— Самая обыкновенная вещь, я думаю, — возразила леди Диана, снова пожимая плечами. — Что же ты намерена делать?

— Ровно ничего.

Сара повернулась к двери.

— Во всяком случае, Шарль Кэртон скоро уедет, — сказала она.

— Ты говоришь, что он уезжает? — спросила леди Диана небрежно.

— Он сказал мне это сегодня утром, — ответила Сара, уходя из комнаты.

— Миледи, вы не положите румян на щеки сегодня вечером? — спросила через час горничная Лизетта леди Диану.

Леди Диана покачала головой. Она долго смотрела на себя в зеркало. Нежный, розовый цвет ее щек как будто отражал то возбуждение, которое скрывалось в ее сердце.

Сойдя вниз в свою гостиную, она вызвала к телефону Шарля Кэртона.

— Сара сказала мне, что вы покидаете Париж? — спросила она. — По крайней мере, она так думает.

— Зачем? — удивился он.

— Вот это я и хотела бы знать. Ведь вы обещали остаться и повезти меня в моторе в Рим в августе месяце.

— Сара ошибается. Конечно, я останусь.

— Наверное?

— Разумеется, моя прекрасная леди.

— И вы будете обедать у нас сегодня вечером?

— Через полчаса.

— Так помните же! — сказала она и с улыбкой положила трубку.

Она вовсе не желала потерять Шарля. Она прекрасно знала, что он воображает себя влюбленным в Сару, но это ровно ничего не значит. Шарлю было 43 года, а ей 48. Он и Сара не могли бы составить супружеской пары, а если бы даже захотели, то из этого ничего бы не вышло и только произошел бы другой скандал, — новый в известном смысле, но еще худший, чем прежний.

Притом же Шарль всегда был и всегда будет изменником, и даже если бы он захотел и мог бы жениться на Саре, то вряд ли он остался бы ей верен. А Сара трагически относится к таким вещам. Между тем...

Последние слова прекрасно резюмировали положение. То, что Сара желала, чтобы Шарль уехал, не имело никакого значения в глазах ее матери. «Каждый сам для себя» — таков был девиз, которому она следовала всю свою жизнь.

Кроме того, Сара была так богата теперь, и жизнь ее сложилась так хорошо. У нее не было ревнивого, надоедливого мужа, ей нечего было бояться, ее не беспокоили никакие счета, и средства ее были неограниченны...

Между тем у бедной леди Дианы действительно ничего не было, кроме того, что она могла урвать для себя от тех, у кого всего было вдоволь.

ГЛАВА IX

Рассуждать там, где надо чувствовать, свойственно душам, не обладающим широким пониманием.

Бальзак

Жюльен отправился к себе в контору, после того как высадил Шарля и Сару у подъезда ее дома.

Он отпер дверь собственным ключом, и его клерк не имел времени поговорить с ним частным образом; поэтому он прямо прошел к своему отцу, где сидел Анатоль Колен.

Он сразу почувствовал, что в маленькой комнате, обитой темными панелями, была враждебная атмосфера.

Жюльен снял шляпу и свои шоферские перчатки для катанья в автомобиле.

Толстый Анатоль Колен громко спросил его:

— Хорошо провели время?

Он всегда говорил с легким презрительным оттенком, что считал необходимой принадлежностью своей властной натуры.

— Очень хорошо, благодарю, — ответил Жюльен.

Он прошел в свою маленькую туалетную комнату, достал из стенного шкафчика ящик с сигарами и предложил сначала Колену, а потом своему отцу.

Оба отказались. Жюльен выбрал для себя сигару, закурил и ждал, чтобы они заговорили.

Колен, бросив на него быстрый взгляд, выпятил свои толстые губы и, с трудом поднявшись в своем кожаном кресле, проговорил:

— Я пришел относительно дела Вервье. Вы не можете изменить даты?

— Дело не в этом, — быстро возразил Жюльен, — а только... — он сделал жест руками, — я не могу принять этого предписания.

Колен насмешливо засмеялся.

— Вернее, вы не хотите, а?

— Я не могу.

— Вам, значит, все равно, если мы проиграем дело, если де Волль побьет нас?

— Есть много других, кроме меня, — спокойно заметил Жюльен.

— Короче говоря, вы не хотите помочь нам?

— Боюсь, что не могу.

