Перепланировка и роспись бывшего роликового катка заняли большую часть года. Чтобы контрастнее высветить великолепие интерьера, снаружи все было оставлено нарочито обшарпанным. Шелушащуюся серо-зеленую краску даже не обновили, но контуры здания, похожего на огромный, из четырех полотнищ состоящий шатер, обвели бледно-зелеными тонкими неоновыми трубками, которые подсвечивали отвечающие духу заведения надписи. «АД» — гласили нарочито неровные черные буквы на одной стороне шатра, «ДЗИГО-КУ» — то же, переведенное на японский, было написано на другой, «INFERNO» украшало третью, а ежедневно обновлявшаяся надпись на четвертой была переводом этого слова еще на какой-нибудь из наиболее распространенных языков.

Вечер, когда облаченный в смокинг Токи Каминари стоял под молочного цвета половинкой луны, зажатый между дурачившимися иностранцами и распевающими девчонками, был четвертой попыткой проникнуть за обшарпанные зеленые двери. (Изнутри они были покрыты красным лаком, он видел это на цветной фотографии в журнале.) В первый раз, почувствовав легкое любопытство, он оделся в свой лучший наряд, пришел пораньше и, наивно предполагая, что впуск посетителей связан с наличием свободных мест, спокойно встал в хвост. Вышибала был сухопарым, надменным гайдзином сволосами, стянутыми на затылке в пучок, и холодными голубыми глазами, обрамленными неестественно черными ресницами. К полному изумлению Токи, он с чуть заметным среднеевропейским акцентом коротко рявкнул: «Прошу прощения — следующий!» — и откинул бархатный шнур перед стоявшей следом парой: дивно сложенной горнолыжницей из Швеции и ее спутником в меховой шапке — танцовщиком-хореографом из Владивостока, ныне звездой балетного мира Токио.

Только в этот момент Токи понял, что впуск — избирательный или, лучше сказать, дискриминационный, и тут же легкое любопытство сменилось страстным желанием приобщиться. Я должен увидеть, что там внутри, подумал он. Это, должно быть, что-то невероятное, если такие толпы, да еще и знаменитости стремятся туда попасть. Он пришел к выводу, что есть два способа проникнуть внутрь: или с помощью собственных достоинств, или подмазав привратника. Взятки были тем стержнем, вокруг которого в Японии годами крутились любые управленческие системы, и у Токи не было основания считать, что в индустрии развлечений все обстоит как-то иначе.

Через неделю после первой попытки он вернулся к бархатному шнуру, перегораживающему вход в «Ад». В этот раз он был первым в очереди, снова одетый во все лучшее (серый костюм, белая рубашка, полиэстеровый галстук в матово-зеленую полоску) и с подходящим к случаю конвертом — белым, с причудливым узором, вытканным золотой ниткой, в углу — содержащим банкноту в тысячу йен. Это была та сумма, что он заработал за день, но ему казалось, что лучшего применения для этих денег просто не существует. Дрожащими пальцами он осторожно вложил конверт в нагрудный карман сиреневого смокинга швейцара, и тот, даже не растянув рот в улыбке, произнес: «Благодарствуйте. Как это вы узнали, что сегодня мой день рожденья?» — а затем чуточку мягче, чем в первый раз, повторил: «Прошу прощения — следующий!»

Третья попытка мало чем отличалась от предыдущей: большая сумма (две тысячи) в конверте, новый красного шелка галстук для оживления потрепанного серого костюма и чуть более вежливая реакция. «Спасибо, что зашли, но — извините — следующий!» — произнес привратник, и, злой, смущенный, растерянный. Токи отошел в сторону. По дороге домой он выпил в палатке торговца лапшой пять порций подогретого сакэ, но они не утишили его боль.

