— А ты будешь скучать, Блейк?

— Конечно, буду, но не очень — мне нужно сделать кучу дел.

Он поцеловал ее быстро и жестко.

— Ну, а теперь иди. — Он бросил на нее уверенный взгляд собственника.

Он любил ее, но нежности в нем к ней не было.

Ей так долго не доставалось нежности и так долго она была прикована к неистовой страсти Блейка, что дом ее детства стал для нее целым миром блаженства. Она вскользнула в обтрепанность старых кресел и диванов, широких старых кроватей и выцветших штор. Когда она увидела в дверях отца, ей внезапно захотелось заплакать. Джон как раз вбежал на кухню.

— Я так долго уже не был на кухне, — говорил он еще в машине, а Марсия кричала:

— А я в кухне вообще не была!

— Нет, ты была, — сказал мальчик серьезно, — но ты этого не помнишь. И я едва вспоминаю. — Марсия летела за ним.

— У меня новое пальто и шляпа! — кричала Марсия звонким голосом.

Сюзан прижалась к постаревшему отцу, губы ее дрожали.

— Ну вот видишь, Сюзи, девочка моя, — сказал он и похлопал ее по спине.

«Папочка, мне было тяжело», — хотела она признаться ему. Но не сказала ничего и теперь сама удивлялась своей скрытности. В конце концов, это в общем-то было бы не совсем правдой. Она просто нуждалась в нежности, просто жаждала немножко сочувствия, хотя и не было ясно, почему.

— Не знаю, почему я, собственно, плачу, — сказала она и улыбнулась, пытаясь в суматохе найти носовой платок. — Я так рада, что снова тебя вижу, папа. Но ты похудел. — Она вновь шмыгнула носом.

— Ну-ну, будет тебе! Мама, однако, уже ждет тебя. Комната приготовлена. Марсию мы устроим в комнате Мэри. Мэри на Рождество не приедет — у нее другие планы. Я эту девчонку не понимаю, Сюзан. Так и кажется, что она не имеет к нам никакого отношения.

— Таких, как она, много, — сказала Сюзан. Ей не хотелось говорить о Мэри. Она поцеловала смуглую щеку отца и пошла на кухню к матери. Та стояла у стола и нарезала хлеб. Увидев Сюзан, она подставила для поцелуя увядшую щеку. Джейн уже чистила картошку.

— Ты выглядишь все так же, мама. — У нее все еще была крепкая фигура, а в выцветших русых волосах — ни одной седой нити. И только лицо было покрыто паутиной морщинок — некогда светлая и нежная кожа ее увяла.

— Это потому, что я здорова, — сказала мать. Затем она посмотрела на Сюзан. — Но ты, однако, исхудала, Сюзи — такой худой ты еще не была. Но это дело поправимое… Тебе не кажется, что Джон больше похож на Марка? Но скорее фигурой, чем лицом.

— Я и не замечала, — сказала Сюзан. Она оглянулась на сына. Марка уже слишком давно не было в живых, и теперь перед нею был только Джон.

— Я уже его почти и не помню, — грустно сказала мать. — Его родители никак не могут прийти в себя. Заперлись дома и вообще не показываются на людях. С того времени, как они перестали ходить в церковь, я их и не видела. В церкви они не были с того воскресенья, как умер Марк. Ты помнишь, что он умер в воскресенье? Говорят, что после его смерти, они перестали верить в Бога.

— Я вообще не знаю, какой это был день, — сказала Сюзан. Она должна была бы сходить навестить родителей Марка. Но зачем? Как только умер Марк, они исчезли из ее жизни. Какую веру она могла бы им вернуть? Она сама теперь живет всего лишь мгновениями своей собственной жизни.

В духоте кухни остро пахло пряностями. На окне стояли красные пеларгонии, на которые светило слишком уж пронзительное солнце. Мать посыпала коричным сахаром краюшки хлеба, намазанные маслом.

— И я бы одну съела, — попросила Сюзан. Когда она была маленькой, то спешила из школы ради хлеба с маслом и коричным сахаром домой. Она взяла ломоть и вонзила в него зубы.

— Я и не знала, что ты любишь хлебушек с сахаром, мама! — крикнула ей Марсия.

— Еще как! — ответила Сюзан.

