«Чрезрубежна дистанта завладеня!» — выдали очки, когда Сашка навел пистолет на вертолет, визуально находившийся довольно близко над улицей.

— Чего? — не понял Сашка, уже дважды нажав на спуск.

Через несколько секунд он сам увидел ответ на свой вопрос. Вертолет задымил и, выписав короткую судорожную эволюцию, пошел со снижением за дома, оглашая руины натужным воем.

Да, то был не мини-коптер, а вполне нормальный полноразмерный вертолет. Возможно, летающий пост управления этими самыми мини-коптерами-корректировщиками. Просто ориентиров не было, и Сашка, не оценив дистанцию, пальнул и, на удивление, попал, да так, что повредил основательно тому что-то жизненно важное.

Громыхнуло, и в небо, где рухнул аппарат, взвился клуб черно-красного дыма.

Окрестности огласились воплями: радостными и поощряющими с этой стороны и яростными с той.

— Я что-то пропустила? — поинтересовалась девушка, которая уже поднялась и отряхивалась.

— Мой лучший выстрел всего лишь, — ответил он.

Девушка замерла и посмотрела на него с подозрением в зеленущих больших глазах, как бы соображая, что это такое он имеет в виду.

Воронкову показалось, возможно, только показалось, что она приятно удивлена фактом, что никто ее бессознательным состоянием не воспользовался с сомнительными целями.

Наверное, все же показалось.

Она покачала головой, как бы в раздумье о своей нелегкой солдатской доле, и, сказав на прощанье:

— Не забудь про птицу! — побежала назад в тыл.

«Знать бы, что за птица, уж я бы не забыл!» — мысленно ответил ей Воронков, провожая сбитую фигурку взглядом.

Воронкова странно встревожила информация о наличии на театре военных действий какой-то важной птицы, которую нельзя зацепить случайно. Раз о таком предупреждают, значит, были уже случаи. Не с такими ли происшествиями связан дефицит стрелков? Чем грозит ему такое случайное попадание?

Вот и его — Воронкова — накрыла пресловутая «безопасность».

Он ощутил легкое покалывание, по рукам побежали искорки, упал, на мгновение утратив способность владеть своим телом, но, не желая потакать садизму прихотливой судьбы, тут же вскочил и выстрелил по одной из зыркалок.

Но тут произошла досадная ошибка. Оказалось, что он выстрелил из рогатки, а не из пистолета и сбил ворону. Как-то так чудесно пистолет в руке превратился в большую рогатку, и Сашка, не усомнившись в правильности действий, оттянул резинку с металлическим шариком и запулил в стрекочущий вертолетик. Но едва выстрел произошел, как вертолетик превратился в похожую на ворону черно-серую птицу, и полетели перья.

Сашка расстроился.

«Не ту ли птицу мне нельзя зацепить?» — подумал он тревожно.

И тут почему-то пришла уверенность, что надо искать себя лежащим на камнях. То есть он стоял посреди боя. Рогатка из руки исчезла. Очков на глазах не было. Но при этом осматривался в поисках самого себя, распростертого ниц…

Так он начал искать свое лежащее тело.

Нашел.

Под ногами у Сашки Воронкова лежал Сашка Воронков.

— Какое злое у меня лицо, — проговорил тот из двойников что стоял.

Лежащий как труп был действительно неприятен. Неудобная поза, с подогнутой ногой. Судорожно зажатый в руке пистолет. На шнурке, зацепившемся за ухо, повисли свалившиеся очки.

И лицо было обострившееся, напряженное, оскаленное, застывшее в усилии превозмочь нечто неодолимое.

— И так будет с каждым, кто обидит птичку! — глупо пошутил Сашка.

Но на душе было погано.

Хотя почему на душе?

Он теперь и был одной только душой. Чистым духом без примеси плоти. И весь этот чистый дух болел, как открытая рана.

— Нет в теле лучше, — пробормотал чистый дух.

Пора возвращаться в него.

Встроился в тело.

Получилось неудобно. Что-то вроде того, как натягивание презерватива при неполной эрекции. Бог весть как объяснить это дамам. Собственное тело жало и давило на чистый дух со всех сторон и надеваться не хотело.

Еле-еле вписался в свою оболочку.

