Он был слишком занят другим и поэтому не думал об этом, даже когда при нем обсуждали вопрос, кто мог бы получить это назначение. Теперь же у него, как молния, блеснула мысль, что этот пост предоставлял ему большие возможности.

Маркиз де Сун своим усталым, но любезным голосом объяснил ему, как дипломат, какие преимущества были связаны с таким назначением. Он особенно подчеркивал значение неофициальной работы, которая должна совершаться под покровом официального долга. Короче говоря: Жюльен будет фактически настоящим губернатором края в течение тревожного времени, которое приближается. Он должен подтянуть ослабшие вожжи, и ему представляется возможность, к которой так стремится каждый честолюбец, проложить свободный путь в хаосе и создать новое, лучшее положение вещей.

В руках его будет власть, явно только легальная, но на самом деле гораздо более широкая, и он может изменять по своему произволу или повелевать, если захочет.

Он условился с маркизом де Сун, что даст ему ответ на следующей неделе, и если он согласится принять назначение, то об этом будет официально объявлено, и он может считаться на службе министерства иностранных дел.

Жюльен, после разрыва с отцом, остановился в своем клубе и вернулся туда после свидания с маркизом де Сун. Там он встретил Колена и угрюмо засмеялся, когда Колен высказал удовольствие при встрече с ним. Жюльен сухо кивнул ему головой.

— Я думаю, вам нечего говорить об этом, — заметил он.

Колен милостиво улыбнулся и сказал:

— Что ж, вы решили?

— Мне дана неделя на размышление, — ответил Жюльен.

— Хорошо, — воскликнул Колен, проклиная в душе медлительность и «дурацкую политику», как он называл ее, маркиза де Сун.

Он пристально поглядел на Жюльена.

— Это большая удача, — сказал он.

— Я удивляюсь, почему это предложено мне, — возразил Жюльен.

Колен вспомнил в эту минуту свой разговор со стариком отцом Жюльена и причину этого разговора. Мысль о смерти Дезанжа тотчас же пришла ему в голову, и он коротко произнес:

— Он умер, кажется, очень внезапно, вчера.

Колен внимательно присматривался к Жюльену, но не заметил у него никаких признаков особенного интереса. Жюльен молчал. Колен, однако, продолжал размышлять на эту тему. Графиня Дезанж была свободна теперь и богата. Конечно, она представляет прекрасную партию, но... в течение нескольких месяцев она должна будет жить очень тихо, и Колен горячо надеялся, что Жюльен поймет это.

Так это и было. Ничто касавшееся Сары не могло ускользнуть от Жюльена.

Когда он услыхал, что Шарль Кэртон покинул Париж, то решил принять назначение в Тунис, но только после свидания с Сарой.

В этот вечер, возвращаясь в свой клуб, он встретил Роберта.

— Знаете ли, как чудесно там? — сказал ему Роберт, кивнув головой в сторону Елисейских полей, и добавил жалобным голосом: — Но Сюзетта себя убивает, ничего не хочет знать, тоскует!..

— Она больна? — поспешно спросил Жюльен.

— Она ужасно печальна и чувствует себя совсем разбитой. Конечно, смерть дяди Коти была для нее ударом. Но ведь никто не мог желать, чтобы бедняга продолжал жить.

Жюльен рассказал ему о своем назначении в Тунис.

— О, как чудесно! — воскликнул Роберт. — Какая это удача для вас! Знаете ли, Гиз, как только мои дела здесь устроятся, я, может быть, приеду к вам.

— Великолепно! — отвечал Жюльен. — Приезжайте. Это будет очень хорошо.

Он чувствовал к нему расположение, какое обыкновенно испытывает влюбленный ко всем добрым родственникам своей возлюбленной до своего брака с ней.

— Когда же вы отправляетесь? — спросил Роберт.

— Скоро, я надеюсь. Вот что, Роберт, не хотите ли оказать мне услугу и не скажете ли графине, что я получил это предложение и мне бы очень хотелось переговорить с нею об этом, если только она может уделить мне минутку.

— О, с удовольствием, дорогой! Я скажу ей об этом, но только одному небу известно, как она отнесется к этому. Женщины чертовски упрямы, и если они немного свихнулись, то уже не стараются бороться с унынием, им даже нравится это; горе является для них своего рода роскошью и, как я полагаю, доставляет им удовольствие.

