Негин Рушди не читала ни одной из этих книг, но, если бы прочла, не поверила бы в счастливое воссоединение Фермины и Флорентино — вернее, было в ней что-то, что не позволяло ей верить в такие финалы. Она окаменела, как окаменел Ньюланд Арчер, минувшие годы словно загнали ее в угол, и, хотя при каждом упоминании его имени ее лицо преображала любовь, действовать в соответствии со своими чувствами она не могла. Для нее это было более реально, чем если бы он вернулся. И она за шестнадцать лет не ответила ни на одно его письмо, ни разу ему не позвонила и ни разу с ним не повидалась. Так и умерла вдовой своего мужа и матерью своих детей и не смогла — или не захотела — добавить к своей истории новую, последнюю главу. Иногда любви, одной любви недостаточно.
У Аниса Рушди супружество с Негин тоже было вторым. То, что они оба пережили развод, было необычно для их социального слоя, для того времени и места. Про первую жену Аниса его детям говорили только, что у нее был дурной характер и они постоянно ссорились. (А что у их отца дурной характер, дети и сами видели). И еще они знали про страшную трагедию. У Аниса и его первой жены была дочь, их единокровная сестра, чьего имени им никогда не говорили. Однажды ночью первая жена позвонила Анису и сказала, что девочка очень больна, что она может умереть, но он ей не поверил, счел это уловкой, с помощью которой она хочет его вернуть, и пренебрег звонком — а девочка умерла. Узнав о смерти дочери, он бросился к дому первой жены, но она его не впустила, хотя он колотил в дверь кулаками и плакал.
Брак Аниса и Негин был и остался для их сына таинственным В глазах подраставших детей это был несчастливый союз, все сильней разочаровывавший отца, что выражалось в ночных приступах его пьяной злости, от которых она старалась оградить детей. Старшие — Самин и Салман — не раз принимались уговаривать родителей разойтись, чтобы они, дети, могли радоваться общению с каждым из них по отдельности, не страдая от побочных эффектов их несчастливого супружества. Но Анис и Негин не вняли этим уговорам. Под мукой этих ночей, считали они оба, есть нечто — то, что они называли любовью, — и, поскольку и он и она в это верили, любовь, следовало признать, существовала. В сердцевине человеческой близости лежит тайна, любовь непостижимым образом выживает посреди безлюбья — вот какие уроки он вынес из жизни с родителями.
И еще: если твои мать и отец были в прошлом разведены и живут теперь несчастливой жизнью «в любви», ты растешь, проникаясь мыслью, что любовь не вечна, что она — более темное, более грубое, менее уютное, менее утешительное чувство, чем поется в песнях и чем показывают в фильмах. И если так, то какие уроки из его жизни в которой браки рушились один за другим, могут извлечь его сыновья? Друг однажды сказал ему, что развод не трагедия, что трагедия — сохранение несчастливого брака. Но боль, которую он причинил матерям своих детей, двум женщинам, любившим его сильней, чем кто-либо, не давала ему покоя. И он не перекладывал вину на родителей, не ссылался мысленно на дурной пример, который они ему подали. Это были его собственные поступки, за которые он сам несет ответственность. Какие бы раны ни нанесла ему жизнь, раны, которые он нанес Клариссе и Элизабет, были тяжелее. Он любил их обеих, но его любовь была недостаточно сильна.
Он любил и сестер, и все они любили его и друг друга, но большей частью эти связи тоже оказались не вечны. Самин и он как были, так и остались очень близки. В детстве он был послушным мальчиком, а она — девчонкой-сорванцом. Он заступался за нее перед родителями, она дралась с его обидчиками. Как-то раз отец одного из мальчиков, которых она поколотила, некто Мохан Матхан, пришел к ним домой на Виндзор-виллу и стал жаловаться на нее Анису. «Ваша дочь сбила с ног моего сына!» — возмущенно крикнул он. Анис расхохотался: «Я бы на вашем месте так не вопил — побоялся бы, что соседи услышат».
Связь между ними не ослабевала, но постепенно им делалось ясно, что их сестре Банно (Крольчушке) — по-настоящему ее звали Невид, но в семье она всегда была Банно — она не по душе. Банно была на пять лет моложе его и на четыре года моложе Самин, и главным переживанием ее детства было то, что она исключена из спайки старших. В конце концов она страшно поссорилась и с ними, и с родителями и уехала в Калифорнию, чтобы быть как можно дальше от них ото всех. Ему часто становилось больно за отколовшуюся сестру, он делал шаг ей навстречу, но после этого она врывалась в его жизнь так неистово, что он вновь отшатывался. Однажды она прониклась безумной уверенностью, что они с Самин неким обманным путем присвоили ее наследство, и пригрозила разоблачить его публично. Ему пришлось попросить юристов предостеречь ее от этого, и очень долго потом они не разговаривали. Набила, самая младшая из сестер, которую в семье звали Гульджум, начала очень хорошо — она была настоящей красавицей и талантливым инженером-строителем, — но впоследствии стала сказываться психическая неустойчивость, которая разрушила ее карьеру, брак, отношения с родными и в конце концов жизнь, она принялась жевать табак, злоупотреблять медикаментами и безудержно есть, пока ее красота не оказалась погребена под горой жира, — и потом, к потрясению тех, кто ее знал, ее нашли мертвой в ее постели, и вот как вышло, что младшая из них ушла из жизни первой.