Обнаружил себя лежащим мордой в щебенку.

Наверное, пока надевал тело, перевернулся со спины на живот.

Больно и неудобно.

Поднялся.

Пистолета в руке не было.

Зрение не налаживалось.

Где пистолет?!

Навел кое-как резкость.

Нашарил пистолет.

Изготовился стрелять снова…

И тут увидел птицу.

Он сразу понял, что не ворона-галка была птицей, которую нельзя подстреливать случайно, ни при каких обстоятельствах.

А вот эта!

Навстречу с вражеской стороны шло нечто похожее на страуса эму — сине-фиолетового цвета.

Сашка сразу понял, что это та самая, важная птица.

Птичка шла себе, никого не стесняясь и чувствуя себя хозяйкой положения.

— Джой, приятель, ты тоже видишь это?

Джой, подняв уши, пялился на птичку во все глаза.

— И как тебе?

Джой, похоже, был в легком шоке. Он не слышал хозяина. А то, что он транслировал, было непереводимо. Вообще понять собаку можно было, как правило, именно тогда, когда он обращался непосредственно к хозяину или переживал сильное впечатление. В последнем случае он передавал то, как оценивает то, что воспринимает.

Сейчас с ним было что-то непонятное. Он безусловно переживал потрясение, но никак его не оценивал. Во всяком случае он видел что угодно, но не большую птицу. Может быть, собачье божество, если такие бывают. Сашка подумал об этом потому, что эмоции Джоя были чем-то близки эмоциям эскимоса в чуме при виде собаки, но, к сожалению, без какой-либо информационной составляющей.

В это время раздался пронзительный сигнал.

Стрельба тут же прекратилась.

Птичка повертела головой, прислушиваясь. Уставилась немигающим огромным глазом на Воронкова.

Глаз был изумительный и, в отличие от страусиного, да и любого птичьего глаза, на удивление осмысленным. В чем это выражалось, Сашка не смог бы объяснить. Просто видел, что взгляд у птички разумный и, возможно, даже умудренный.

Такую зверюгу можно подстрелить разве что случайно да с большого перепуга. И несчастного сделавшего это Воронков сам приговорил бы к чему-нибудь нехорошему.

Офтальмоптер, — всплыло откуда-то из закоулков эрудиции по аналогии с большеглазым динозавром — офтальмозавром. Название птичке подходило как нельзя лучше.

Пронзительный сигнал повторился.

На этот раз сдвоенный. Звук одного тона шел с «нашей стороны», а звук другого тона, но такой же длительности, с вражеской.

Солдатики немедленно выстроились в ряд и рассчитались на первый-второй. Причем первые Номера остались у баррикады, а вторые отправились в тыл под руководством офицера.

На время своего отсутствия Теркин-Бровкин назначил из солдат старшего (видимо, сержантов на этом поле брани не было), которому вручил желтый шарфик как знак отличия.

Проходя мимо Воронкова, который тоже поднялся, мало что понимая, и принялся отряхиваться, лейтенант сказал:

— Обед. Ты пойдешь обедать на базу, или распорядиться, чтобы доставили сюда?

И по глазам было видно, что лейтенант сам в сомнениях. Воронков не только понимал забавно звучащий язык местных вояк, но и смог проникнуть в глубины смятенной души лейтенанта.

А там была настоящая каша, и все про него — Воронкова.

С одной стороны, лейтенант хотел, чтобы СТРЕЛОК остался здесь и присмотрел за оставшимися солдатиками, по крайней мере до тех пор, пока их не сменят номера первые под его личной командой. А с другой, лейтенант хотел похвастаться перед вышестоящим командиром наличием в его команде СТРЕЛКА.

С одной стороны, он чувствовал искреннее уважение к СТРЕЛКУ, который и ростом на полторы головы выше, и стоит целого отделения, и вообще супергерой. А вот с другой стороны, он испытывал зависть, которой стеснялся, потому что супергерой теперь по всем статьям затмит его — боевого офицера.

С одной стороны, полезно для боевой работы было, чтобы СТРЕЛОК подольше остался с его подразделением, а с другой — он знал, что любой СТРЕЛОК никогда не задержится надолго и пойдет рано или поздно своей дорогой.