— Где? — потряс головой Кирилл.

— Ну, на работе.

Господи, что у нее с руками? Что у этой женщины в голове, если руки так нервничают?

Он с трудом перевел взгляд на ее лицо.

Нет, вряд ли ей уже сорок. Скорее, они ровесники. Надо помочь ей, надо выслушать ее, кретин! О чем ты думаешь, а?!

— Как зовут вашего мужа? — неожиданно спросил Кирилл, хотя как раз это следовало узнать уже давно.

— Я же говорю! — простонала она, и снова ей стало сорок. — Алексей! Алексей Балашов. Он работает у вас риэлтором. Такой… ммм… бородатый, сутулится… Ну, вспомнили?

Кажется, он даже не слушал ее, осознала вдруг Алена. Но в этот миг он переменился в лице, и она облегченно вздохнула. Стало быть, слушает. Еще бы понял что-нибудь, было совсем хорошо. И что это он так побледнел? Может, ему тоже звонили с угрозами?..

— Балашов, значит, — протянул Кирилл.

Тон его не предвещал ничего хорошего. В синих глазах вместо васильков обнаружились айсберги, и Алена невольно поежилась.

— Балашов, — на всякий случай еще раз повторила она.

— И вы рискнули сюда прийти, мадам? — гоняя желваки туда-сюда, осведомился господин Панин, неприятно улыбаясь. — После того, что сделал ваш муж?

Алена открыла рот, чтобы уточнить, что именно сделал Лешка, но тут господин его начальник наклонился к ней близко, схватившись за подлокотники кресла.

Западня.

Может, он сумасшедший?!

— Что же вы замолчали, голубушка? Пришли на разведку, так разведывайте! Заявку на участие в Оскаре, надеюсь, вы уже подали? Будет обидно, если такой талант останется без признания. Простите великодушно, но от аплодисментов я воздержусь!

Он нес потрясающую чушь и сам это знал. Но замолчать и подумать не представлялось возможным. Злость скрипела на зубах, лезла в глаза, забивалась в подкорку. Нет, он подумает после. А сейчас он скажет этой актрисе погорелого театра все, что о ней думает!

И ручками-то она трясла. И губки-то покусывала. И зубками стучала о край бутылки. Вот как волновалась, бедняжка!

И Кирилл забыл, что чужие проблемы его не касаются, и пощечин ей отвесил, стараясь успокоить, и воду подавал, и в глаза заглядывал!

А казачок-то засланный оказался.

Тьфу! Противно как!

Голос, отдельно от Кирилла, продолжал надрываться и выкрикивать какие-то бессмысленные слова, взывать к совести, грозить всеми карами небесными, возмущаться и сетовать, а он сам в это время корчился от тошноты.

Тошно было смотреть на нее, вот что.

Нездоровый румянец пропал, и теперь сна сидела перед ним бледная и ошеломленная. Не ожидала такого приема, нет. Не предполагала даже, что он так быстро узнает правду. Пришла обстановку разведать, а попала, как кур в ощип. Дура! Мымра очкастая! Чувырла!

Крупные, ненакрашенные губы беззвучно шевелились, шарфик съехал на лоб — ну монашка в молитве ни дать, ни взять! Скромница, твою мать!

Как это Балашов с ней живет, с такой? Сам, конечно, тот еще гусь, никогда он Кириллу не нравился, и оказалось, что не напрасно, но девка его вообще атас!.. Теперь видно, что именно — девка! Соплячка длинноносая, прикинулась этакой матроной, страдалицей несчастной, а сама вон не выдержала — глазами молнии так и мечет! Только успевай уворачиваться!

Да ей лет шестнадцать, этой нахалке!

Зыркает она на него! Ну, зыркай, зыркай, всю операцию-то завалила, балбеска! Дураком его посчитала, да?

Наверное, муженек так и говорил. Мол, шеф-то наш — дурак! Когда он еще спохватится. А ты сходи, мол, разведай на всякий случай, вдруг еще чего можно взять попользовать?!

Белье его поносить, допустим. Или там на джипе покататься, пока он, дурак распоследний, делами занимается! А может, не мелочиться, а? Прихватить уж целиком фирму? Зачем она ему, полудурку убогому, который дальше своего носа ни черта не видит?!

