Она убрала комнату и поставила корзину с цветами на самое видное место — на этажерке. Полила их, отошла в сторону, посмотрела на них еще и еще. Нет, не Маркизов прислал их, хотя и был он жрецом искусства. Жрец… это слово, видимо, имеет общий корень со словом жрать… Маркизов очень любит есть, особенно жареное мясо. Жрец… Но где ты была раньше, умная Маша Лоза?

Активная Машина натура не терпела состояния ожидания, неподвижности. Послал анонимно цветы? Но я найду способ ответить тебе тоже анонимно. Чтобы ты знал, что я догадалась.

У корней больших хризантем были посажены краснолистые бегонии. Маша оторвала один красный листок, положила в конверт и надписала адрес Сергея. Надписала тоже печатными буквами. Пусть он знает, что она угадала.

Через несколько дней от Сергея пришло письмо. Оно было очень коротенькое. Он желал Маше всяческих радостей в жизни, в случае надобности предлагал свою помощь и просил, если у нее родится мальчик, назвать его Феликсом. «Я не очень рассчитываю иметь когда-либо собственного Феликса», — писал он.

А о себе — ни слова! Что он, как он? Узнать можно, позвонив, но этого Маша не сделает, конечно. После всего, что с нею случилось, звонить ему… Нет! Еще станет просить о встрече, а она такая некрасивая.

Сергей позвонил сам. Голос его был совсем незнакомый, другой, чем прежде, слабый, тихий. Сергей очень просил зайти навестить его, — он не совсем здоров и сам выйти не может.

Он болен! Чем? Спрашивать по телефону было неудобно, сам не сказал. Конечно, она пришла бы, если б выглядела обычно. Сергей уговаривал, но так и не уговорил.

Ося приехал двумя днями раньше срока, обещанного в письме. Он тотчас позвонил Маше и заявил, что едет к ней.

— Не смей! — ответила Маша. — Я ни на что не похожа, поперек себя шире, так что приезжать нечего.

— Не воображай, что ты раньше была красавица! — ответил Ося. — Ничего хорошего я и не предполагаю увидеть. Но я все равно еду.

Видно, он приготовился встретить ее подурневшей, но она превзошла все ожидания. А непосредственный, открытый всем ветрам Оська не сумел скрыть огорчения, увидев, во что превратилась Маша. Словно злой колдун заколдовал ее и превратил из прекрасной царевны в лягушку.

На глазах у Оськи почему-то выступили слезы. Ему стало обидно за милую девушку. Вслед за этим пришел стыд — как смеет он забывать, что она существо священное, будущая мать, продолжающая жизнь на земле? Как она стала спокойна, торжественна!

Он поздоровался и прошел с ней в комнату, где прежде она жила с Люсей.

— Вот какие дела, Осенька, — сказала Маша, присев на самодельный диванчик. Платье туго Обтягивало ее живот.

— Тебе кого хочется? Сына или дочку? — спросил Оська.

— Мне нужно Феликса. Но кто бы ни был, все равно.

— Все-таки ты ненормальная, — почему он не мой? — горько спросил Ося, взглянув на нее с упреком. — Почему ты сама себе враг, сама себе портишь всю жизнь? Почему ты не видишь, какой я хороший и как я тебя люблю?

— Я все это вижу, но я-то сама… Не обижайся.

— Машенька, — голос Оси стал совсем тихий, — это же от нас зависит: давай вообразим, что он все-таки кой. На Маркизова я плевал. Это никого не касается. А его я буду любить, как своего. Дам ему свое отчество, он будет расти возле меня и станет похожим на меня. Потому что, хотя и говорят о всякой там наследственности, но это в значительной мере липа. Иди-ка за меня замуж. Мало тебе досталось?

Маша не задумалась над ответом. Ей только жаль было этого славного парня, не хотелось причинять ему боль. Настоящий новый человек этот Ося Райкин! Очень хороший. Как ему объяснить?

