- Исходное состояние зафиксировано.

Привычные реплики не успокаивали. Клятый мандраж натягивал жилы, словно мастер-настройщик – струны пианино. Трогал, вслушивался в звучание, натягивал чуть сильнее…

- Рин, может, вдохнёшь "розы"?

- Не надо. Со своими нервами я справлюсь сам.

- Тогда справляйся быстрее. Итоги тестов?

- Все контуры в норме.

- Рин, твоя очередь.

Я коснулся Двойника. Но не так, как если бы намеревался принять вампирское обличье, и не так, как сделал бы это, если бы хотел позаимствовать у него очередную порцию энергии Мрака. Сущность проективного воздействия состояла не в сближении с Двойником, а в отдалении от него. То есть я-то оставался там же, где и был – и телом, и духом, и рассудком. А вот мой Двойник от меня отдалялся, погружаясь во Мрак до самой границы первой и второй граней.

Если бы меня просили описать, что я при этом чувствую, я затруднился бы дать ответ. До оторопи странные ощущения – я бы охарактеризовал это так. И умолчал о деталях. Потому что слова для происходящего в реммитау отсутствовали. Сильно сомневаюсь, что многим адептам Мрака до меня приходилось идти на такие противоестественные ухищрения!

…и всё же попытаюсь. Вдруг да получится хоть намёком обозначить направление?

Обычно я ощущал Двойника своей частью. Этакой наполовину самостоятельной тенью, глазастой, голодной и хищной рукой номер три. А вот реализуя проективное воздействие на него, я словно сам оказывался внутри виртуального склепа, тогда как вампир получал куда большую, чем обычно, долю моего сознания… не получая при этом доступа к моей плоти, не преобразуя её. Скупые, неуклюжие слова! Но других у меня не находится. Существование, точнее, ощущение себя бестелесной тварью Мрака просто-напросто выворачивало наизнанку мою (сомнительную) человечность. В моменты проклятой растянутой двойственности я был почти готов согласиться с Таларном, обзывающим Мрак мерзостью…

Но описаний от меня никто не просил. От меня требовали действий.

Суть проективного воздействия состояла в максимальном разделении того, что хотелось бы сохранить, и того, что, по мнению инквизиторов, должно быть отсечено. И я – я сам! – натолкнул их на эту идею. Печать можно воспринять как нечто отдельное, а Двойника нельзя? Что ж, тогда постараемся создать условия, при которых Двойник уподобится печати Мрака. Отчасти, конечно, так как полного подобия печати и Двойника возможно добиться не более, чем возможно втиснуть в сломанную скорлупу взрослую, вставшую на крыло птицу.

Но полное подобие нам и не нужно, не так ли?

А ломать – не строить.

Имелась и вторая причина назвать методику именно так. Если срезание печатей ещё можно было проводить в Глубине, причём, скажем так, Глубине "ближней", не далее пятой-шестой вуали, то для ритуала, разработанного "под меня", пришлось создавать полуавтономные инструменты, способные погружаться во Мрак. Проецироваться на него. Иначе из затеи просто ничего не вышло бы. Таларну это активно не нравилось, но…

Ох!

Бесплотное лезвие резануло не мою плоть. Оно не для этого было предназначено. И всё же я ощутил нешуточную боль, что сродни фантомной: неописуемую муку Двойника, рассекаемого на части. Острота ощущений была – куда там предыдущим сеансам. Наверно, так ощущали бы себя жертвы вудуистов, в куклы-подобия которых унганы с терпеливыми улыбками всаживают иглы.

Мой карманный вампир не был живым в общепринятом смысле этого слова. Но принцип самосохранения распространялся на него точно так же, как на любую живую тварь. Он дёрнулся, разрывая тонкую плёнку меж первой и второй гранями Мрака – сам по себе, без команды.

- Рин!

- Я тут ни при чём! Вы же знаете, что обезболивание здесь невозможно!

- Ладно. Продолжаем.

Новый взмах бесплотного лезвия. Новый всплеск боли – ожидаемой, но оттого лишь более острой. До невыносимого. Гадство, никогда не думал, что это будет так…

"И как долго ещё это будет?"

