— Ну, в «Огонек», пожалуй, не надо…

— Рэкета боишься? — спросила Женя.

— Да нету никакого рэкета. Просто есть у меня люди, я им плачу деньги, чтобы если что случилось со мной или вокруг меня — они разобрались. Вот и все.

Музыка кончилась, и тамада снова закричал:

— Я предлагаю тост за все черное! Давайте выпьем за то, чтобы у невесты муж был в черном костюме, с черным дипломатом, чтобы ездила она на черной «волге», отдыхала у Черного моря. Чтобы ела черную икру и пила черный кофе.

— Это что! — закричал Поручик над самым ухом Жени, — я лучше вам расскажу анекдот про черное!

— Какое это анекдот про черное? — спросила Женя.

— Ой, Женечка, ты маленькая еще, — сказал Нордман, — тебе еще рано.

Что-то мелькнуло у Жени на краешке сознания, но тут же погасло. А Поручик уже досказывал анекдот:

— …А она отвечает: «Мухи!»

— Фу! — сказала Женя.

— Голубчик, — сказала Наталья, — ты оскорбляешь хороший вкус собравшихся. Будь любезен, постарайся больше так не поступать.

Жена Нордмана была известна тем, что стремилась говорить изыскано. Впрочем, ее великосветский жаргон, то и дело сбивающийся то на приторное сюсюканье, то на слог газетной передовицы, на деле прекрасно дополнял сквернословие Нордмана. То, как она говорила, вызывало в памяти второсортные фантастические видеофильмы, где андроиды произносят слова особенно плавно и правильно; казалось, что это не настоящая женщина, а женщина-робот, женщина-терминатор, таящая в себе скрытую угрозу.

— Идеальная свадьба, — сказал Поручик, — полный пиздец. Все пьяны и счастливы. Давайте устроим групповик и выебем жениха с невестой.

— Боря, — сказал Белов, — ты бы сократился, а то вылетишь отсюда. Я уже говорил тебе, что я люблю Машу и в самом деле хочу прожить с ней всю жизнь.

— Горько! — крикнул Нордман.

И пока все кричали «горько-горько», Женя выскользнула из толпы и вернулась к своему столику. Истерзанная роза одиноко лежала на столе. Она взяла ее в руки и, оторвав лепесток, прошептала про себя магические слова:

— Вели, чтобы я максимум через полгода вышла замуж, чтобы мой муж любил меня, чтобы у него были деньги, и чтобы я никогда не знала ни в чем недостатка.

Женя не назвала имени, но сама она твердо знала, кого имеет в виду.

На вкус зубовская смесь оказалась менее противной, чем Антон ожидал. Впрочем, со вкусом у наркотиков вообще все обстояло странно: можно ли говорить о вкусе, когда твой организм реагирует столь сильно? Может ли быть «вещество без вкуса, цвета и запаха, вызывающее сильные вкусовые и осязательные галлюцинации»? Даже от марки кислоты во рту остается привкус — может быть, привкус сведенных мышц — а однажды Антон слушал долгий спор о том, чемпахнет кокаин.

Итак, Антон сам не знал, есть ли вкус у зубовской смеси, но тошнить его начало сразу же. Он сразу вспомнил, как однажды кто-то привез стеблей каких-то эквадорских лиан, кору которых следовало сварить, чтобы получить аяхуаску. Вываривали кору долго, но выпить образовавшееся пойло было почти невозможно. Галлюцинаций не получилось, но зато в процессе приготовления все пришли в состояние ultimate high — вероятно, от общего возбуждения. Потом, вроде бы, выяснилось, что надо было использовать не кору, а побеги и листья — но повторить эксперимент не представлялось возможным.

