До того как вы начнете читать роман, я хотела бы дать кое-какие пояснения, потому что сам текст местами шокирующий. Во-первых, почему такое название? Чем вызвана резкость тона и столь эпатирующая откровенность? А главное, по какой причине я взялась писать эту книгу?

Мы сейчас стоим на пороге новой эры, Эпохи Водолея, или же эпохи нового матриархата. Так, по крайней мере, говорят. Кто они, эти волевые умные женщины, стремящиеся отвоевать у мужчин ключевые позиции, занять руководящие должности, подмять под себя сильный пол? Что ими движет, о чем они думают, каким образом добиваются своего? Счастливы они или нет? Их еще называют стервами, а иногда альфа-женщинами или альфа-самками. Я же хотела бы разделить два этих понятия и объяснить почему. Альфа-самка – не то же самое, что стерва. А вот что это такое…

В моем романе альфа-самка – это портрет явления. О нем последнее время много говорят, спорят, и мнения на этот счет есть разные. Мой роман не мнение. Это художественное произведение, к чему я прошу отнестись с пониманием.

Поскольку героиня – дама с ученой степенью, к написанию этой книги я отнеслась серьезно. Благодарю за помощь моего научного консультанта, а также близкую подругу, профессора Наталью Викторовну Лопатину. Особенно за то, что дала мне возможность присутствовать на защите диссертации, где сама она выступала в роли научного руководителя. Роман я писала долго, иногда даже параллельно с другими книгами. Долго и тщательно собирала информацию, как я обычно и делаю, если предмет исследования мне мало знаком.

И я прошу прощения за то, что из предоставленного мне материала я сделала всего лишь детектив. Потому что наука – это серьезно, и люди, занимающиеся ею, достойны всяческого уважения. Я это поняла во время работы над книгой. Поэтому не ищите совпадений, знакомых фамилий, не проводите параллели. Для детектива мне требовалось придумать парочку отъявленных негодяев. Именно придумать. Чтобы интересно было читать.

Я решила оставить написание серьезных книг с обилием научных терминов людям, которые профессионально этим занимаются. А их самих немного развлечь, если они вдруг соизволят взять в руки роман, написанный в столь несерьезном жанре, как детектив.

Вот, собственно, и все. Приятного вам чтения. И… надеюсь на понимание.

Ваша Наталья Андреева

Что ж за жизнь-то пошла, а? Внутри все кипит, а выхода этому нет.

Так и хочется кого-нибудь убить. Начальника-урода, выдающего мои идеи за свои, давно заметила, что все начальники только этим и занимаются: выслушивают талантливых подчиненных с таким лицом, будто им пытаются всучить лимон, а этажом выше эта кислятина сказочным образом превращается в сахарную вату. Продавщица-хамка с ее лживыми весами (сто пятьдесят граммов, вы только подумайте!) заслуживает того, чтобы быть уложенной на колоду мясника, где ей отрубят ровно столько, сколько она украла хотя бы за день у меня и других покупателей. А потный толстяк, засунувший руку мне под юбку в переполненном вагоне метро? А ранее мерзавец, уволокший мою машину на штрафстоянку, пока я носилась по маркету с тележкой, набивая ее продуктами… Взять молоток, и по башке, по башке!

Первые – родители. Не убить, как-никак родные люди – мама с папой, но настучать уж точно. Попробуйте-ка выговорить: Георгина Георгиевна. Пари могу заключить, что с первого раза не получится. Вот о чем люди думают, когда называют детей необычными именами?

– Мы с папой хотели, чтобы было красиво, – их ответ.

Когда недалекие особи очень-очень стараются сделать красиво, получается до безобразия глупо. Мое пышное имя первый раз непременно произносят с улыбкой. Потом привыкают, либо я даю варианты. Инна Георгиевна или Георгина Егоровна. Георгин, это вообще-то он. Назвали бы Маргаритой или Виолой, если уж так хотелось одарить девочку именем-цветком. У моего Георгина мужские корни, отсюда все мои беды. Я – альфа-самка, оружие пострашнее динамита.

Фамилия моя Листопадова, и весь этот колумбарий – мое проклятье с рождения. Я в курсе, что такое колумбарий, я и смерть – одного рода события. Я – цветок на могиле, неважно чьей. В колумбарии, на урне с прахом. Георгина Георгиевна Листопадова, нате, примите!

Но убить из-за ста граммов мяса, согласитесь, мелко. Пошловатенько как-то. Убого. Озабоченного мужичка тоже можно пожалеть, ну не дает ему никто, кроме вагона метро. Убить из-за премии, на которую и в приличный ресторан не сходишь? Даже если хватит расплатиться по счету, убить из-за ужина? Мне, Георгине Георгиевне Листопадовой?! Венок за две тысячи рублей. Нет уж, убивать – так за миллион алых роз.

Нужен повод. И далеко не каждый годится. Надо убить так, чтобы потом не было стыдно за бесцельно прожитые годы где-нибудь в местах не столь отдаленных.

– За что вы отбываете срок, Листопадова?

Я сделала жизнь на земле немножечко лучше, стало меньше на одного урода, который смердел, думая, что живет. На моем этаже теперь легче дышать. Вот это, я понимаю, повод!

И вот он, повод, лежит передо мной на элитном наборном паркете в луже крови, и меня ничуть не удивляет, что она черная. А какая еще у него может быть кровь? Я понимаю, что должна сделать что-то очень важное. Это касается пистолета. На нем отпечатки моих пальцев, и надо бы подстраховаться. Уничтожить отпечатки. Остальные улики тоже следует затереть, исходя из опыта, полученного в результате просмотра и прочтения бесчисленных детективов. Даже человек, который никого не хочет убивать, которому можно безнаказанно отдавить ногу и послать на хер, и тот поневоле этому научится. У нас скоро будут сидеть в тюрьме лишь случайные люди. По разнарядке. Назначили тебя преступником – садись. Потому что реального найти невозможно. Отпечатки стер, машину угнал, свидетелей подкупил. Или запугал, тоже действенно. Все знают, что надо делать, чтобы избежать наказания за совершенное преступление. Кто вовремя не подсуетился, тот лузер. В моем кармане есть носовой платок, а в голове парочка умных мыслей. И еще у меня полно времени. Суд присяжных пока подождет. Вы, господа, собирайтесь потихоньку, и, бог даст, мы встретимся. Но не в этой жизни.

Тишина, как в могиле. У него, у этого урода, огромный дом. Почему-то у всех, кто смердит, жилищные условия в полном порядке. Масштабы поражают. Я поняла, почему. Чтобы зловоние далеко не распространялось. Если ЭТО смердит в панельной пятиэтажке, представляете, сколько народу стонет? А за высоким забором он воняет исключительно для себя, ну для семьи, но это уже их выбор. Не нравится – уходи. Любишь деньги – терпи.

Его жена любит деньги. И дети любят. Дети любят деньги. Словосочетание убийственное, но таковы реалии нашего времени. Раньше дети любили маму с папой и эскимо за двадцать восемь копеек, теперь любят двадцать восемь копеек, с учетом инфляции, разумеется, но то, что на них можно купить эскимо, отпрысков уже не впечатляет. Они мыслят масштабно. Процентами в банке, перспективой уехать на учебу за границу, теплым местечком в госкорпорации. О том, что рухнула система ценностей, говорят постоянно. Но никто не может отследить момент, поставить точку отсчета нового времени. Говорят обтекаемо: девяностые и нулевые. А вот в тот момент, когда дети перестали любить эскимо, не говоря уже про маму с папой, все и рухнуло. Когда родители стали средством.