Словно в ответ на заданный самому себе вопрос Мрак взбурлил. И реальность сошла с ума. Касания бесплотных лезвий показались мне ласковой щекоткой, когда гигантские ледяные щипцы сомкнулись на "шее" Двойника… и одним мощным рывком оторвали ему "голову". Моё бренное тело, о котором я чуть не забыл, сосредоточенный на происходящем вдали от Середины и много ниже, вздёрнуло в непроизвольной судороге. "Подзатыльник" утратил контакт с моим затылком, так что на следующие несколько секунд – долгих, очень долгих! – я ослеп и оглох. Во всех смыслах, потому что глаза и уши тела ослепли от адской боли. Буквально, без преувеличений, адской. Даже способность мыслить, и та оставила меня… а кого бы не оставила?

В состоянии безмыслия я призвал Двойника к себе. Выдернул, как руку, по неосторожности опущенную в кипяток. Или, лучше сказать, угодившую в капкан. Рывок сопроводили новые, такие же мучительные вспышки боли. Моего несчастного вампира рвали на части, не оперировали, а именно рвали, и я прочувствовал это в полной мере. Так, что дыхание пресеклось, а сердце, сжавшись судорожно, не поспешило расслабиться. Кажется, я умирал.

Но выдернуть Двойника из капкана я всё-таки смог.

И тогда ад явился за ним в Середину.

Чьи-то сильные руки сдёрнули меня с ложа боли и потерь, перекинув через не менее сильное плечо, как забытую тряпочку (противоестественные судороги уже стихли, сменившись столь же противоестественным расслаблением). А потом под грозный сухой шелест, грохочущий гул и слепящие вспышки меня куда-то понесли. Бегом. Я же ничего не мог сделать, потому что пострадавший Двойник продолжал заливать меня болью. Болью.

БОЛЬЮ.

В тот момент я не выл и не бился, как рыба на суше, только по одной причине: в лёгких не осталось воздуха, а мышцы обратились в вялые гуттаперчевые шнурки. Гордость? Ха. О ней я и не вспоминал. Я сознавал себя ровно настолько, чтобы соображать: если немедленно, вот прямо сейчас, не запустить собственное, мать его, сердце, – я сдохну, и очень скоро. Но в тот момент подобная перспектива перестала меня пугать. Тот, кто хлебнул в своей жизни хоть чего-нибудь пострашнее страданий в очереди к стоматологу, меня поймёт. БОЛЬ – замечательное лекарство от воспетой Джеком Лондоном жажды жизни!

И всё же я попытался. Я попробовал сплести пару простейших заклятий исцеления – благо их вдолбили мне почти на уровень рефлексов. За попытку эту я был немедленно вознаграждён яростными, ослепительными, вышибающими мозги и душу вспышками БОЛИ. И вот тут-то мне не просто стало безразлично, выживу я или нет. Вот тут мне уже захотелось сдохнуть по-настоящему. Захотелось до самого донышка, до последней капли, до истошного визга.

Потому что если любые мои попытки творить заклятья отныне всегдабудут заканчиваться именно так…

"Дыши, с-скотина!" – воспринял я чужой приказ, сдавленный, как мат сквозь зубы.

И задышал. Потому что моё непокорное тело вздёрнуло и построило целительное заклятье. Чужое. Кстати, в столь неуважительном обращении, как я понял позднее, начисто отсутствовал даже малейший намёк на мою личность. Обругали мою подыхающую плоть, обстоятельства, не в последнюю очередь самого автора приказа – но не меня.

Айс. Его мысленный "голос".

Но толком разобраться в ситуации я не смог. Не в лучшей форме был для этого, говоря мягко – а если б и случилось иначе, вполне мог не успеть что-либо понять. Громовой волной взрыва меня снесло, приподнимая над грешной твердью, и швырнуло в общем направлении, грубо совпадающем с направлением бега. Три или четыре побега кустарника я своей тушкой сломал, а вот ствол дерева чуть не сломал меня самого.

Может, оно и к лучшему, потому что встреча с деревом помогла мне потерять сознание.

Наконец. Вот счастье-то!

Я пришёл в себя рывком, будто лампочку включили. Реальность вокруг тоже оказалась рваной. Ибо возвращение в сей поганый мир произошло, когда я сидел в седле химеры Монгра, а та, в свою очередь, мчалась во весь свой химерий опор. Окрестности проносились мимо со свистом, размазываясь в пыльно-зелёные, коричневые, сероватые полосы. В другой момент я бы не преминул насладиться зрелищем; ныне меня от него просто-напросто неудержимо затошнило. Моментально, почти без перехода. Всухую.