А теперь еще вдобавок индивидуальный подход. Я заключила с Синтией пакт: «Если нынешней ночью я засну, то я попробую». Тогда, по крайней мере, я готова узнать, где находится ближайший от меня TRIP-центр.

Я закрыла глаза и открыла их через полтора часа. Случай был спорный. Я не слышала голоса Синтии, но чувствовала, что кошка устроилась у меня под боком и что на улице начался дождь.

«TRIP спас меня».

Впрочем, сама она до сих пор не спала.

«Total Relax/Inner Positivity».

Ладно уж, обещала так обещала! Обещания надо выполнять.

Это было девятое по счету хайку, и адресованно оно было лично мне. Мамаша Мириам (так называла себя врачиха с невероятно отросшей растительностью под мышками) присела на корточки рядом со мной. На меня одну ничего не подействовало. Остальные — группка пугливых подростков и уставшие от жизни взрослые, досрочно вышедшие на пенсию, — лежали на холодном церковном полу и бессовестно храпели. Я глазела на медное распятие на стене и про себя ужасно злилась.

В первые полчаса главный акцент делался на «освобождение нашего глубинного я». Участвовать я согласилась лишь от удивления, узнав, сколько людей, оказывается, готовы публично позориться. Это было незабываемо!

Комплекс упражнений начинался с пятиминутной гипервентиляции легких, затем полагалось сделать кувырок и выкрикнуть имя человека, который больше всего насолил вам в жизни.

— Тео! — с чувством провозгласила Ирена, дородная домохозяйка среднего возраста.

Во время выполнения кувырка ее куда-то занесло, и она сломала ключицу худенькому парнишке, которого, по иронии судьбы, тоже звали Тео. В результате оба были в истерике.

На меня напал смех, но, поймав на себе несколько сердитых взглядов, я постаралась замаскировать его под слезы. Слезы людям понятнее. Я почувствовала себя героем голливудского боевика, перед глазами которого за минуту до смерти проносится вся его жизнь. Умирающей я, правда, себя не ощущала, но должна сказать, что Ремко меня все-таки бросил. Передо мной поплыла вереница воспоминании: вот мы радостно занимаемся с ним любовью, вот гуляем по пляжу где-то за границей, вот обедаем в ресторане. В моих воспоминаниях он казался красивей и преданней, чем был на самом деле. Слезы покатились из моих глаз рекой. Мамаша Мириам была довольна. Чтобы как-то меня утешить, она осторожно привлекла меня к своей груди. Не так легко было уйти от дурного запаха, который шел у нее из-под мышек и изо рта.

Когда она уселась на пол рядом со мной, я сделала вторую попытку уклониться. Тогда она опять принялась бормотать хайку, стараясь скрыть нетерпение в глазах:

Что заставляет человека закутаться в белую простыню и навсегда отречься от радостей жизни? Следующий вопрос еще интереснее: зачем я здесь лежу? Я села и пристально на нее посмотрела. Высокомерная невозмутимость, сквозившая в ее глазах, привела в действие мое глубинное «я».

В ту ночь: Де Хитер. Я предвкушала голоса своих разбуженных жертв, как львица — кровь добычи. В глубине души я понимала, что теряю себя, вероятно, уже окончательно потеряла. Ведь только буйная сумасшедшая крадет у людей их покой, мешает их счастью, потому что сама его не имеет.

Днем мне было стыдно за мою ночную охоту. Но по ночам я шла на поводу своего «я», всякий раз удивляясь независимости своего сознания. «Иди!» — поступал из мозга приказ ногам. «Дави на звонок!» — приказ пальцу.

Один такой приказ может иметь серьезные последствия. Если ты вдруг начала громко смеяться на похоронах. Или, нарезая овощи, сознательно вонзила себе в палец нож. Или же наступила ногой на новорожденного котенка. Я ничего такого не делала, но живо это себе представляла, когда нажимала на звонок квартиры Де Хитера.

И тут выяснилось, что я не одна. Казалось, его рука уже лежала на трубке домофона, — так внезапно раздался его голос в ответ на мой вызов. В этом голосе звучала бодрость, которую я тотчас узнала. У меня перехватило дыхание. Надо мной, в том доме, где моя ночная империя уже начала задумываться о своем расширении, оказывается, жил еще один отчаявшийся рыцарь ночи. Неспящий, как и я.

