— Бросай нож, — приказал ближний к де Лейси валлиец. Барон хотел поработать клинком, но увидев, что противник приготовился к удару, бросил кинжал.

— За это ты дорого заплатишь, — произнес он глухо.

Не ответив, валлиец жестом приказал спешиться. Пришлось повиноваться.

Роберт де Беллем не испугался, ему был неведом страх даже перед угрозой смерти. Но его бесила собственная беспомощность, ярость достигла такой силы, что грозила выдавить глаза из орбит.

Руки Беллема связали за спиной, на голову надели черный капюшон и завязали, чтобы он ни чего не видел. Варварское наречие раздражало слух. Де Лейси попытался что-то сказать, но получил такую затрещину, что его вырвало. Кто-то засмеялся. Ярость кипела в Роберте, дышать в капюшоне было трудно, грубые волоски ткани прилипали к губам, набивались в рот. Он заерзал, но веревки только сильнее и больнее врезались в запястья.

Гайон опустил лук, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. Команды звучали по-валлийски. Поклажа была снята. Овец, лошадей и пони погнали в чащу леса, где их могли обнаружить только жители Уэльса.

Гайон прошептал что-то одному из воинов, не скрывая радости при виде двух пленников, и вскочил на лошадь, которую подвел Эрик.

Связанные господа не разбирали слов, но торжествующий тон, которым те были произнесены, от них не ускользнул. Если бы де Беллем не видел собственными глазами, в каком состоянии волокли из зала Гайона ФитцМайлза, и если бы его захватчик явно не был валлийцем, он бы догадался, кого нужно благодарить за случившееся.

Однако, сейчас Беллем лежал посреди дороги, пытаясь освободиться от пут, рядом в таком же состоянии лежали его люди. Вокруг раздавался стук копыт, чужая речь. Потом звуки стали удаляться. Подкова ударила Роберта в бок, он скрючился от боли. Вскоре наступила тишина, только ветер свистел. Начинался дождь.

Розин прислушалась к стуку дождя по ставням. Весенний ливень. Обычно в такую погоду в просветы между облаками бриллиантовыми искорками проглядывали звезды.

Очаг догорал, бросая теплый уютный отсвет, приятный запах грушевого дерева разносился по комнате.

Рис и Элунед уже легли спать, но еще не уснули, из-за занавески доносилось их перешептывание. На прошлой неделе сыну исполнилось одиннадцать лет, и он чувствовал себя взрослым. Последнее время мальчик жаловался на то, что вынужден спать с сестрой, которая просто девчонка. О, невинность отрочества! Придет время, когда он с радостью согласится делить постель с «просто девчонкой» для целей совсем иных, нежели сон.

В Уэльсе мальчика в четырнадцать лет считали взрослым. Тогда ей самой будет тридцать, Элунед десять, а последний ребенок, если выживет первые несколько месяцев, вступит в пору детства.

Розин снова взялась за шитье, сделала несколько стежков и отложила работу. Свет был слишком тусклым для тонкой работы, да и настроение неподходящим. Сегодня ею овладело беспокойство, все валилось из рук. В животе заворочался ребенок, толкнулся ножками. До родов оставалось почти четыре месяца, так что особых неудобств пока не ощущалось. Тело налилось соками, как распускающийся цветок, она сама удивлялась таинственным изменениям, происходящим в ней.

Старый пес, сидевший у ног, вдруг зарычал и насторожился. Розин встала, держа одной рукой собаку за ошейник, в другую взяла кочергу.

За дверью раздался голос Твума, ржание лошади. На вопрос слуги послышался ответ на валлийском языке, но с легким акцентом, который она узнала бы в любых обстоятельствах. Розин усмирила собаку и, отбросив кочергу, пошла открывать дверь.

— Гайон! — она бросилась в его объятия. Твум понимающе кивнул и пошел спать. Розин освободилась из крепких рук Гайона и втащила его в дом. Задвинула засов и снова оказалась в его объятиях.

— От тебя пахнет овечьей шкурой. Гайон потерся подбородком о ее щеку.

— Что за приветствие тому, кто проделал долгий путь ради этой встречи!

— А не ради своих целей? — съязвила Розин. - Сколько в тебе тщеславия!

Ее густые черные волосы как покрывало закрыли ему руки, теплая налитая грудь прижалась к его груди, в чреве стучал ножками ребенок.

