На следующей неделе, за день до отплытия, они с Блейком зарегистрировали свой брак. Сразу же после этого Сюзан отправилась домой, где тотчас же заявила своим домашним:

— Сегодня мы с Блейком поженились.

Джейн, испуганно округлив глаза, прикрыла рот рукой.

— Ах, леди, ну не так же!..

— Мы оба хотели побыстрее с этим покончить, — сказала она.

— Мама! — выкрикнул Джон, но Марсия лишь бросила на нее взгляд и продолжила есть свой ужин.

— Это ничего не изменило, — сказала Сюзан спокойно. Она нагнулась и поцеловала обоих детей. Затем она прошла в спальню, сняла шляпу и привела в порядок волосы. В этой маленькой комнатке она сегодня проведет последнюю ночь. Блейк сказал: «Надо с этим разделаться. Ненавижу свадьбы». Да это и не была свадьба, а всего лишь договор, подписанный их двумя фамилиями. Затем Блейк настойчиво потребовал от нее: «Приходи сегодня ко мне, Сюзан. В самом деле, отчего бы тебе не прийти?» — Но она покачала головой: «Нет, Блейк, я не могу их бросить — ночью они еще никогда не были одни в доме».

Он не переубеждал ее, хотя она была готова к уговорам. Из его лица исчезло напряжение. Он закурил сигарету.

— Ну, хорошо, Сюзан, это уже неважно, сегодня или завтра! — улыбнулся он. — К тому же я закупил самые великолепные апартаменты на корабле.

Она сидела и раздумывала. Она совсем потеряла из-за него голову. Теперь она уже осознавала, что Блейк разбудил в ней женщину, которая до этой поры дремала. Как только она оказывалась с ним, то изменялась: она дрожала от робкого нетерпения и была живой, живой… Он скалывал ее защитную оболочку слой за слоем, пока не добрался к самой сердцевине ее женственности. Его не интересовало, есть ли в ней сила что-то делать, творить. Ему вообще было неважно, какой она скульптор: ниже среднего уровня или выше. Он только смеялся, когда она серьезно заявляла ему, что должна работать.

— Зачем тебе работать, раз у тебя есть я, чтобы о тебе заботиться? — сказал он и, прежде чем она смогла возразить, страстно прошептал: — Знаешь, Сюзан, что у тебя ямочка около левого уголка губ? Подожди, не двигайся, я должен тебя туда поцеловать.

И Сюзан ждала и забывала обо всем на свете.

Она делал именно то, что хотела. Так почему же она непрестанно думает о своей «Коленопреклоненной» и о том, что с ней станется, когда она оставит ее, одинокую, на растерзание старым академикам?

— Сюзан! Сюзан!

День начинался его голосом. Она спала так, как не спала уже с детских лет. Его голос вызывал ее из сна.

— Ты так прекрасна, когда спишь, что я должен был разбудить тебя, чтобы сказать это!

Она проснулась, каюта была полна свежего морского воздуха, солнца и звуков его голоса. Под его взглядом она, все еще в полусне, чувствовала себя красивой. Она была красивой женщиной, и этого было достаточно.

— Сюзан, ты помнишь вчерашний вечер? Когда ты утром просыпаешься, то твои глаза смотрят так, словно ты ни о чем не помнишь.

Она быстро кивнула. Она помнила все. Когда он ласкал все ее тело, ей казалось, словно он высекает и освобождает ее из мрамора, словно бы она была из глины, а он лепил ее. Прикосновения его рук оживляли ее. До этого, момента она никогда себя не видела.

— Когда я тебя глажу, Сюзан, то чувствую восхитительные изгибы твоего плеча, спины, бедра, колен, щиколоток, красивых ног. У тебя такое сильное тело! Я ненавижу хрупких женщин!

— Мне надо быть сильной, у меня интересная работа, — сказала она ему однажды. А он быстро ответил:

— Нет, ты сильная, потому что обладаешь силой — это прекрасно.