— Твои чувства такие хорошие, что на них нельзя отвечать как придется, — начала она. — Ты меня любишь, хотя, может быть, я того не стою. Как не ценить это! Я ценю. Если б я была художница, я написала бы твой портрет, — по-моему, в тебе есть кое-что от нового человека. Но ответить на твое чувство просто подчинением, согласием без любви — это же нечестно. Представь, что и я, несмотря на все сотворенные мною глупости, тоже не могу кривить душой ради выгоды. Ты мне выгоден с твоим предложением, поэтому я его не приму. Я не подсобное существо, я сама. Выйти могу за того, кого полюблю. Если вышла бы за тебя, то через несколько лет нам пришлось бы разойтись. Потому что, наверно, я полюбила бы кого-нибудь. Я сама не рада этому, все бы могло так ловко устроиться. Но лгать не смогу — ты такой честный сам, как тебе солжешь! Да и не умею.

— Почему ты думаешь, что не полюбила бы меня после того, как мы поженились бы? — спросил он, взяв ее за руку. — Ты не знаешь еще ничего, ты себя не знаешь по отношению ко мне. А я верю: нам было бы так славно вместе!

— Осенька, я не могу поцеловать человека без любви, не могу, не могу! — сказала Маша и заплакала. — Не могу я! — повторяла она, вытирая глаза платком. — В общем, мне и так достаточно плохо, не будем больше об этом.

— Ну не будем… Только не расстраивайся.

«Я докажу им всем, что человеческое, духовное богатство женщины не уменьшается и тогда, когда она выполняет задание природы — носит дитя, — думала Маша. — Пусть не считают нас беднее, примитивней, хуже. Да, видик у меня сейчас необычный, ничего не поделаешь, но и в это время я — Человек, и это звучит гордо».

В зимнюю сессию предстоял экзамен по истории философии. Профессор уже закончил курс лекций. Маша надумала сдать экзамен досрочно и получила разрешение в деканате. Она перестала посещать лекции

и

засела за книжки по философии.

Философия не терпела скороговорок. Не очень просто было понять сущность учения Канта в пересказах профессора или в изложении популярных учебников, но читать самого Канта было еще тяжелее. Маша терпеливо прочитывала страницу за страницей, составляла краткий конспект. Много приятней было читать «Эстетику» Гегеля, а философские идеи Маркса и Энгельса казались совсем понятными и очень близкими. Иногда, читая труды Маркса и Энгельса, Маша ловила себя на желании воскликнуть: «Правильно! Здорово, что догадались». Она тотчас же краснела от стыда, соображая, что эти ее наивные слова потому и возможны, что когда-то, более пятидесяти лет назад эти два человека первые в мире сделали открытие, сформулировали ясно, что такое жизнь и ее законы и что же следует делать на земле человеку. Теперь их идеи общедоступны, они овладели массами, пропитывают нашу повседневность, и что ж такого, что простодушная девчонка, читая труды корифеев, заявляет: «Правильно! Здорово, что догадались!»

Маша любила первоисточники, — еще отец внушил ей интерес к ним. Не доверять пересказам, читать побольше самой! А иной раз и не угрызешь этих спиноз, лейбницев и других ученых мужей. Но надо, надо — это же университет, а не средняя школа. Назвался груздем…

В университетской библиотеке на нее поглядывали с опаской. Библиотекарша, выдавая книги Лозе, боялась, не пришлось бы вызывать карету скорой помощи. Сумасбродная женщина, ходит последние дни, а туда же, неохота дома посидеть.

Маша добротно подготовилась и пришла на экзамен. Профессор сидел в кабинете декана, уехавшего в командировку. Профессор был весьма человечен, отзывчив

и

не лишен юмора. Увидев свою студентку, он подумал то же, что и библиотекарша. Не стать бы крестным отцом… Отчаянные женщины развелись на белом свете. Ну что она может сейчас помнить? До философии ли ей?

— Так-с, — начал он, взяв у нее из рук зачетную книжку. — Ну-с, давайте поговорим… Вы не волнуйтесь, я настроен отнюдь не кровожадно.

— Я готова отвечать, — сказала Маша строго.

— Так-с… Расскажите, что понравилось вам в курсе истории философии больше всего? — спросил профессор.