Настроение было препоганым, если не еще хуже. Вспоминалась скверно окончившаяся стычка с голштинцами, которая, можно сказать, еще даже не закончилась вовсе. Во всяком случае, Петенька не забыл угрозы фон Мюникхузена и очень даже верил, что угрозы эти более как реальны. С него станется ябеду наследнику-цесаревичу поднести, и что из этого воспоследует, предсказать совершенно невозможно. Во всяком случае, Петенька не сильно удивился бы заключению в крепость или ссылку. Поэтому, когда раздался повелительный стук в дверь, он воспринял это как нечто должное, тяжко вздохнул, пригладил волосы и предложил:

– Входите.

На пороге возник некий офицер с надлежащей суровостью в очах, и Петенька сразу понял – Тайная канцелярия. Поэтому, когда офицер сухо приказал ему: «Извольте собираться и следовать за мной», Петенька лишь обреченно поинтересовался:

– В крепость?

Офицер качнул головой, и в глазах его мелькнула усмешинка.

– Нет-с. Пока велено доставить вас к его высокографскому сиятельству Александру Ивановичу Шувалову.

Петенька так и обмер. Не к какому-то там поручику или майору, а прямо к генералу и кавалеру. Основательно же он попался, если делом его сам начальник Канцелярии тайных и розыскных дел решил заниматься. Однако медлить не следовало, он торопливо накинул мундир, епанчу и выскочил следом за посыльным.

Самые мрачные его предчувствия сбывались – рядом с легкими санками красовались двое конных полицейских, которые на мгновение показались Петеньке архангелами, готовыми повлечь грешную душу в чистилище, то есть в узилище. Но к чему это? Неужели они всерьез опасаются, что поручик будет сопротивляться или, паче того, попытается бежать? Дурное предзнаменование. Но, с другой стороны, в Петропавловскую крепость не повезли – уже хорошо, и Петенька, упавший было духом, слегка приободрился.

Изрядно попетляв, санки остановились возле неприметного домишки на Васильевском. Совершенно заурядный такой домик, мимо проходить будешь – и не глянешь даже.

– Выходите, сударь, – вежливо предложил офицер.

Петенька, успокоенный его вежливостью, бодро вспорхнул на крыльцо, рывком открыл дверь, шагнул внутрь… И тут же его без всякой вежливости схватили за локти два великана, заломили руки за спину, так что он едва не уткнулся носом в собственные колени, и толчком направили из сеней в горницу, причем дверь ему пришлось открыть собственным лбом. Шутки закончились.

В небольшой темной комнате наличествовал стол, за которым сидели грустного вида господин в партикулярном платье и писарь, выглядевший ну совершенно как дьячок-пропойца. Кстати сказать, партикулярный на графа Шувалова не походил совершенно. В углу комнаты жарким багровым светом лучилась чугунная жаровня, набитая углями, которые деловито ворошил неопрятный мужик в кожаном фартуке. У Петеньки моментально пересохло в горле, когда он понял, что это палач.

Не успел наш поручик распрямиться, как его снова схватили за локти все те же верзилы. Партикулярный господин сочувственно поглядел на него и серым голосом поинтересовался:

– Будем признаваться?

– Как вы смеете?! – петухом возопил наш герой. – Я поручик Пермского мушкатерского полка!

– Вы в этом совершенно не виноваты, и за таковое обстоятельство отвечать не будете, – обрадовал его партикулярный. – Вам поставлены иные вины, тяжкие, но могущие быть прощенными при полном раскаянии. Ежели только, сударь, вы начнете запираться, то разговор пойдет иначе.

– В чем?!

Но партикулярный возвел очи горе и монотонно, словно на молитве, начал читать видимые только ему одному письмена, начертанные на грязном потолке:

– Обряд, како обвиненный пытается. По приходе судей в застенок и по рассуждении, в чем подлежащего к пытке спрашивать должно, приводится тот, которого пытать надлежит, и от караульного отдается палачу; которой долгую веревку перекинет чрез поперечный в дыбе столб, и, взяв подлежащего к пытке, руки назад заворотит, и положа их в хомут, чрез приставленных для того людей встягивается, дабы пытанной на земле не стоял; у которого руки и выворотит совсем назад, и он на них висит; потом свяжет показанным выше ремнем ноги, и привязывает к вделанному нарочно впереди дыбы столбу; и растянувши сим образом бьет кнутом, где и спрашивается о злодействах и все записывается, что таковой сказывать станет.