— Как дела? — спросил Гайон нежно и озабоченно.

Розин пожала плечами.

— Теперь не тошнит, аппетит волчий. Когда разнесет, как свиноматку, буду проклинать тебя и ту жаркую ночь на сеновале... Ты приехал оди... - Она замолчала. Гайон отвел взгляд от нежной кожи и светящихся глаз как раз вовремя, на нем повисли дети Розин. Они радостно визжали и ластились, как щенята. Солидность Риса улетучилась, словно ее и не было, остался просто мальчишка. Гайон шутя отбивался и ворчал, выразительно поглядывая на мать, потом прикрикнул на сорванцов.

Элунед послушалась и пошла за вином. Рис присел перед догорающим огнем, обняв колени - здоровый, хорошо сложенный мальчик с приятными чертами лица.

— Сколько вы пробудете у нас? — внезапно спросил он, испытующе глядя на Гайона черными, как агат, глазами.

— Рис! — упрекнула мать. Сама Розин не осмеливалась задать этот вопрос.

Гайон рассеял ее опасения.

— Не принимай близко к сердцу, дорогая. Я к этому привык. Если бы не знал, что Рис мальчик, то подумал бы, что вопрос задала моя жена. Они очень похожи.

Последовало странное молчание. Вопрос Риса оказался лишь началом. У Розин было много других вопросов, но она не хотела задавать их в присутствии детей — не позволяла гордость.

— Всего несколько часов, — продолжал Гай он. — Я рискнул потянуть дьявола за хвост, и теперь обязан вернуться домой до рассвета, иначе он пощекочет меня вилами.

Гайон улыбнулся девочке и взял чашу с напитком, который та принесла для него. Напиток был крепким и сладким, золотисто-прозрачным, как мед, и ароматным, как тот осенний вечер, когда был зачат ребенок.

Рис помолчал минуту, потом до него дошел смысл шутки, сказанной на валлийском наречии, мальчик сообразил, что Гайон обладает многими навыками, которых обычно бывают лишены другие нормандцы. Что-то грозило лорду Гайону, он опасался, что его могут обвинить в каких-то делах, которые никому не полагалось знать. Элунед приняла слова лорда буквально и трепетала от восторга.

— А где сейчас твой дом? — Розин поставила перед ним блюдо с хлебом и сыром и подумала с горечью, что они ведут себя, как слуги, старающиеся ублажить господина.

— В Ледворте, — Гайон что-то бросил Рису.

Мальчик ловко поймал подарок. Это были кожаные ножны на меховой подкладке — шерсть лучше удерживала нож, который полагалось смазывать жиром. Сам нож был почти оружием — восемь дюймов длиной, остро наточенное лезвие, украшенная искусной резьбой рукоятка: медведи и тюлени среди полярных льдин.

— Я не забыл твой день рождения, — сказал Гайон, наблюдая, с каким восторгом мальчик рассматривает нож.

Розин испытала смешанные чувства. Детство для сына практически кончилось, нож приближал его превращение в мужчину.

— Не нужно было это дарить, — она нахмурилась.

— Поругай меня, — ответил Гайон весело и при тянул к себе Элунед. — И я не забыл, что твой день будет на Пасху, но меня в то время может здесь не оказаться, я привез подарок заранее. Отгадай, в какой руке.

Элунед пришла в восторг и весело приняла игру, Гайон дразнил ее, выставив вперед сжатые кулаки. Наконец, она забарабанила по его рукам маленькими ладошками. Гайон взмолился о пощаде и протянул маленький кожаный футляр, в котором лежало ожерелье в виде незабудок из слоновой кости.

Элунед бросилась Гайону на шею и крепко поцеловала.

— Верный способ покорить мужчину, — засмеялся тот, застегивая золотую пряжку на шее девочки.

— Ты нас балуешь подарками, — растроганно произнесла Розин и отвернулась, чтобы помешать угли в очаге.

— Вовсе нет, — возразил Гайон. — Мне никогда не удавалось оценить тебя по достоинству и, видимо, не удастся.

Розин сосредоточенно орудовала кочергой.

— У тебя всегда находились для нас добрые слова, которые не купишь за серебро. Элунед, Рис, вам давно пора спать. Марш в постель!