Состоявшийся в том же 1663 году новый монастырский собор подтвердил постановления прежнего Собора 1658 года и строго запретил под угрозой наказаний и епитимий принимать какие-либо «никонианские нововведения». Мирное противостояние соловецких иноков реформам будет продолжаться до 1667 года, когда выльется в открытое восстание монастыря против правительства.

*

Несмотря на упорство Аввакума, царь всё же не оставлял попыток привлечь его на свою сторону, поскольку это позволило бы заглушить нарастающую день ото дня народную оппозицию церковным реформам. Видя, что тот не хочет соединиться с никонианами, царь послал к нему от своего имени боярина Родиона Стрешнева. Боярин уговаривал Аввакума «молчать», прекратить свои проповеди против официальной церкви — по крайней мере до церковного собора, который должен будет решить вопрос о Никоне. Протопоп утешил боярина Стрешнева, говоря, что царь «от Бога учинен, а се добренек до меня», и рассчитывая, что с удалением из Москвы Никона Алексей Михайлович сам «помаленьку исправится».

Вместе с тем, поняв, что место царского духовника не прельщает несговорчивого протопопа, царь делает ему более заманчивое предложение: обещает с 1 сентября место справщика на Печатном дворе («…а се посулили мне Симеонова дни сесть на Печатном дворе книги править»). Это была реальная возможность влиять на ход церковной реформы и исправление богослужебных книг. Посулы сопровождались обильными денежными «дарениями». «Пожаловал, ко мне прислал десеть рублев денег, царица десеть рублев же денег, Лукьян духовник десеть рублев же, Родион Стрешнев десеть рублев же, а дружище наше старое Феодор Ртищев, тот и шесть десят рублев казначею своему велел в шапку мне сунуть; а про иных нечева и сказывать: всяк тащит да несет всячиною!» Тронутый таким вниманием царя и вдохновлённый надеждой на место справщика на Печатном дворе, Аввакум действительно на некоторое время замолкает.

Однако компромисс в делах веры был для Аввакума совершенно невозможен. Неустрашимый протопоп не мог долго молчать. «Да так-то с полгода жил, да вижу, яко церковная ничто же успевает, но паче молва бывает, — паки заворчал…» Не прошло и полгода, как Аввакум возобновил свои обличения никонианского духовенства, называя представителей его в своих проповедях «отщепенцами» и «униатами»: «Они — не церковные чада, а дияволя». «Берегитеся, — обращается он к своим духовным чадам, — Господа ради, молю вы, никониян, еретиков, новых жидов! Обкрадывают простых душа словесы масленными, плод же — горесть и червие. Лутче принять чувственнаго змия и василиска в дом, нежели никониянская вера и учение».

Все предложения высоких мест Аввакум вменил «яко уметы», предпочитая временным благам вечную жизнь и земным почестям — спасение души. Он снова пишет проповеди и послания, обличая «мерзость никоновских исправлений», призывая твёрдо стоять за древлее благочестие. За время своего кратковременного пребывания в Москве Аввакум написал несколько сочинений в защиту старой веры, которые, к сожалению, до наших дней не сохранились. Какое-то представление о них можно составить по следующему краткому изложению, сделанному для Собора 1666 года: «После свободы писал он, Аввакум, о Символе и о сложении перстов в крестном воображении, и о поклонах и о прочем, что в новоисправленных печатных книгах напечатано неправо. Да он же в своих письмах писал, что на Москве во многих церквах Божиих поют песни, а не божественное пение, по латыни, а законы и уставы у них латынские, руками машут и главами кивают и ногами топчют, как-де обыкло у латынников ко органом. И на книжнаго печатнаго двора справщиков и на священников московских церквей написал, что они пожирают стадо Христово злым учением и образы нелепо носят отступнические, а не природные наши словенскаго языка, и они же не церковные чада, дияволя, родилися ново от никонова учения, понеже не веруют во Христа вочеловечшася и еще же исповедают и не воскресша и царя несовершенна на небеси со Отцем быти, и Духа Святаго не истинна глаголют быти; их же отщепенцами и униатами называет, что они ходят в рогах вместо обыкновенных словенских скуфей, и причащаться святых таин православным христианам у тех священников, которые по новоисправленным служебникам Божественные литургии служат, не велит».