Как-то раз на платформе метро, в ожидании поезда, Токи столкнулся со старым школьным приятелем Сигэо Хиномидзу, с которым не виделся чуть ли не десять лет. Спеша за лекарством из змеиного яда, понадобившегося заболевшему клиенту, Токи не успел снять рабочую одежду и был в темно-синих хлопчатобумажных штанах, переходящих в сапоги-чулки с отдельным углублением для большого пальца, сшитые из холстины цвета индиго, белой тенниске с треугольным вырезом, красном харамаки(широком жгуте из шерсти, который носят для тепла батраки и уличные торговцы) и синий в горошек тэнугуи— завязанный сбоку узлом головной платок. Сигэо, одетый в униформу элитного служащего: черный костюм с эмалевым значком фирмы на лацкане и безукоризненные черные ботинки, явно был удивлен и не слишком обрадован встрече. «Так, так, — сказал он после необходимых поклонов и «как-мы-давно-не виделись» реплик, — насколько я вижу, ты унаследовал дело отца». «Да, — подтвердил Токи, — так уж получилось», — и сам поразился пассивной покорности формулировки, но сказанного было не вернуть. К тому же Сигэо уже заговорил о себе. «Я тоже пошел по стопам старика, — произнес он с какой-то печалью.:— Работаю каждый день допоздна, по вечерам надираюсь, детей вижу только по воскресеньям, а когда удается задешево получить возможность поиграть в гольф, то и того реже».

Бесшумно подкатил гладкий, как змея, поезд. Терракотовые вагоны, голубые велюровые кресла. Уселись рядом, Сигэо нервно вертел головой, опасаясь, что кто-нибудь из знакомых увидит его в компании работяги, но, когда Токи спросил о планах на отпуск, вдруг успокоился и начал азартно рассказывать о своей любви к альпинизму.

— И все же, почему ты ходишь в горы? — просто поддерживая разговор, спросил Токи.

— Потому что они существуют, — ответил Сигэо.

Ответ показался Токи оригинальным и глубоко философским, и, прощаясь с Сигэо на станции «Акасака», он испытывал к нему некое новое уважение. Произошел обмен заверениями в скором времени свидеться. Оба, конечно, понимали, что этого не случится, но в Японии, как и повсюду в цивилизованных странах, пустопорожние обещания — непременная часть разговора.

После третьей своей неудачи у врат «Ада» Токи остановился возле появившегося неподалеку лотка с закусками, чтобы выпить стаканчик сакэ и съесть немного жареной лапши соба.Лоточник, хоть Токи и прожил в Роппонги всю жизнь, был ему почему-то незнаком. «Неудивительно, — сказал тот, когда Токи, представился, — я прежде вел дело на Гиндзе, но конкуренция там сумасшедшая, вот я и решил попытать счастья здесь». После второго стакана сакэ язык у Токи развязался.

— Попытать счастье — это легко сказать, — начал он мрачно. — Я, например, совершенно не понимаю, что нужно, чтобы попасть в это новое диско, — он указал на другую сторону улицы, где яркая толпа алчущих, дойдя до угла, поворачивала и скрывалась из глаз. — Сегодня вечером я был первым, купил себе новый шелковый галстук, дал швейцару на чай, а он все-таки не впустил меня.

Торговец лапшой рассмеялся, обнажив металлические коронки.

— Тут надо действовать иначе, — разъяснил он. — В журнале было написано, что впуск только для знаменитостей, тех, кто имеет приглашение, и еще тех, что выглядят богатыми или такими, что лучше не связываться, или стильными. Войти, дав на лапу, нельзя, так что поберегите свои деньги. Да и вообще, почему вам так хочется в это шумное и суетливое место?

— Потому что оно существует, — хотел было ответить Токи, но понял, что это не совсем так. — Потому что оно таинственно, — сказал он, — а я люблю тайны.

В подтверждение этих слов он, вернувшись домой, нырнул под футон,прочел три главы «Демона с острова сирот» Эдогава Рампо — самого известного в Японии автора романов тайн, а потом заснул, так и не найдя способа разгадать свою страшную тайну: как все же проникнуть в «Ад».

Все семь дней в неделю Токи вставал в 4 часа утра. Облачившись в рабочую одежду, он быстро завтракал рисовыми колобками и приготовленным с вечера супом мисо,запивал его полезным для желудка настоем женьшеня, выкатывал из находившегося рядом с домом, по ночам запертого сарайчика свою деревянную тележку и отправлялся в путь: по пустым городским улицам, под лиловым, еще не высветленным зарей небом. Маршрут, оснастка, тележка — все сохранялось почти неизменным уже в четырех поколениях мужчин семьи Каминари. Токи был первым, кто стал запирать сарай, но надеялся, что предки поймут его правильно: ведь как ни печально, а Роппонги уже не та деревушка, где все знакомы и доверяют друг другу. Переменилась и одежда, надеваемая для работы. Дед носил деревянные гэтаи подоткнутое до колен кимоно, отец, вскоре после рождения Токи, перешел на более практичные рубаху с брюками и более удобные мягкие сапоги с отдельной норкой для большого пальца.