Меня опутали датчиками. На голову, грудь, живот, на пальцы. Мне страшно, хоть и говорят, чтобы я не боялся, а мне страшно, они сейчас меня снимут с кресла — и в тюрьму!

Они задают обычные автобиографические вопросы, надо отвечать только даили нет. Я отвечаю быстро. На мониторе рисуются графики правды на фоне страха. Раньше были полиграфы с бумажными лентами, так те хоть шуршали, а теперь лишь изредка пощелкивает клавиатуры. Понапридумывал же человек технику на мою голову!

Потом последовали новые вопросы, очень неприятные вопросы. Я к ним готовился, но одно дело, когда тебе задают вопросы за чашкой кофе, рюмочкой коньяка с дорогой сигаретой, и совсем другое — когда ты опутан проводами, и от твоих ответов зависит как минимум твоя свобода. Это минимум.

Сейчас не 37-й год (и слава богу!), но закатать в момент в тюрягу из-за того, что я «случайно» сорвал операцию, могут запросто, а мне не хочется. Ой как не хочется.

— У вас есть помощники?

— Нет.

— Вы связывались с кем-нибудь в станице, за исключением названных вами ранее?

— Нет.

— Рабинович жив?

— Не знаю.

— Отвечайте только даили нет. Рабинович жив?

— Не знаю!

— Вы думаете, что Рабинович жив?

— Нет.

— Вы не любите ФСБ?

— Да.

И много что еще. Я не знаю, сколько часов мне задавали эти много раз повторяющиеся — в разных вариациях — вопросы. Сколько килобайтов памяти полиграфа они использовали, мне тоже неизвестно. Все устали, пришла смена. Только один я остался. Разрешили сходить в туалет, перекурить, и не более того. Ни обеда, ни чая, ни кофе.

Я устал, так и хочется успокоится, откинутся в этом удобном кресле. И пусть задают свои вопросы. Они повторяются уже по пятому или шестому кругу. Только иногда появляются новые, типа Вы завербованы иностранной разведкой?Я засмеялся. Не знаю, может они рассчитывали именно на такую реакцию, чтобы я расслабился, не знаю. Потом последовали вопросы по иностранным разведкам. Перечислили все известные.

Может это были просто контрольные вопросы, не знаю. Логически просчитать действия Конторы невозможно, а если невозможно, то не стоит ломать голову и тратить силы. Вот только этот образ собачки, что под крылечком мерзнет, трясется от холода, голода… Усталость замещает страх, и вместе с апатией вступает в свои владения.

Хочется спать. Время идет. Как ужасно не знать сколько времени. Может они что-нибудь подсыпали в сигареты? Вряд ли. Ведь при желании и с санкции Москвы могли просто вколоть какую-нибудь дрянь типа пентотала натрия. И не париться с детектором лжи. Не знаю, не знаю. Я просто хочу спать. Я устал.

После многих часов сидения за полиграфом меня потащили на очередные собеседования. Этот переход я использовал максимально. Надо ломать структуру моего допроса, надо ломать. Я остановился в коридоре, три сопровождающих меня сотрудника напряглись.

— Спокойно, мужики! Ноги затекли! Спину не чувствую.

И под их удивленные взгляды я начал приседать, а затем отжиматься. Народ стоял с выпученными глазами. Потом самый сообразительный легонько коснулся меня носком ботинка:

— Хватит физкультурой заниматься! Нас ждут!

— Хватит так хватит, — я вскочил на ноги, энергично замахал руками, потом закурил, что в коридорах ФСБ считалось неслыханной наглостью!

Ну ничего, я еще войду в историю. Сон прогнал. Что меня ждет дальше?

— Проходите, Алексей Михайлович! Садитесь!

— Я лучше присяду.

— Присядьте, присядьте. А то, может, скоро вам придется сесть на несколько лет. По минимуму — за превышение самообороны, на год-полтора, а вот за убийство — по максимуму — на все пятнадцать-двадцать лет.

— Вы мне должны.

— За что, позвольте у вас спросить, Алексей Михайлович?

— За то, что у вас под носом работала группа пособников чеченских террористов, а вы себя ушами по щекам хлестали.

— Кстати, а как погиб отец семейства?

— Не знаю.

— Но вы же оставили ему свою сумку.