На мгновение он подумал о том, что неделю тому назад Сара просила его поехать в этот день с нею на скачки, и он обещал ей это.

Колен взял в конце концов сигару. Он переложил ее из одного угла рта в другой некрасивым движением языка, и его толстое лицо сделалось еще более грубым от этого.

— Мы знаем, что это означает, — сказал он, презрительно усмехаясь. — Вы, конечно, отправитесь?..

— Прекратите! — остановил его жестом Жюльен...

Колен на мгновение умолк, а затем разразился:

— Как будто это неизвестно всем и каждому! Но, мой дорогой юноша, мы все были молоды когда-то, мы все понимаем, только все должно быть в свое время, а вы, по-видимому, это забываете. Это ошибка, за которую вам, может быть, придется расплачиваться всю свою жизнь. Идите, конечно, своей дорогой, но, ради Бога, не преступайте нормальных границ. Не губите своей карьеры из-за любви, как бы ни была мила эта леди. Этого не должно быть, не должно быть, мой дорогой юноша! Только безумцы поэты так поступают.

Он хрипло захохотал. Веселое настроение вернулось к нему под влиянием его собственной мудрости.

— Вы уже потеряли пару лет теперь за эти несколько месяцев. Вы не провели больше ни одного дела после дела Луваля весной. Ведь вы знаете, Жюльен, что ни один человек, даже если он находится на самой вершине, не может удержаться, если он будет отказываться от работы, и ослабеет. Нет, дружок, вы можете мне поверить: ни один человек, кто бы он ни был и какова бы ни была его репутация, не может считать себя незаменимым. Подумайте о моих словах. Если нет незаменимого мужчины, то уж конечно нет незаменимой женщины...

Он замолчал и стоя оглядывал Жюльена с высоты своего огромного роста, держа сигару в своих крепких зубах и засунув один большой палец в карманчик жилета. Но так как Жюльен не отвечал, то он сделал последнюю попытку.

— Итак, вы все-таки не хотите, голубчик? Ни за что?..

— Нет, — решительно ответил Жюльен.

Он проводил Колена, после того как тот дружески простился с его отцом, и затем снова вернулся в маленькую темную комнату.

— Мне надо только проглядеть пару бумаг, и тогда мы можем поехать домой. Автомобиль со мной, — сказал он отцу.

Старик кивнул головой.

— Когда тебе будет угодно.

Через десять минут они уже спустились с лестницы.

— Мне кажется, надвигается гроза, — заметил Жюльен с легкой улыбкой, садясь на место шофера.

— Я уверен, что это не заставит тебя нарушить условленное свидание на этот вечер, — возразил отец, не будучи в состоянии сдержать свою досаду.

Лицо Жюльена омрачилось.

— Я никуда не собираюсь сегодня вечером, — коротко ответил он.

— То дело, которое ты так внезапно бросил сегодня, было решено не в пользу твоего клиента, — едко заметил отец.

— Я прочел резолюцию в вечерней газете, — ответил Жюльен.

— Думаю, можно спросить, была ли у тебя такая настоятельная необходимость внезапно уйти и бросить несчастных людей, дело которых ты взялся провести.

Жюльен ничего не ответил и только крепче сжал руль автомобиля.

Он предвидел предстоящую борьбу и не надеялся избежать ее, но он не испытывал никакого враждебного чувства к своему отцу, а только холодную решимость сохранить свою внутреннюю святыню, свою любовь, от всякого посягательства на нее, хотя даже теперь он еще не мог формулировать причины своего преклонения перед Сарой, искреннего и глубоко серьезного. Сара была его первой любовью; ни одна женщина, кроме нее, не привлекала его даже отдаленным образом, и по необъяснимой причине Сара всецело овладела им.

Весь его идеализм и сильнейшая страсть, в которой, однако, было меньше чувственности, нежели увлечения, были отданы им Саре. До сих пор у него не было времени так отдаваться чувству любви и не было случая для этого. Его сердце пробудилось для позднего цветения, и, как это часто бывает в таких случаях, оно должно было принести один-единственный, но чудный цветок. Если бы он провел свою юность как большинство обыкновенных молодых людей, то, разумеется, никогда бы не мог, в более зрелые годы, положить к ногам одной женщины такое беззаветное чувство. Но в том именно, что он мог это сделать, заключалась большая опасность для него самого.