Он весело простился с Жюльеном и отправился домой, наслаждаясь прекрасным вечером и сознанием того, что теперь его положение изменилось: он стал «сам себе господин» и может, если захочет, поехать в Африку. Эта мысль в особенности улыбалась ему.

Он купил большую коробку шоколада для Сары и пачку новых журналов; он попробовал шоколад, просматривая один из номеров журнала в таксомоторе.

Гак открыла ему дверь в комнату Сары.

— Миледи чувствует себя очень плохо и не может видеть вас, мистер Роберт, — сказала она.

Роберт обнял угловатую талию Гак. Если у нее была слабость к кому-нибудь, то именно к Роберту. Он заговорил с ней заискивающим голосом.

— Прекрасная и чрезвычайно могущественная Гак, впустите меня. Я принесу пользу миледи, вы увидите! Пустите только на одну минуту, мне надо кое-что сказать ей. Я готов ухаживать за вами, только пустите меня.

— Ну уж, что поделаешь с вами? Ступайте! — сказала Гак, улыбаясь. — Только не оставайтесь слишком долго и не волнуйте ее своим разговором.

Роберт уселся на край постели Сары, пришел в восторг от великолепного шелкового одеяла абрикосового цвета, сбросил с него лежащие газеты и поднес ей шоколад.

— Угадайте, кого я встретил, Сюзетта! — воскликнул он.

Сара улыбнулась, взглянув на него.

— Ну, если вы будете спокойны, не будете много разговаривать, то я скажу вам. Я знаю, что вы вряд ли можете ждать, поэтому я скажу вам сейчас. Я видел Жюльена Гиза. Он уезжает в Тунис и просил меня передать вам это. И знаете ли, Сюзетта, я потом поеду к нему. Это будет великолепно... Скажите, вы не больны? Я сейчас позвоню Гак.

Он вскочил.

— Нет, пожалуйста, не надо, — остановила его Сара. — Когда уезжает Жюльен Гиз?

— Разве я не сказал вам? Скоро, моя милая. Ах, я и забыл. Что я за осел такой! Память у меня как дырявое решето. Жюльен хотел прийти к вам, поговорить об этом. Просил меня передать вам это. Я не знаю, что он думает и можете ли вы сказать ему что-нибудь по этому поводу, но он дал мне это поручение к вам. Я сказал ему, что вряд ли вы можете принять кого-нибудь, поэтому вам не надо беспокоиться, если вы еще не совсем оправились...

— Я могу написать, — возразила Сара.

— Конечно. А что вы думаете, Сюзетта, о моем плане съездить к нему немного позднее? Жюльен был в восторге. Я думаю, что в октябре, когда все тут наладится, я смогу это сделать, не правда ли?

Сара что-то машинально ответила ему. У нее застряла в голове только одна-единственная мысль: Жюльен уезжает совсем... или, во всяком случае, на многие месяцы. Он покидает ее.

Эта мысль сразу прогнала у нее нерешительность и апатию последних дней, все равно как гонит первый резкий порыв холодного зимнего ветра еще оставшиеся засохшие мертвые листья. Апатия исчезла, и к ней снова вернулось воспоминание о том вечере, когда она поняла и приветствовала свою любовь.

Жюльен уезжает, а она теперь свободна!

В первый раз она осознала это, что все дороги для нее открыты, что все перегородки исчезли.

Она присела среди подушек.

— Я сейчас напишу записку, а вы пошлите ее с кем-нибудь из прислуги.

— Прекрасно. Значит, вы его увидите? Он будет доволен. Мне показалось, что он очень желает, чтобы вы его приняли...

Сара быстро написала:

«Приходите ко мне ненадолго сегодня вечером, если можете. Я заинтересована известием, которое только что сообщил мне Роберт. Желаю всего хорошего. С. Д.».

Она запечатала конверт и передала его Роберту.

— Пошлите ко мне Гак, пожалуйста.

Гак пришла и увидала, что Сара стоит перед большим зеркалом. Она повернулась к ней и, улыбаясь, сказала:

— Гак, я чувствую себя еще несколько ослабевшей, но мне хочется встать.

— Хорошо, но только не напрягайте слишком своих сил, — с твердостью ответила Гак. — Торопиться не к чему, не то вам сделается дурно, и тогда нам всем достанется от доктора Лукана.