Внезапно тошнота кончилась, или, точнее, отошла на второй план. Возможно, Антону наконец-то удалось сконцентрироваться на лежавшем на столе колечке, а, может быть, действие психоделика само по себе вступило в новую, галлюцинаторную, фазу. Он снова был в вагоне электрички и глядел в окно, где опять тянулась бесконечная стена, но на этот раз вместо агрессивных надписей на ней расплывались бесформенные и текучие пятна, вроде тех, что появляются на воде, если капнуть туда бензина. «Цветик-семицветик», — повторил про себя Антон, не то пытаясь придать этим пятнам форму, не то просто для того, чтобы не забыть, зачем он отправился в это путешествие. Словно в ответ на заклинание его на секунду отпустило, вагон исчез, и он понял, что стоит на четвереньках в своей комнате. «Интересно, вырвало меня или нет?» — подумал он, но, опустив голову вниз, увидел все те же радужные — семицветные — разводы. Антон провел по полу руками, но руки погрузились в узоры как в жидкость, или, точнее, как в желе. От испуга Антон неожиданно для себя самого вскочил. Ему показалось, что он поднял себя силой мысли, потому что тело по-прежнему ему не повиновалось. Может быть, впрочем, он оставался неподвижным, и вскочил только внутри собственной галлюцинации. Возможно, впрочем, что и на четвереньках он стоял только внутри нее. Так или иначе, он сделал несколько шагов. Какое-то странное пятно в углу комнаты привлекло его внимание, и он направился к нему.

Это была печатная машинка. В этом фантомном мире она одна была столь восхитительно материальна, что Антон начал гладить ее металлический корпус и истертые овалы букв. «Кажется, галлюцинации кончились», — подумал он и порадовался, что может отличать реальность от иллюзии. Но тут же он рассмеялся: это, конечно же, была не настоящая печатная машинка, а воспоминание о машинке, на которой подрабатывала машинисткой его мама, когда он еще учился в школе. Хотя, может быть, она не подрабатывала, а, напротив, перепечатывала запрещенные книги, которые Антону потом было скучно читать даже в перестроечных журналах. Сейчас он провел рукой по черной ленте и посмотрел на свои пальцы: на них, словно после прикосновения к крыльям бабочки, осела радужная пыльца. Он почувствовал себя удивительно спокойно и неспешно тюкнул по клавише.

Машинка поддалась, словно давно ждала этого прикосновения, отозвавшись целой трелью коротких ударов. Так повторилось несколько раз, и Антон чувствовал нарастающее ощущение счастья. Он обратил внимание, что удары по разным клавишам вызывают стрекочущие очереди разной продолжительности, и некоторое время забавлялся, пытаясь угадать, по какой клавише лучше ударить в следующий раз. Это было как будто занятие сексом с Лерой, когда он пытался прочувствовать желание партнера, но гораздо сильнее и выразительней.

Внезапно он почувствовал, что хочет пить. Повернувшись, он подошел к росшему из стены крану и включил воду. После нескольких тщетных попыток набрать пузырящуюся субстанцию в ладони, ему удалось поймать ее ртом. Немного подумав, Антон решил, что следовало бы напоить машинку тоже. Вода сливалась в небольшой бассейн, и рядом с ним Антон нашел большую плоскую чашу, уже заполненную радужной переливающейся жидкостью, которую он и вылил в распахнутый рот машинки. Машинка тут же заблестела, словно этого действия ей и не хватало, чтобы окончательно обжиться в этом мире. Антон подумал, что еще он мог бы сделать для нее и, наконец, понял: машинка просила бумаги. Он был уверен, что, как в любом благостном галлюцинозе, все что нужно само появляется из ниоткуда. И действительно, вскоре он нашел пачку бумаги, постоянно меняющей свой цвет. Он подивился было, откуда в его прошлом взялась такая бумага, но тут же забыл об этом, столкнувшись с почти полной невозможностью засунуть лист в машинку. Когда ему, наконец, это удалось, он снова ударил по клавишам. Нагнувшись к листу, он собирался прочесть напечатаное, когда внезапно увидел двух странных существ, сидящих на верхней части машинки.

С первого взгляда Антон принял их за тараканов, рыжего и черного, но потом рассмотрел их лица, показавшиеся ему скорее человеческими, чем насекомыми. Выпуклые глаза рыжего смотрели прямо на него. Не в силах пошевелиться, Антон замер, глядя, как существа, шевеля хвостами, двигаются к нему. Вглядевшись пристальней, он едва не закричал от страха: у рыжего таракана был наглухо зашит рот, а у черного — глаза.