— Хватит орать! — услышал внезапно Кирилл и только тогда понял, что все это озвучил в полный голос. Страстно и без перерыва. — Что вы себе позволяете, в конце концов? С ума сошли, так лечиться надо! — прошипела Алена, едва не задевая губами его подбородок, который еще дрожал от негодования. — Уберите от меня свою физиономию! — велела она, тяжело дыша, и резко сдернула с головы шарф.

Перед глазами вспыхнул огонь. Кирилл отшатнулся, взялся ладонью за лоб.

И увидел.

В рыжем всполохе кудрей — гордый лоб, тонкие фарфоровые скулы, теплый свет на ресницах, рябиновую спелость губ. И ярое, немыслимое, черное пламя в глазах.

— Ну же! Отодвиньтесь, грубиян!

Он увидел, что ей не сорок, не шестнадцать, и она не старушка, опоздавшая на электричку.

Увидел ее гнев, ее растерянность, ее неуверенность в завтрашнем дне, где на завтрак обезжиренный творог, а на ужин — «Весна на Заречной улице» или «Приключения Шурика».

На каком он свете, черт подери?!

Что здесь творится?

— Да отойдите же! — И она, рассвирепев окончательно, ткнула в его плечи раскрытыми ладонями.

Кирилл едва устоял на ногах.

— Что это вы орете? — осведомился он, хотя ему было плевать, почему она орет, и волновало только одно — куда делась давешняя мымра?

— Гхм… — от возмущения она некоторое время хватала ртом воздух. — Вы еще спрашиваете? Да вы сами минуту назад орали так, что стены тряслись! Дайте пройти! Что вы уставились?

— У меня были все основания на вас орать! — доложил Кирилл, не двигаясь с места, и постепенно обретая почву под ногами. — Или вы думали, что вам это так просто сойдет с рук? Конечно, вам, наверное, даже в голову не пришло, что я уже все знаю!

— Когда вы говорите, такое ощущение, что вы бредите, — пробормотала Алена себе под нос цитатой из любимого фильма.

Ни единой самостоятельной мысли — во всяком случае, внятной! — в голове не было.

После гневной отповеди, в которой она ни слова не поняла, ее трясло и распирало во все стороны от желания двинуть по его смазливой физиономии. И мир сузился до размеров его кабинета, где хотелось немедленно устроить последний день Помпеи. Она даже огляделась с предельным вниманием, весьма смутно сознавая собственные порывы.

— Сядьте! — приказал вдруг Кирилл.

Внутри у него все тряслось, а перед глазами плыло. От бешенства.

Тише, тише, уговаривал он себя. Не хватало еще сесть за решетку из-за этого мымрястого утенка, неожиданного превратившегося в лебедя! Прихлопнуть которого прямо-таки чесались руки!

И будет тебе — преступление в состоянии аффекта! Успокойся!

Как она смеет так смотреть на него?! Стерва рыжая! Будто это он — засланный казачок, пожаловавший в стан врага вынюхать все, как следует! Будто это его муж украл печать, подделал документы и так далее…

Подумав так, Кирилл понял, что свихнулся.

Она тяжело дышала ему в лицо, и от этого соображать было вообще невозможно. Голова кружилась от запаха кофе, корицы, смутного аромата духов и холодка зубной пасты. Наверное, «Колгейт». Или «Тридцать два» — ваши поцелуи будут свежими двадцать четыре часа в сутки!

Проверить? Реклама часто врет!

О, Господи! Чьи это мысли?! Почему они в его голове? По какому праву? И зачем? И куда их девать?

Он все нависал над ней, а она все сопела ему в лицо — громко, с присвистом, словно не в силах выговорить от возмущения ни слова.

И тут Кирилл заставил себя вспомнить, что происходит.

Она — жена Балашова. Балашов — его подчиненный, паршивая овца в стаде, предатель, иуда, слизняк!..

— Быстро! Диктуйте мне номер телефона! — рявкнул Кирилл.

— Что?! — Шоколад в ее глазах загустел до черноты, и из этой черноты плеснуло на Кирилла презрением. — Вы совсем чокнутый? Уберите руки! Уберите, я сказала, я на вас в суд подам за оскорбления и издевательства! И пусть вообще разберутся, чем вы тут занимаетесь!..

— Браво! — Кирилл уважительно присвистнул. — Что значит талант! Ни на минуту не раскололась! Космодемьянская отдыхает!

Алена покрутила пальцем у виска. Не подлец, не трус — красавчик оказался просто сумасшедшим. Очень жаль.