– При обычных обстоятельствах ты функционируешь в деятельности этого судна? – задала машина вопрос.

– Нет. – Геррон заставил себя прожевать и проглотить пищу. – Я не силен в умении давить на кнопки.

При этом ему не давала покоя мысль о странном происшествии. Когда до захвата корабля оставались считаные минуты, капитан Ханус пулей вылетел из рубки, сграбастал Геррона и с душераздирающей поспешностью потащил его за собой через всю сокровищницу мирового изобразительного искусства на корму.

– Геррон, послушайте, если мы не прорвемся… видите? – Отперев двойной люк в кормовом отсеке, капитан показал нечто вроде короткого тоннеля диаметром с большую канализационную трубу, выстеленного мягкой обивкой. – Обычная шлюпка не ускользнет, но эта может.

– Вы ждете второго пилота, капитан, или мы отправляемся прямо сейчас?

– Глупец, тут места хватит только на одного, и этот один – не я.

– Вы намерены спасти меня? Капитан, я тронут! – рассмеялся Геррон естественно и без натуги. – Но вам не стоит сбрасывать со счетов и себя.

– Вы идиот. Могу я вам доверять? – Ханус нырнул в шлюпку, и пальцы его заплясали по панели управления. Потом, пятясь, выбрался и вонзил в Геррона безумный, пылающий взор. – Слушайте. Смотрите сюда. Это кнопка старта; я все настроил так, что шлюпка выйдет в район главных космотрасс и начнет передавать сигнал бедствия. Тогда есть шанс, что ее найдут и спокойно поднимут на борт. Теперь, когда все настроено, надо только нажать кнопку старта…

И в этот миг катер берсеркера атаковал корабль с таким грохотом, будто на корпус обрушились горы. Электричество и искусственная гравитация отказали, но тут же внезапно появились снова. Пирс Геррон рухнул на бок, удар на миг отшиб ему дыхание. Капитан же вскочил на ноги, двигаясь, словно лунатик, снова закрыл люк таинственной крохотной шлюпки и заковылял в рубку.

– Почему ты здесь? – осведомилась у Геррона машина.

Он только что подцепил на вилку кусок блюда, на которое смотрел, но тут же бросил ее. Ему даже не пришлось колебаться, прежде чем ответить:

– Тебе известно, что такое культбюро? Это дурачье, командующее искусством там, на Земле. Некоторые, как и множество других дураков, считают меня великим живописцем. Преклоняются передо мной. И когда я сказал, что хочу покинуть Землю на этом корабле, мне предоставили такую возможность.

Я хотел улететь, потому что почти все ценное в истинном смысле этого слова с Земли вывезли. Изрядную часть на этом самом корабле. А на планете остались только кишащие толпы животных, плодящихся и умирающих, дерущихся…

– Почему ты не пытался бороться или спрятаться, когда мои автоматы взяли это судно на абордаж?

– Потому что ничего хорошего из этого не вышло бы.

Когда абордажная команда берсеркера пробилась через воздушный шлюз, Геррон, устанавливавший мольберт в помещении, видимо, предназначенном для небольшого выставочного зала, приостановился, чтобы поглядеть на вереницу непрошеных гостей, проследовавшую мимо. Один из стальных человекообразных монстров – тот самый, через которого берсеркер допрашивал его сейчас, – остался, воззрившись на него своими линзами, а остальные двинулись вперед, к рубке.

– Геррон! – крикнул интерком. – Попытайтесь, Геррон, пожалуйста! Вы знаете, что делать!

Затем послышались лязг, выстрелы и проклятия.

Что делать, капитан? Ах, да. Шок от происшедшего и угроза неминуемой смерти пробудили в Пирсе Герроне некое подобие жизни. Он с интересом разглядывал чуждые формы и линии неживого стража, чей металл, промороженный безжалостным холодом межзвездных пространств, в тепле салона оброс инеем. Затем Геррон отвернулся и принялся писать портрет берсеркера, пытаясь уловить не внешнюю, ни разу не виденную форму, а свое ощущение его внутренней сущности, чувствуя, как сверлит спину бесстрастный, мертвенный взгляд вытаращенных линз. Ощущение это было лишено приятности, словно негреющий свет весеннего солнца.