Самому царю Аввакум пишет особую челобитную, в которой высказывает свой взгляд на положение церковных дел того времени: «…чтоб он старое благочестие взыскал и мати нашу общую — святую церковь, от ересей оборонил и на престол бы патриаршейский пастыря православнова учинил вместо волка и отступника Никона, злодея и еретика». Это было, по словам самого Аввакума, «Моленейце к великому государю о духовных властех, ихже нужно снискать», или «Роспись, кто в которые владыки годятца», как эта челобитная называется в бумагах игумена Феоктиста. «Судя по тому, что Аввакум решился ходатайствовать за других, указывать государю кандидатов на епископские кафедры, можно заключать, что его авторитет в это время был значительный, что он чувствовал за собой некоторую силу, если решался выступить с такими указаниями, — пишет А. К. Бороздин. — Кроме того, мы знаем, что эта челобитная не ограничивалась одними подобными указаниями, а касалась вообще церковных дел, и о них-το именно и “ворчал” протопоп».

Челобитную царю сам Аввакум передать не мог, поскольку в это время был нездоров, и отдал её своему духовному чаду Феодору юродивому, чтобы тот вручил письмо царю во время его переезда из дворца в церковь. «Он же с письмом приступил к цареве корете со дерзновением, и царь велел ево посадить и с письмом под красное крыльцо, — не ведал, что мое; а опосле, взявше у него письмо, велел ево отпустить. И он, покойник, побывав у меня, паки в церковь пред царя пришед, учал юродством шаловать, царь же, осердясь, велел в Чюдов монастырь отслать. Там Павел архимарит и железа на него наложил, и Божиею волею железа рассыпалися на ногах пред лю[дь]ми. Он же, покойник-свет, в хлебне той после хлебов в жаркую печь влез и голым гузном сел на полу и, крошки в печи побираючи, ест. Так чернцы ужаснулися и архимариту сказали, что ныне Павел митрополит. Он же и царю возвестил, и царь, пришед в монастырь, честно ево велел отпустить».

Аввакумовская челобитная решила участь мятежного протопопа. «Эта челобитная показала государю, что Аввакум крепкий, убеждённый сторонник русской церковной старины, и что он добивается собственно полной отмены произведённой церковной реформы и всецелого возвращения к старым церковным порядкам, при которых “никоновы затейки” не имели бы места». Попытка царя Алексея Михайловича примирить Аввакума хотя бы с частью никоновских реформ потерпела поражение.

Царь и церковные иерархи были сильно смущены огнепальной ревностью Аввакума: «И с тех мест царь на меня кручиноват стал: не любо стало, как опять я стал говорить; любо им, как молчю, да мне так не сошлось. А власти, яко козлы, пырскать стали на меня и умыслили паки сослать меня с Москвы, понеже раби Христовы многие приходили ко мне и, уразумевше истинну, не стали к прелесной их службе ходить». Успех проповеди Аввакума в московском обществе привёл духовные власти в самую настоящую ярость. Они решили принять меры против него и просили государя о его высылке, так как он «церкви запустошил».

Ещё одним поводом для ссылки Аввакума явилась скандальная история, связанная с заезжим греческим архимандритом Дионисием, обучавшим архиепископа Рязанского Илариона греческому языку. Аввакум так передает эту историю: «Некто гречанин Дионисей учит Илариона, архиепископа Рязанского, греческим буквам, реку и нравом, внешняя мудрствующим. Болезнуя ж, рекох владыке сему, древния ради любви с ним: Владыко святый, у зазорна человека учишься! О нем же слышах от достоверных свидетелей, что Софеинской поп Иродион извещал на него вам, святителем, что он, архимарит, некоего подяка содомски блудил многое время. И по действу диаволю, прилучися ему и во олтари скверну деяти со отроком, облекши детище во святителския ризы и во амфор. И те вины детищ написаны дал ему, попу Иродиону; а он, поп Иродион, то писмо Вятцкому епископу Александру казал; еда и Питириму митрополиту не известно ли».