Хлеб был очень вкусным; она медленно съела его весь, до последней корки, затем пошла наверх в свою комнату. Она была точно такой же, какой Сюзан ее некогда оставила: голубые в клеточку хлопчатобумажные шторы, голубое покрывало на кровати и коврик на полу. Сюзан уселась в плетеное кресло. Она чувствовала, как ослабевает и спадает напряжение — нервы и мускулы ее были словно туго натянутые струны. Теперь она возвращалась к себе, в свое собственное я. Она хотела спать, только спать, чтобы не нужно было ни с кем говорить и никого слушать. О детях позаботились, так что ей не надо было думать о них. Она встала, стянула с себя соболью накидку, которую ей подарил Блейк, и повесила ее в шкаф. Там все еще висел ее старый голубой халат, чисто выстиранный. Сюзан сняла платье, накинула халат и легла на невероятно мягкую знакомую постель. И мгновенно провалилась в сон.

Проснувшись, Сюзан увидела склонившуюся над ней мать. Горел свет и на улице было темно.

— Мы за тебя испугались. Не больна ли ты, Сюзи?

Она попыталась сесть. Здесь стояла оглушительная тишина. В городе она привыкла к шуму.

— Нет. Я просто устала. Как прекрасно оказаться снова дома!

— Ужин уже готов, — сказала мать, — Сегодня у нас отличные устрицы. Дети уже едят — они, кажется, совсем оголодали. Боже мой, та твоя женщина — как ее зовут? — она ужасно ловкая.

— Джейн? — зевнула Сюзан.

— Не могу же я сразу называть каждого по имени, — запротестовала мать. — И потом, Сюзан, ей, наверное, стоит есть со всеми за одним столом?

— Нет, она бы себе места не находила.

— Ну, — сомневалась миссис Гейлорд, — я предполагаю, что ты ее хорошо знаешь. Тут, девочка, тебе не надо особо наряжаться — надень только тапочки. Мы тут по-домашнему.

Они уселись за освещенным столом, и отец склонил голову в молитве. Джон и Марсия от удивления перестали есть, не донеся ложечек до рта. Сюзан не учила их молиться перед едой. Запах наваристого супа проник в ее ноздри. С наслаждением она взялась за еду.

В тихом родительском доме не происходило ничего. Родители не очень-то много говорили и между собой и с ней. Они не спрашивали о ее жизни, и она о ней не говорила.

— Блейк сожалеет, что не смог приехать, — сказала она в первый же вечер. Мать, которая слушала ее лишь в пол-уха, осматривая стол, ответила:

— Да, жаль. Может быть, сможет приехать как-нибудь потом.

Блейк каждый день посылал ей телеграммы, так что Сюзан не ощущала его отсутствия. Она была удивлена этим и иногда боялась этого. Наверняка, скоро ей начнет недоставать его. Как только на нее навалится тоска по нему, то сразу же она тронется в обратную дорогу.

Но проходил день за днем, а Сюзан все еще не хотелось уезжать. Она жила в тишине и не нуждалась ни в чем, кроме как в настоящем отдыхе. Однажды она вспомнила о своей ферме, но и туда ей ехать не хотелось. Она напомнила бы ей о Марке, а она не хотела вспоминать никого и ничего. Она чувствовала, что в ней что-то медленно высвобождается, распрямляясь, как распрямляется дерево, освободившееся от большого груза.

— Может быть, ты хочешь пригласить подруг? — спросила у нее мать. Сюзан покачала головой. О чем бы она с ними говорила?

И только когда в воскресенье перед Рождеством они пошли в церковь, она увидела на скамье перед собою Хэла с Люсиль и между ними трех их детей. После мессы Люсиль подлетела к ней с криком: «Сюзан, как прекрасно, что ты здесь! Мы слышали такие изумительные вещи! Не говори мне, что это твои дети! Ты не состарилась ни на день, а я уже настоящее пугало — толстая, просто ужас! Это я раздобрела после Джимми. А это моя единственная девочка Леора».

Сюзан посмотрела на бледную, худенькую девочку, которая, единственная из детей, походила на Хэла.

— Однажды я услышала, как ты плакала, и взяла тебя на руки, — сказала ей Сюзан. — Но ты не можешь помнить об этом.

Девочка испуганно завертела головой, а Люсиль разразилась своим мощным смехом.

— Леора все еще плакса, — сказала она весело. — А вот и Хэл, Сюзан! — Хэл стоял здесь, большой и робкий, с намечающейся лысиной. В этот момент ею завладели воспоминания о Марке. Если бы Марк был жив, она стала бы одной из них. И что — что вообще случилось бы с ней, если бы Марк был жив? Теперь же она была слишком далека от них.