– А что хорошо? – спросил автомат, стоящий в камбузе над душой у Геррона, пытающегося поесть.

– Это ты мне скажи, – фыркнул он.

Тот понял его буквально.

– Служить делу того, что люди называют смертью, – хорошо. Уничтожать жизнь – хорошо.

Столкнув почти полную тарелку в щель мусоросборника, Геррон встал.

– Ты почти прав насчет того, что жизнь – никудышная штука, но, даже будь ты абсолютно прав, к чему подобный энтузиазм? Что уж такого похвального в смерти? – Теперь его изумили собственные мысли, как прежде – отсутствие аппетита.

– Я абсолютно прав, – заявил автомат.

Секунд пять Геррон стоял недвижно, будто погрузившись в раздумья, хотя в мыслях у него царил полнейший вакуум.

– Нет, – проронил он наконец и принялся ждать, когда его поразит удар молнии.

– В чем, по-твоему, я заблуждаюсь? – поинтересовался автомат.

– Я тебе покажу. – Геррон вышел из камбуза, чувствуя, как взмокли ладони и пересохло во рту. Почему бы этой адской машине не убить его и на том покончить?

Картины были уложены на стеллажи ряд за рядом, ярус за ярусом; в корабле не осталось места, чтобы экспонировать традиционным способом большое количество полотен. Отыскав нужный ящик, Геррон выдвинул его, выставив скрытый внутри портрет на полное обозрение. Тотчас же вспыхнули окружающие его светильники, оживив сочные цвета картины, защищенной статгласовым покрытием – изобретением двадцатого века.

– Вот в чем ты заблуждаешься, – провозгласил Геррон.

Объективы человекообразного аппарата сканировали портрет секунд пятнадцать.

– Объясни, что ты мне показываешь, – потребовал он.

– Мой тебе поклон! – сказал Геррон, исполнив именно это. – Ты признаешься в невежестве! Даже задаешь внятный вопрос, хотя и поставленный чересчур общо. Во-первых, поведай, что видишь здесь ты.

– Я вижу подобие живой единицы, его третье пространственное измерение ничтожно по сравнению с двумя другими. Подобие заключено в защитную оболочку, прозрачную для длин волн, воспринимаемых человеческим зрением. Отображенная человеческая единицы является – или являлась – взрослым самцом, очевидно, в хорошем функциональном состоянии, облаченным в покровы незнакомого мне типа. Как я понимаю, один предмет одежды он держит перед собой…

– Ты видишь человека с перчаткой, – перебил Геррон, утомленный своей горькой игрой. – Картина так и называется: «Человек с перчаткой»[2]. Ну, что скажешь?

Последовала пауза секунд в двадцать.

– Это попытка воздать хвалу жизни, сказать, что жизнь – это хорошо?

Глядя на тысячелетнее полотно Тициана, высочайшее произведение искусства, Геррон едва расслышал ответ машины, беспомощно и безнадежно окидывая мысленным взором свою последнюю работу.

– Теперь скажи ты, что это означает, – совершенно бесстрастно потребовал робот.

Геррон не ответил и двинулся прочь, оставив ящик открытым. Робот увязался за ним следом.

– Скажи мне, что это означает, или будешь наказан.

– Если ты можешь взять паузу на размышления, то и я могу, – отрезал Геррон, хотя при угрозе наказания внутри у него все мучительно сжалось, словно боль была страшнее смерти. Но Геррон отнесся к своим внутренностям с величайшим презрением.

Ноги несли его обратно к мольберту. Едва взглянув на диссонирующие, грубые линии, минут десять назад так тешившие его, он нашел их отвратительными, как и все, что перепробовал за последний год.

– Что ты делал здесь? – осведомился берсеркер.

Взяв кисть, которую позабыл почистить, Геррон с раздражением принялся ее вытирать.

– Это была попытка постичь квинтэссенцию твоей сути, запечатлеть ее красками на холсте, как запечатлены были эти люди, – махнул он рукой в сторону стеллажей. – Попытка провальная, как и большинство других.

Последовала новая пауза, измерить которую Геррон даже не пытался.

– Попытка воздать хвалу мне?

– Называй как хочешь. – Переломив испорченную кисть, Геррон швырнул обломки на пол.