Обожая ее, он создавал то, чем она до сих пор не была. Он создавал женщину, которая полностью сознавала себя саму. Их взаимоотношения ни в чем не походили на супружество, не возбуждали в ней никаких воспоминаний и сопоставлений. Она, скорее, казалась себе его любовницей, любимой и любящей. Их любовь не распространялась дальше их двоих. Они не мечтали о совместном домашнем очаге или ежедневной совместной жизни. Между ними существовала только та сильная, возбуждающая взаимная страсть…

Он поднял ее с постели и завернул в кружевную шаль. Шкафы в их каюте были полны подобных дорогих вещей, которые он сам выбрал для нее.

— А теперь умойся и причешись! — скомандовал он.

Когда она вернулась, в маленькой комнате был уже накрыт стол. Они позавтракали вместе, весело подшучивая друг над другом. Он настолько овладел всем ее существом, что Сюзан забыла обо всем остальном.

Но все же, улучив момент, она сказала:

— Мне нужно увидеться с детьми.

— Нет, не нужно, — сказал он. — Тебе нужно только одно: любить меня и больше ни о чем не думать.

Он схватил ее в объятия, и Сюзан полностью отдалась этому мгновению. Каждый такой момент открывал ей новую, ослепительную жизнь. Она засмеялась — она теперь смеялась постоянно. Изо дня в день их окружал океан, сверкающий пронзительной голубизной, а по ночам над ними зависал серп молодого месяца. Дети были счастливы и веселы. Она изредка их видела и изредка о них думала.

Каждая мелочь, привлекавшая ее внимание, была так абсурдно совершенна, как подвергшаяся чрезмерной режиссуре пьеса. Блейк увлекался совершенством деталей. Но полнолуние, безветренную погоду, череду эксцентрично окрашенных заходов солнца он запланировать не мог.

— Я не могу избавиться от чувства, что ты заказал все: солнце, луну и красноватый оттенок моря. — Она положила голову на его плечо, когда они стояли в полночь на носу корабля.

— Естественно, — ответил он всерьез. — Я сказал Господу Богу: принимайся за работу. По Твоему океану поплывет прекраснейшая из женщин. И Он был послушен, как ягненок.

Они рассмеялись, Блейк схватил Сюзан, прижал к себе и начал целовать.

— Блейк, — шептала она ему прерывисто, — Блейк, я почти верю тому, что ты говорил о Боге.

Она напряженно и восторженно впитывала этот момент: Блейк, прижимающий ее к себе, льющийся на них лунный свет и море, спокойное и темное.

«На суше это не может быть и приблизительно так совершенно, как на море», — думала она, глядя не небоскребы, вырисовывающиеся на берегу на фоне неба. Она чувствовала, как холодеет сердце в ее груди и изменяет свой прежний танцевальный ритм. Кровь, казалось, застывала у нее в жилах. Они прожили эти дни в совершенно нереальном мире. Теперь же она должна будет думать о доме, о прислуге и о жизни в большом городе, которого она не знала — жизнь Блейка была для нее совершенно незнакома. Она так хорошо знала его теперь и при этом знала о нем очень мало. Когда они были одни, ей казалось, что она знает его настолько, насколько это было вообще в человеческих силах. Но как только он выходил из комнаты, то становился внезапно совершенно иным — светским, немного нетерпеливым, со склонностью все критиковать, даже ее саму.

— Сюзан, — обращал он ее внимание на зеркало в двери каюты, когда они уходили, — эта шляпа не идет к твоему коричневому костюму.

— Ты так считаешь, Блейк? — Она ненавидела себя за то, что была не в состоянии воспротивиться ему. Она должна была бы спокойно возразить: «А мне так не кажется, Блейк». Но вместо этого проявляла странную покорность. Может быть, через какое-то время она сможет высказать несогласие с его мнением.

— Когда прибудем домой, приобрети себе другую, — добавил он. — Побольше. Тебе стоило бы отказаться от маленьких шляп. — Сразу же после этого он заявил со своей неизменной горячностью, которая мгновенно ее так будоражила: — Ты так красива, что все, что надеваешь на себя, должно быть единым целым с твоей красотой.

Никогда до этого она не думала о своем лице, теле, глазах, волосах, даже об одежде, которую ей следовало бы носить как идущую ей. И только он создал ее и научил знать себе цену. Может быть, именно поэтому она подчинялась ему и слушалась его.

«Или, может быть, я становлюсь тщеславной?» — спрашивала она себя удивленно. Блейк создавал из нее женщину, которой она никогда до этого не была. Как странно быть тщеславной!