— Я ему ничего не оставлял, он сам забрал мою сумку. Полагаю, ваши сотрудники это зафиксировали.

— Хорошо, что у вас было в сумке?

— Ничего, обычные вещи. Те, что берут в командировку.

— А вот акт экспертизы, — он протянул мне лист бумаги.

Ясно, решили ловить на противоречиях, долбить меня экспертизами. Сознаешься — дадут меньше, а не сознаешься — ничего не дадут. Я закурил.

— Не курите, пожалуйста, — попросил меня собеседник, забывший представиться.

— Я уж как-нибудь покурю, а то как-то неловко себя чувствую.

В воздухе просто витает недоверие к моим показаниям.

— И что же насчет экспертизы?

— Здесь много написано, вкратце не могли бы пояснить?

— На останках сумки обнаружены следы бензина, масла растительного, селитры, алюминиевой крошки-порошка, батареек — предположительно все перечисленное являлось составляющим СВУ [2].

— Интересная гипотеза, только ко мне она не имеет никакого отношения. Там были вещи?

— Да, спортивный костюм, нательное нижнее белье и еще бритвенные принадлежности.

— Вот последние — это мое, а все ранее перечисленное — увы, мимо.

— А как вы можете пояснить, что человек открыл вашу сумку и взорвался, сгорел?

— Этого я объяснить не могу, зато могу объяснить другое. Он пытался заложить в мою сумку СВУ, но что-то не получилось, и устройство сработало у него в руках. Видимо, он хотел меня убить. Другого разумного объяснения у меня нет. На остатках емкостей, где были масло, бензин, на батарейках есть отпечатки моих пальцев?

— Все сгорело, и вы это прекрасно знаете!

— Ну вот видите.

— В вашей куртке обнаружены следы ношения валюты. Газоанализатор и спектральный анализ показывают, что у вас там хранились значительные суммы валюты, предположительно доллары. Это так?

— Именно. Я об этом информацию никогда не скрывал. Там был миллион долларов. Его я передал похитителям за Рабиновича. Рабиновича я хотел передать в ваши руки. Но не получилось. В частности, по вашей вине тоже.

— Ты долго будешь еще ваньку валять?! — послышался голос за спиной.

А вот и «злой» следователь. Классический вариант. Тут и до физического насилия недалеко.

— А что мне валять? — я вскочил на ноги и развернулся к «злому». — Вы операцию прое… шпиона упустили, «лимон» гринов прое… банду, что работала в станице — прое… одним словом, все — прое… а из меня хотите крайнего, козла отпущения сделать!

— Вот вам так пятьдесят процентов, — я сделал характерный жест рукой, согнутой в локте, — а вот так сто процентов! — Левая рука вытянута, кисть правой — на плече левой.

— Ты руками не маши, а то мы тебе их быстро обломаем.

— Значит так, ребята, — я посмотрел сначала на одного, потом на другого. — Ничего нового у вас для меня нет, а у меня для вас. На полиграфе вы меня укатали. Занимайтесь расшифровкой записей. Будут вопросы — зададите, а сейчас я устал как собака. Дайте команду — пусть меня отвезут.

— Я сам тебя отвезу, — почти дружелюбно сказал «злой».

Мы поехали вдвоем. Но поехали не в ту сторону, куда меня возили вчера. Меня начали терзать смутные подозрения. Остановились возле огромного серого здания. Во всех городах и во всех странах — это тюрьма.

— Ну что, страшно? — он смотрел на меня с плотоядной улыбкой.

— Страшно. Тебе доставляет наслаждение смотреть на страх человеческий? Наверное, в детстве любил убивать животных?

— Еще слово — и я тебя упеку туда.

— Молчу. Считай, что я сильно испуган. Что дальше будешь делать?

Я на самом деле испугался. Очень испугался.

— Ничего, — он почему-то обиделся, откинулся на сиденье, так молча мы просидели в машине еще минут пятнадцать, я выкурил две сигареты. Потом он завел мотор и также молча отвез меня на квартиру.

Первым делом я принял ванну. Долго плескался. Казалось, что тот гель, которым мне смазывали руки, живот, голову въелся в меня намертво, а также, что сам я пропитался запахом страха. Я ожесточенно терся, скреб кожу ногтями. Дверь в ванную охранники оставили полуоткрытой, сидели на стуле и вдвоем разгадывали кроссворд.