы теснились в ее горле. Под крепкой темной рукой платье соскользнуло с плеча; на каменные плиты упало несколько увядших фиалок. Лицо мужчины, прижатое к уху девушки, на мгновение показалось из-за ее головы. Это был Филипп, отец Александра.

Крадучись, как разведчик в чужом лагере, Александр подался назад. Вскрики Горго заглушили звук его шагов. Через ближайшую дверь он выскочил в холодную, глухо шумящую водопадами ночь.

Наверху, в спальне, отведенной для стражи наследника, без сна лежал Гефестион. Он ждал, когда появится Александр и он сможет пожелать другу доброй ночи. Во все остальные проведенные здесь вечера они поднимались наверх вместе, но сегодня никто не видел Александра со времени ужина. Начав разыскивать его, Гефестион выставил бы себя на посмешище, поэтому он лежал в темноте, пристально глядя на полоску света под тяжелой старой дверью. Ни одна тень не упала на нее, никто не появлялся. Гефестион незаметно задремал; ему снилось, что он по-прежнему бодрствует.

Глухой ночью Александр поднялся к себе через потайной ход, чтобы сменить одежду. Лампа, масло в которой почти полностью выгорело, тускло поблескивала. От пронизывающего холода его пальцы почти перестали гнуться и не повиновались, когда он одевался. Александр выбрал кожаную тунику и сапоги, в которых обычно охотился. Согреется, карабкаясь по горам.

Александр высунулся из окна. Повсюду в темноте между деревьями виднелись первые факелы, мерцающие в потоках ледяного горного воздуха как неверные звезды.

Прошло много лет с тех пор, когда он пробирался за менадами в священную рощу. И ни разу за всю свою жизнь Александр не видел обрядов, совершаемых в горах. Да и сейчас он пускался на это только по необходимости. Александр возвращался в прошлое, хотя так не полагалось. Ему больше некуда было идти.

Александр всегда слыл ловким, легконогим охотником и сердился, когда неуклюжие товарищи поднимали шум. Немногие мужчины встали в такую рань. Их было хорошо слышно, они смеялись и переговаривались, имея достаточно времени, чтобы отыскать на горных склонах свою добычу – опьяненных, сжигаемых страстью менад, отбившихся от подруг. Александр проскользнул мимо них незамеченным и вскоре оставил ловцов далеко внизу, поднимаясь тропою, проложенной в древние времена. Давным-давно он тайно пробирался на следующий после Дионисий день к истоптанной поляне, где плясали менады, находя дорогу по следам, по застрявшим в терне клочкам одежды, по пятнам разлитого вина, листьям плюща, клочкам меха, каплям крови.

Мать никогда не узнает, он ничего не расскажет ей, даже по прошествии лет. Навеки окутанное тайной, это будет принадлежать только ему. Невидимый, Александр будет с ней, как бог, сходящий к смертным. Он узнает о царице то, что неведомо ни одному мужчине.