Информация о покушении на гордость российской классической музыкальной школы Михаила Ивановича Райхельсона появилась в Интернете часа через два после выстрела. Одиночного, с расстояния двадцать-двадцать пять метров. Так сказали журналистам оперативники.

В Склифе сообщили, что угрозы жизни нет. Пуля попала в правое плечо. Идет операция.

Фоторобот нападавшего составили к концу дня. Странный был киллер. Не в черной шапочке, не в спортивном костюме, не атлетического телосложения. Казалось, он даже не особо старался остаться незамеченным. Все свидетели описывали его одинаково. Средних лет, на вид сорок-сорок пять. Кряжистый. Именно так большинство и говорили — «кряжистый». Ну кто-то сказал — «плотный, невысокий». Без головного убора. Волосы темные, с сединой на висках. В руках портфель.

Выстрела, правда, никто не слышал. Так, легкий хлопок. Оперативники предположили, что стрелял с глушителем. Но с глушителем палить за двадцать метров — надо быть или снайпером, или придурком.

И что мешало подойти поближе? Или контрольный выстрел сделать? Странно все как-то. По-дилетантски.

Катя Петрова — любимая ученица Райхельсона, узнав о покушении на маэстро, сначала закричала, а потом упала в обморок. Мама вбежала в комнату на крик, но увидела дочь уже лежащей на полу. Охнула, бросилась к Катюше, встала на колени, обняла голову дочери и застонала.

Это она, она виновата! Зачем она настояла на аборте?! Да, Колю можно понять — он из деревенской семьи, к московским нравам так и не привык. К тому же бывший офицер. Но она-то, она? Зачем она поддержала мужа?

Про Катюшину беременность узнали не от нее самой, подружка выболтала. Поначалу просто растерялись. От кого? Как такое могло случиться? Она же тихоня, домоседка, кроме скрипки, ее вообще ничто не интересует.

Катя плакала, просила оставить ее в покое, мол, сама разберется. От кого залетела, признаваться не желала. Категорически.

На разумный, казалось, вопрос матери: «А он на тебе женится?» — разрыдалась, убежала в ванную и на полчаса заперлась.

А когда вышла, Коля выставил условие: или она скажет, от кого беременная, или пускай сейчас же, немедленно, собирает свои вещи и катится из дома к чертовой матери!

Катюша испугалась. Опять разревелась и обратно шмыгнула в ванную. Еще на полчаса.

А она, мать, о чем она тогда думала? Думала о себе. Как же так получилось, что она, вложившая в дочку всю душу, все материнское тепло и сердце, оказалась ей чужой? Ведь не ей она открылась, что забеременела, не ей рассказала, что уж не девушка. И когда это произошло? С кем?

Из-за двери ванной, сквозь слезы и всхлипывания, раздался голос дочери:

— А если я скажу, ты меня не выгонишь? Вы меня не бросите? Мне страшно!

— Если скажешь — не выгоню! — пообещал Николай.

— Точно?

— Не торгуйся!

— А ты ему ничего не сделаешь?

— Обещаю. Ничего. Кто, говори!

— Михаил Иванович.

— Кто?! — Кира и Николай вскрикнули одновременно. Да любой, только не он. Человек, на которого в доме чуть не молились, человек, которому доверили судьбу дочери!.. Знаменитый скрипач, образцовый семьянин Райхельсон оказался последним мерзавцем.

Кира посмотрела на светящийся экран монитора. И отшатнулась, не выпуская из ладоней головы дочери. С экрана смотрела фотография Райхельсона и над ней строка — «Покушение на всемирно известного скрипача».

К шести часам вечера Райхельсон вышел из наркоза. У кровати сидела жена, зареванная, с опухшим лицом. Рядом с ней старший сын.

— Где я?

— Господи! Наконец-то! Родной ты мой...

— Где я? — повторил Михаил Иванович, беспомощно озираясь по сторонам.

— В больнице, папа, в больнице. Все нормально. — Голос Сергея звучал как-то сипло, он будто с трудом выдавливал слова.

— Почему? Что со мной?

— Мишенька, в тебя стреляли. Слава богу, промахнулись!

— Куда попали? — Мозг Райхельсона стремительно включился в ситуацию.

— Жизненно важные органы не затронуты. Операция прошла успешно. Через пару дней будете дома. — Подошедший врач-реаниматолог только что закончил перебранку с журналистом, пробившимся через все заградительные кордоны больницы. Он был рад, что пациент, наконец, очнулся. В другом подобном случае он бы и не переживал, рутинная операция, рутинный наркоз. Но здесь — мировая величина!

— А что задето?

— Правое плечо. Ничего серьезного.

— Я смогу играть? — Райхельсон впился глазами во врача.

— Да какое это имеет значение, Мишенька? Главное, что ты жив! — Жена готова была разозлиться: как он может беспокоиться, о чем-то что будет, когда еще несколько часов назад она не знала, выживет он или нет.

— В футбол точно сможете, — попытался отшутиться реаниматолог.

— Я серьезно с вами разговариваю! — взревел Райхельсон.

— Папа, успокойся, — вмешался Сергей.

— Молчи! Отвечайте!

— Понимаете, у вас задет нерв. Рука двигаться будет, но гарантировать... В бытовом плане, скорее всего, проблем не возникнет, но...

Николай позвонил домой около семи вечера. Поинтересовался, как дела, как Катюша, как сама Кира? Но голос был странный, отчужденный. Киру это обеспокоило, и про дневной обморок дочери она решила не говорить.

— Да все нормально. Катюшка занимается, я по хозяйству. Ты когда будешь?

— Не скоро. Хочу, чтобы ты меня правильно поняла. Я вас обеих очень люблю. У меня в жизни нет ничего дороже вас.

— Я знаю, милый, знаю.

— Не перебивай, Кирюша! Мне и так трудно говорить. Я сделал то, что должен был сделать. Иначе жить бы не смог.

— Что? О чем ты говоришь? Я не понимаю.

— Я застрелил этого мерзавца!

— Кого? Что значит «застрелил»?

— Я убил Райхельсона!

— Да нет! Он жив. Его кто-то ранил. — Кира никак не могла понять, какая связь между тем, что говорит муж, и покушением на Райхельсона. И вдруг до нее дошло.

— Так это ты? Зачем?

— Я сделал то, что должен был сделать. Сейчас я пойду в милицию и сдамся. Все, не мотай мне душу. Отсижу и выйду. Только дождись меня. Это моя дочь, и я за нее отомстил! Я — прав! А он был мразью!

— Да он жив, не волнуйся, он жив!

На другом конце провода повисла тишина.

— Что ты молчишь?! Он жив! Не волнуйся, я точно знаю, он жив! Тебя не посадят!

— Все равно. Что сделано, то сделано. Прощай! Я тебя очень сильно люблю.

Раздались короткие гудки. Кира застыла у телефона, боясь положить трубку. Она смотрела на нее, будто надеясь получить ответ — что делать дальше.

Следователь Потапов всей душой был на стороне Николая. У него самого росла дочь. Правда, той всего восемь лет, но представить переживания сидевшего напротив человека Потапов мог вполне отчетливо. И он бы попытался убить. Точно убил бы.