Петенька только и сумел пискнуть полузадушенным зайцем. Партикулярный скучно вздохнул и взял со стола желтоватый лист.

– По розыску показано, что оный поручик вел речи предерзостные, непотребно отзывавшись о верных слугах государевых, голштинской гвардии наследника-цесаревича и сверх того всяческие обиды им чинил, бия смертным боем при помощи подручников своих. Таковое изложено было в рапорте капитана фон Заукена, поданном на высочайшее имя, по каковому рапорту розыск провести надлежит. – Партикулярный поднял снулые глаза вареной рыбы, легонько зевнул, деликатно прикрыв рот ладошкой, после чего спросил: – Кто были те подручники, с коими ты достойным голштинским офицерам обиды чинил?

Петенька собрал в кулак остатки мужества и хрипло выдавил:

– Никаких подручников не было.

Партикулярный снова чуть-чуть зевнул. Ему было скучно, ему было душно (хотя Петеньку, несмотря на духоту, пробил ледяной пот), его совершенно не интересовало происходящее. Он отбывал положенную службу в казенном присутствии, причем служба эта, как было совершенно ясно видно, надоела ему до зла горя. Он с удовольствием отправился бы в какую-нибудь австерию, но вместо этого был вынужден возиться со всякими злодеями, также надоевшими ему. У партикулярного из всех чувств осталась одна только скука, но свои обязанности он исправлял пунктуально, а потому снова начал цитировать потолочные письмена:

– Если же из подлежащих к пытке такой случится, которой изобличается во многом злодействе, а он запирается, и по делу обстоятельства доказывают его к подозрению, то для изыскания истины употребляются нарочно тиски, сделанные из железа в двух полосах с винтами, в которые кладутся злодея персты сверху большие два из рук, после чего оные свинчиваются от палача до тех пор, пока или повинится, или не можно будет больше жать перстов, и винт не будет действовать. – Он задумчиво почесал нос. – Злодей отказывается. Ладно. Давай, что ли, Федька.

Палач вскинулся:

– Чего изволите, ваша милость? Дыба?

Только теперь Петенька заметил, что кроме невидимых писаний на потолке имелось большое железное кольцо, закрепленное намертво. Похоже, здесь имело место небольшое отступление от процитированной партикулярным должностной инструкции, потому что перекладина не наличествовала.

Партикулярный вяло мотнул головой:

– Нет, рано. Давай пока обойдемся тисками, без особого членовредительства. Три оборота хватит, полагаю.

Палач задумался.

– Нет, ваша милость, если без членовредительства, то больше двух нельзя. Вон какие у него персты толстые, поломаем.

– Ну, смотри, Федька, тебе виднее, – не стал спорить партикулярный.

Верзилы еще крепче сжали локти несчастного поручика, так, что он даже трепыхнуться не мог. Палач подошел, держа в руках странного вида приспособление в виде двух толстых железных полос с выемками для пальцев, взял Петеньку за руку и попытался втиснуть большой палец его левой руки между полосами. Не получилось, палец не протискивался между полосами. Вздохнув, палач принялся откручивать проржавевшие винты, которые жалобно заскрипели, но не поддались. Палач опасливо оглянулся на партикулярного, выругался тихонько под нос и снова взялся за винты, даже побагровел от натуги. Винты снова не поддались.

– Ну что там у тебя? – по-прежнему тускло промямлил партикулярный, да так, что сразу было понятно: все это ему глубоко безразлично.

– Не извольте беспокоиться, ваша милость. Сей минут.

Но «сей минут» не получилось. Несчастный палач продолжал неравную схватку с проржавевшими тисками до тех пор, пока партикулярный не проявил наконец подобие человеческих чувств, выразив нечто вроде нетерпения.