Любви, одной любви в его семье очень часто бывало недостаточно.
Настала десятая годовщина сожжения его книги в Брадфорде, затем — десятая годовщина фетвы (Десять лет! — подумал он. — Быстро же время летит, когда идет потеха), и все те же люди издали все те же звуки. Мистер Шаббир Ахтар, которого «Индепендент» назвала «блестящим» мыслителем, заявил, что теперь они не будут сжигать «Шайтанские аяты», потому что больше не чувствуют себя «исключенными». (В последующие годы многие британские мусульмане, в том числе иные из наиболее фанатично и враждебно настроенных, высказывались в том смысле, что кампания против романа была ошибкой. Некоторые имели в виду только то, что это была тактическая ошибка, сделавшая автора более популярным и повысившая тиражи, но кое-кто продвинулся настолько далеко, что признал важность свободы слова и ее защиты.) В День святого Валентина «стражи революции» заявили в Тегеране, что фетва «будет исполнена», Санеи с «Баунти» подтвердил, что его «уничтожение» по-прежнему планируется. Но не было ни шествий, ни митингов у мечетей, ни кровожадных проповедей, произносимых аятоллами высокого ранга. Так что эти дни прошли тише, чем он опасался.
Он продолжал добиваться от полиции послаблений. Теперь, когда на него за его деньги работает Фрэнк Бишоп, этот охранник — ведь правда же — мог бы взять на себя еще больше обязанностей, что, между прочим, здорово сэкономило бы государственные средства? Он уже в достаточной мере усвоил разницу между «угрозой» и «риском», чтобы понимать: если он, не трубя об этом заранее, приходит на частную вечеринку, в ресторан, в театр или в кино, риск почти нулевой. И нет необходимости использовать при этом целую группу охраны. Фрэнк вполне может справиться один. Но полицейские чины не захотели здесь уступить. Попросили его ничего не менять до возвращения из летней поездки на Лонг Айленд, и скрепя сердце он согласился.
Первый скандал 1999 года был связан с выдачей индийской визы. В последнюю минуту сотрудник индийского посольства сказал, что он может получить только обычную гостевую шестимесячную визу, и Виджаю Шанкардассу пришлось идти в посольство и встречаться там с высоким комиссаром[256] Лалитом Мансингхом и с оказавшимся в тот момент в Лондоне министром иностранных дел Индии, в результате чего они согласились-таки «поступить как должно» и предоставить ему полноценную пятилетнюю визу, на которую он как уроженец Индии имел право. Было обещано, кроме того, что во время поездки в Индию его будет защищать индийская полиция.
И тут же «вознегодовали» индийские мусульмане. Неистовый старый имам Бухари из делийской мечети Джума Масджид (который десять лет назад по ошибке заклеймил не того Салмана) гневно осудил решение о визе перед трехтысячной толпой во время пятничной молитвы. Он заявил, что «готов умереть», лишь бы не допустить приезда Рушди. Два дня спустя иранская газета «Техран таймс» предсказала, что в Индии его убьют: «Может быть, само Провидение позаботилось о том, чтобы этот бесстыдный человек встретил свой конец там же, где родился». В Индии единственной, помимо БДП, партией, которая устами своего лидера поддержала выдачу ему визы, была Коммунистическая партия Индии (марксистская) Мани Шанкар Айяр из Индийского национального конгресса сказал, что его партия была «совершенно права», запретив «Шайтанские аяты» и не впуская автора в страну, и что БДП, давшая ему визу, должна будет «отвечать за последствия». Но к этому он, странным образом, добавил, что, если господин Рушди приедет в Индию, «его как гостя надо будет встретить радушно». Имам Бухари заявил, что мусульмане будут «протестовать, оставаясь в рамках конституции», но, если какой-нибудь правоверный мусульманин решит убить святотатца, он получит поддержку всех мусульман. Писательница Гита Харихаран прислала ему серию идеологически-наставительных электронных писем, которые не вызвали у него ничего, кроме досады. Ясно было, что поездку в Индию придется отложить, пока страсти не улягутся.
