- Да, отца.
- Нет, - Танар покачал головой, тряся черными кудрями, - обоих нет.
Адри нахмурился и сурово посмотрел в темные глаза цыганенка.
- Вот это уже не смешно и не весело, малыш, - сказал он, забирая руку у Танара.
В двери ввалился запыхавшийся Морел со свитком и совершенно не обращая внимания на кусающего губы мальчишку, как и на хмурое лицо гостя, прошел до стола.
- Танар, сбегай за лошадью барона. Живо давай, - приказал он, и цыганенок стрелой вылетел за дверь, даже не обернувшись. Морел смерил Адри хитрым взглядом, развернул письмо и стал вслух читать:
- Ваше величество, я весьма польщен тем, что впервые за последние два года удостоился такого знака внимания от вас, как те несколько строк, что вы написали мне. Вы знаете, как я не люблю письма без содержания, но сегодня вы поразили меня - то, что вы прислали мне с письмом, сказало мне больше, чем можно было прочесть между строк. Вы, наконец, получите то, о чем просите меня уже пятнадцать лет, но и я получу в награду то, что сочту нужным.
Маркиз небрежно сложил письмо пополам и протянул Винсенту, словно какую-то мелкую хулиганскую записку.
- Каково? - бравируя, поинтересовался он, нарочно не замечая изумления на лице барона.
- Что именно? - Адри медленно взял бумагу, да так и остался сидеть с протянутой рукой.
- Мой ответ, - уточнил Рене. - Он вам понравился?
Это был весьма необычный, странный вопрос, дикий в какой-то степени, ибо даже дураку было ясно, что Винсент не понял ни черта! О чем Филипп просит Морела пятнадцать лет? Какую награду собрался требовать горбун с короля?! И, главное, почему он, Винсент Адри, должен оценить содержание мореловского письма?! С какой стати все это зачитывается вслух адъютанту его величества, чье дело только доставить депешу быстро и так же быстро вернуться с ответом?
- Знаете что, уважаемый маркиз, если вы хотели произвести на меня впечатление, то сделали это уже не единожды за сегодняшний день. Давайте остановимся на этой попытке, тем более что я не очень понимаю, какой реакции вы от меня ожидаете.
Адри спрятал письмо за пазухой.
Губы Морела странно скривились, предав его лицу какого-то комичного огорченного детского выражения. Горбун заложил руки за спину и, помолчав, помотал головой.
- Никакой особенно. - Он вздохнул, развел руками. - Ну, признаюсь, ладно. Я думал, что вам должно понравиться.
- Меня пугает та небрежность, с которой вы позволяете себе называть короля извращенцем, а потом пишите ему такие вызывающие письма, - задумчиво проговорил Винсент, глядя в глаза Рене с осторожным вниманием. - Вы уверены, маркиз, что не хотите переписать ваш ответ в более достойной форме?
Морел возмущенно фыркнул, словно злой кот:
- Вот еще! - Он заходил по комнате взад-вперед, ломая руки. - Я слишком стар, чтобы пресмыкаться перед Филиппом, и я слишком нужен ему, чтобы позволять себе то, что хочу. И думать то, что хочу. И говорить то, что считаю нужным говорить.
- Почему? - спросил Винсент, вставая со скамьи и оказавшись на пути Морела к окну.
- Потому, молодой человек, что еще мой прадед, имея дела с королями Онтэ, обезопасил себя великими сведениями о ядах и противоядиях. В нашем роду отец передает сыновьям свои знания, которых не найти ни в одной книге, не отыскать нигде в мире и не разгадать - сколько ни бейся. - Маркиз дружески похлопал Адри по плечу. - Я столько раз спасал Филиппа от отравлений, что у него передо мной необъятный долг. Он хочет, чтобы я взял себе ученика, но у меня нет сыновей, которым бы я мог доверить самое сильное "оружие" в Онтэ, - Рене многозначительно приставил указательный палец к своему виску. - А Филипп. Чего он только не перепробовал, чтобы убедить меня передать знания другим, совершенно чужим мне людям; он сулил мне золотые горы, положение при дворе, земли, первых красавиц государства, а когда не добился своего - угроз не постеснялся. Да и не сделает он мне ничего. Я ему нужен. Точнее моя голова, и заметьте, абсолютно целая и здоровая. Так что, ничего нового в письме, которое я написал, для Филиппа нет. Он просто избалованный, возомнивший о себе черти что мальчишка, который мнит, что может меня шантажировать сыном моего лучшего друга.
