— А еще он сопит. — И Джонатан усердно засопел.

— Ах, как ужасно. — Барбара сделала вид, что ей стало противно. Затем она поцеловала детей. — Будьте хорошими мальчиками, — эту фразу она всегда говорила перед уходом.

— Мама, а ты придешь пожелать нам спокойной ночи? — спросил Джонатан, когда она была уже у двери.

— Да, конечно, я зайду позднее.

Стоило Барбаре выйти за дверь, как в комнату вошла Рут.

— Молодцы, парни, — сказала она, и мальчики улыбнулись ей. Потом Гарри принял важный вид и заявил: — Мы слышали, что говорила мама и решили поделиться с Беном пудингом. Они рассмеялись, когда она по очереди взъерошила им волосы. — Еще бы ваша парочка этого не сделала, а сейчас отправляйтесь и подбодрите его.

Около девяти вечера Барбара вновь зашла взглянуть на мужа. Он спал, и она отправилась к себе в комнату и быстро уснула.

Почти в то же самое время проснулся Дэн. Голова у него трещала, во рту было полно крови. Лицо распухло еще сильнее, а губы словно одеревенели, он с трудом смог разлепить их.

Мужчина с усилием сел на постели. Газ в светильнике был убавлен. Кто-то позаботился его зажечь. Дэн старался собраться с мыслями. Случилось что-то невероятное, ужасное. Жизнь была разрушена, разбита, но почему? Он не мог ничего вспомнить. Боль в голове и челюсти становилась невыносимой. Надо было что-то выпить, чтобы постараться ее заглушить. Дэн взглянул на столик. Там все еще стоял графин, но ему хотелось не виски, а что-нибудь теплое и приятное.

Господи! Что же с ним произошло? Дэн спустил ноги с кровати, и едва коснулся ими пола, как пришло просветление, и он вспомнил все. Но не то, что врач только с четвертой попытки вытащил зуб и вдобавок сломал его. Его пронзила мысль, что сын видел, как его мать целовалась в лесу с незнакомым мужчиной. Дэн вспомнил, как она заходила к нему в комнату, и он едва сдержался, чтобы не схватить ее за горло и душить, пока жизнь не покинет ее тело, как ушла она из него, когда он стоял у дверей беседки, слушая, что служанка уговаривала мальчика держать это в тайне, тем самым сохраняя детям мать, а мужу — жену.

Но он лишился жены, если когда-нибудь ее имел. Он спрашивал себя: была ли у него жена? Он стал для Барбары средством обретения свободы. Ему пришлось это признать. Он знал, на что шел, и с радостью согласился на это, потому что считал, что ни один мужчина не любил женщину так, как он ее с самых малых лет. Но так и не смог пробудить в ней ответную любовь. Любовь рождает любовь… но это сказано не о нем. «Энни из Торо» — он никогда не станет больше вспоминать об этих стихах.

Как долго это продолжается? Очень, очень давно. Скорее всего с тех пор, как они переехали в этот дом, а прошло уже почти четыре года. Все это время Барбара искусно дурачила его. Она лежала в его объятиях, позволяла ему любить себя, а может быть, в тот же самый день ее обнимал и ласкал тот белокурый здоровяк-фермер… Господи, Боже! Окажись этот парень перед ним, он бы воткнул в него нож, не посмотрел бы, что тот такой рослый и сильный. Дэн пожалел, что у него не было ружья, он бы на следующий день отправился на ферму и пристрелил бы негодяя, как бешеную собаку… Если бы он оказался человеком определенного склада, но, увы, он не такой, любовь сделала его слабым и нерешительным.

Но что же делать? Сидеть и спокойно смотреть на все это?

А что произойдет, если тайна раскроется? Он потеряет ее. Барбара уйдет к этому Радлету, как устремляется к дому прирученный голубь. Ему невыносимо было даже думать об этом.

Все, что угодно, только не это. Дэн уронил на руки гудевшую от боли голову. А почему она не ушла? Держала ли ее привязанность к нему или к детям?

Но что бы там ни было, она не оказалась настолько бессердечной, чтобы все бросить и уйти.

Хотя, возможно, существовала и другая причина. Может быть, Майкл чувствовал себя обязанным остаться, возможно, совесть не позволяла ему оставить жену, которую покалечила Барбара, мать, что не чаяла в нем души, и ребенка. Дэн знал, что у Майкла росла дочь.