— Наконец-то! Подожди меня там. Я сейчас.

Только это он и сказал. И я приросла к месту с душой нараспашку и бессонной надеждой.

Я думал, что моя мама повариха. Все говорило за это: Франсуа, покупавший продукты, дядьки, стонущие от резей в животе, и, конечно же, мордашки. Волосы из цикория с майонезом, нос из вареной картошки, вместо глаз — яйца из глазуньи и рот из помидоров. Внизу горошинами обычно было выложено мое имя — Бенуа. Для Де Хитера места уже не оставалось, но это было и ни к чему. Так она меня никогда не называла.

Мама стояла рядом с раковиной ко мне спиной и что-то готовила. Я смотрел на ее двигающиеся локти, на ее туфли на высоких каблуках, на которых она слегка переступала, на завязочки фартука поверх ее глянцевого красного платья.

Моя мама была красивая. От нее всегда пахло едой и одеколоном. Когда я ночью лежал рядом с ней, я закладывал ей за уши длинные пряди ее волос и смотрел, как она дышит. Мейстер [11]Браке говорил, что луна не светит, а лишь отражает солнечный свет. Но это была неправда. Лунный свет, проникавший в окно нашей спальни, освещал мою маму. Ее вздымающуюся полуобнаженную грудь, складочку между бровей, губы — она прикладывала их к моему затылку, когда прижималась во сне к моей спине.

Если на кухне она порой ко мне оборачивалась, я знал, что с минуты на минуту я вновь это увижу — мордашку, сделанную специально для меня, и под ней мое имя. Но вначале я всегда заглядывал ей в лицо. Смотрел на капельки пота над ее улыбающимися губами и в ее глаза.

В первый раз я заметил в них свет, когда сидел за деревянным столом в нашей гостиной. Мама только что вышла из спальни с одним из тех дядек, что лопали за нашим столом. Это был отец моего одноклассника Вилли. Не удостоив меня даже взглядом, он прошествовал к входной двери.

Я не слишком ломал голову над тем, почему у нее в руках деньги. «Пока они хотя бы платят», — однажды сказал Франсуа. Ростом он был под два метра, значит, ему виднее. Я старательно переписывал предложение: «Видит Ян на ветке сливы»,искренне сочувствуя мальчишке, которому отец запретил эти сливы рвать. И радовался, что у меня самого нет отца.

Кто-то слегка похлопал меня по плечу, я посмотрел влево — никого. Мама, улыбаясь, стояла справа. Она приложила свои теплые ладони к моим щекам и поцеловала в лоб. Казалось, мы смотрим друг на друга часами. Теплота спустилась куда-то в середину моего тела, и я заметил, как в ее зрачках что-то зажглось. Я знал, что никогда этого не забуду.

Была уже почти осень, но мы все равно поехали на море. «Наше морюшко», — повторяла мама, ведь мы жили совсем близко от пляжа, и никто не ходил туда чаще нас. Мама редко купалась. Она держала в руках мою одежду и каждый раз радостно улыбалась, когда я побеждал волну.

Когда мне исполнилось семь, она подарила мне на день рождения маску и трубку. Я набрал полный рот соленой воды и выпустил вверх мощный фонтанчик. Выплюнул каучуковый загубник и крикнул: «Я кит!» Она помахала мне рукой. Услышала ли она мои слова? Затем я показал класс в плавании брассом.

Я молотил ногами по низко стелющимся волнам прибоя, от холодного ветра даже волоски на шее встали у меня дыбом. Мама схватила меня за руки и закружила. Я закинул голову назад и обхватил ее ногами за талию. «Наше морюшко, песок, казино, дамба, солнце, наше морюшко, человек с собакой, песок, наше морюшко!» Я летел. Смех обнажал наши десны. Потом она притянула меня к себе, и наши щеки соприкоснулись. Настало время танго. «Рам-тамтам-там!» — пропела она. С наигранной серьезностью мы смотрели на наши вытянутые вперед руки. Моя рука вела ее руку в нужном направлении. Она сделала три широких шага. Я уже заранее знал, что сейчас будет. Мы обменялись с ней быстрым взглядом: «Тра-та-та-та-а!» Так и случилось. Как щенок, она лизнула меня в нос и снова повернулась ко мне щекой. Я дышал ей в ухо.