Адри было неприятно слышать эти речи, но еще неприятнее думать, что все это - правда, а не старческий бред человека, который живет, словно в хлеву, бок о бок с цыганами и всяким сбродом. А уж каково было оказаться в центре противостояния маркиза Морела и короля Онтэ, Винсенту даже сравнить было не с чем: словно между молотом и наковальней. Мало хорошего. Адри совершенно не был готов к подобному. Поэтому, еще раз поблагодарив Рене за обед, барон без всяких комментариев попрощался с другом своего отца и покинул его замок. Весь обратный путь Винсент был мрачен и встревожен тем, какой будет реакция короля, но то, что произошло, повергло его просто в изумление - Филипп смеялся. Смеялся весело и звонко:
- Ай да Морел! Вот старый пройдоха! - восклицал он, утирая с глаз проступившие от смеха слезы. Он перечитывал письмо маркиза вслух трижды ради удовольствия, и казалось, так увлекся, что забыл обо всем на свете. Хорошо, хоть Ферье в кабинете монарха в тот момент уже не было.
Адри молча стоял по правую сторону от кресла и, глядя на Филиппа, отчего-то совсем не ощущал веселья - наоборот, горькое тайное отвращение затопило его разум. Это был странный день - пожалуй, один из самых странных в жизни молодого барона Адри. Вчера принесло Винсенту много сюрпризов: приглашение в Летний дворец, назначение адъютантом, известия о предательстве матери, неожиданное и неприятное знакомство с фаворитом его величества. Сегодня - породило череду вопросов, на которые Винсент никогда не хотел знать ответов. Он дал себе слово - не вмешиваться в дела Морела, особенно в его неприязнь с Филиппом.
Для Адри наступили тяжелые трудовые будни. В короткий срок ему пришлось изучить все улочки и адреса Онтальи, все благородные фамилии, населяющие этот красивый белокаменный город, наскоро пришлось вникать, кто кому сват, кто брат, кто друг, а кто враг. Особенно Адри интересовала родословная графов Ферье. Оказалось, что Сэйлин был последним из этого благородного рода. Родителей его унесла чума, когда маленькому Ферье было всего пять лет; его воспитала и вырастила тетушка. Будучи замужем за виконтом Клаусом Сентфуа, который был ближайшим советником короля Эдуарда, она имела обширные связи со знатными родами Онтэ, и вероятно, что юный Ферье был рано представлен ко двору. Больше ничего Винсенту узнать не удалось. Вот уж о ком придворная знать предпочитала помалкивать, так это о фаворите короля. Кроме того, этим напыщенным зазнавшимся господам в последнее время и без Ферье хватало поводов для пересудов - внезапное назначение Адри действительно сотрясло дворянство Онтальи, словно гром среди ясного неба. На Винсента смотрели с любопытством, как на чудо, но не решались свести с ним дружбы. Филипп игнорировал все пересуды при дворе, предоставляя знати развлекаться в одиночестве. Адри тоже не обращал внимания на сплетни и шепот за его спиной - выполняя многочисленные поручения монарха, он был слишком занят для этого, а еще счастлив тем, что ежедневно видел Ферье, и хотя тот был холоден с ним, сердце Адри по-прежнему билось любовью. Распорядок дня барона теперь стал строго регламентированным; в шесть он просыпался, принимал ванну, в семь завтракал и ровно в восемь входил в рабочий кабинет короля. Возвращался в свои покои Винсент к полуночи, а то и позже. И все же, несмотря на жуткую усталость, он с нетерпением ждал восхода, потому что почти ежедневно, ровно в двенадцать часов барон Адри обедал вместе с королем. Там же обычно был и Ферье.
Стол накрывали в просторной бело-голубой столовой, уставленной белокаменными скульптурами молодых юношей и цветочными вазонами. Порой солнце так ярко светило здесь в широкие окна, что казалось, будто все в этой зале устроено для света; белоснежные скатерти, барельефы белого янтаря, ползущие по нежно голубым стенам длинными раскидистыми вьюнами, молочная полупрозрачная гладь фарфора, приборы из белого золота и серебра... И каким прекрасным в этой атмосфере восхитительной гармонии и покоя был Сэйлин Ферье - в своих светлых сверкающих одеждах, с чистотой небесно-голубых глаз! Порою, представляя его обнаженным, лежащим на столе или лежанке, обтянутой белым шелком, Адри приходил к мысли, что Филипп нарочно сделал столовую именно в этих тонах неба и облаков. Светлой, словно шкатулка для его самой большой драгоценности.