Мужчина с трудом поднялся и тяжело побрел к двери. На лестнице его встретила полутьма. Он бросил взгляд на дверь комнаты, находиться в которой было его законным правом. Волна ярости захлестнула его, подавив физическую и душевную боль. В нем заговорил буйный отцовский нрав, протестовавший против обмана. Сознание, что он — рогоносец, подогревало гнев.

Дэн никогда не был о себе слишком высокого мнения. Он знал, что не обладает какими-то выдающимися способностями. Его родители были простыми людьми, незнатного происхождения. И если бы отец не разбогател, Дэн выбрал бы жену среди своего класса. Но у отца появились деньги, он купил особняк, отправил своих сыновей в школу, где они научились манерам, что были у тех, кто жил в особняках. Но Дэн знал, что все, чему он научился, представляло только оболочку, под которой скрывалась его настоящая сущность, потому что никакое образование не способно проникнуть в то, что является стержнем человеческой натуры. А еще Дэн хорошо понимал, что в нем недостаточно отцовского характера, поэтому хотя его и душил гнев, он не вломится в комнату, как сделал бы отец, не вытащит ее из постели и не пустит в ход кулаки. Он жалел, что не способен это сделать, а если бы решился, то, возможно, у него появился бы повод уважать себя.

Дэн почти совсем протрезвел, но, несмотря на это, по лестнице спускался нетвердыми шагами. Он прошел через холл и вошел в кухню. Там все еще горел свет, а у стола, положив голову на руки, сидела Рут.

Увидев хозяина, девушка выпрямилась, моргнула, прогоняя остатки сна, и внимательно посмотрела на него.

— Боже милостивый, сэр! Какое же у вас лицо. Садитесь скорее.

Рут подвинула ему стул. Дэн уцепился за него и медленно опустился, облокотившись о стол.

— Вам хочется выпить что-нибудь горячее? Может быть, молока? Дать вам молока?

— Нет, — покачал головой он. — Черный кофе, крепкий черный кофе. Он едва шевелил онемевшими губами.

Быстро и уверенно двигаясь по кухне, Рут через несколько минут подала ему прямо в руки чашку с дымящимся кофе. Она взяла его другую руку и поднесла к чашке, будто перед ней был древний старик или ребенок.

— Выпейте это, — мягко, но настойчиво произнесла она.

Кофе оказался слишком горячим для незатянувшейся раны во рту. Кроме того, он не мог открыть рот настолько, чтобы сделать глоток. Рут взяла у него из рук чашку, налила кофе в блюдце, подула на него и поднесла к его губам. Дэн сделал маленький глоток, потом еще, так и выпил всю чашку.

После чего девушка принесла миску с горячей водой, окунула туда фланелевую тряпочку, отжала и приложила ткань к его больной щеке.

Приятное тепло медленно проникло в кожу. Дэн с облегчением вздохнул и откинулся на спинку стула.

— Немного легче? — Снова и снова Рут делал компрессы, меняя воду.

Через некоторое время он остановил ее жестом.

— Спасибо, достаточно… пока спасибо. Губы теперь двигались значительно легче.

— Тому, кто с вами такое сделал, сэр, надо отправляться снова учиться. Я никогда в жизни не видела такого лица. У вас там будто вилами копались. Я слышала, хорошо помогает горячая вода с солью. — Она подошла к нему, наклонилась и спросила: — Я приготовлю вам горячий пунш, сможете выпить?

Он отрицательно покачал головой. Девушка села напротив, положив на стол стиснутые руки.

— Вам надо лечь в постель, сэр, — сказала она, во взгляде ее отразилась печаль.

— Я уже належался, Рут, — подняв голову, ответил Дэн, краем рта.

— Вам все равно лучше лечь и полежать денек в постели.

С минуту они смотрели друг другу в глаза. Не выдержав, Дэн отвел взгляд и уткнулся лицом в ладони. Неукротимым потоком наружу вырвались рыдания. Дэн прекрасно сознавал, что этим унижает себя, но не в силах был сдержать подступающую к горлу лавину слез.

Он плакал, когда умерла мать. Тайком плакал от радости, когда родились сыновья, плакал, когда потерял отца. Но то, что происходило с ним в эти минуты, нельзя было назвать плачем. Нестерпимая душевная мука выплеснулась из него яростной волной, беспощадно сокрушая остатки его уважения к себе и мужского достоинства.