— Пора снимать кассу, — посоветовал один из них, очевидно давно знакомый с Ивакиным, — Не спугни фарт.
— Рано, — сказал Шахматист, нажимая кнопки автомата и не отрывая глаз от барабана — там в окошечке вертелись какие-то геометрические фигуры и вишенки. — Мне много надо.
— Сколько?
— Восемьсот баксов.
— Ого! — уважительно сказал болельщик, тоже не отрывавший от барабана глаз. — Столько здесь не заработаешь. Это в рулетку надо.
— Знаю, — сказал Шахматист, выгребая из кассы автомата еще груду жетонов.
Понедельник, 3 июля, 21.00
— Между нами, ты ему нравишься, — говорил Тульский, увлекая Эльвиру, которая несла китель в руках, на второй этаж по темноватой и давно не ремонтированной лестнице. — Тем более важно найти с ним контакт и его убедить. Нас как учили? Дело прежде всего! Любой ценой.
Он уже звонил у дверей квартиры Зябликова, в другой руке у него был пакет, а в нем звенели две большие бутылки водки и тренькали консервные банки. Зябликов открыл, не спрашивая кто, человек он был не робкий, хотя держался рукой за косяк: протез он дома сразу отстегивал и прыгал на костылях, чтобы дать своей культе отдохнуть, а вторая, пустая, штанина у него просто болталась в пяти сантиметрах от пола.
— Здорово, Рязань косопузая! — весело закричал Тульский, подпихивая прокуроршу в дверь, чтобы не оставить им обоим времени для неуместного жеманства.
— Ну, проходите, — сказал Зябликов и запрыгал на костылях в кухню. Если он и материл сейчас про себя боевого товарища, то внешне не показал этого никак.
Кухня у бывшего майора была холостяцкая, но удобно устроенная и чистая, а что было у него в комнате, Эльвира могла только догадываться, тем более что, судя по обстановке, жил Зябликов в основном именно в кухне. Во всяком случае, здесь, а не в комнате стояли на полке над уютно потертой оттоманкой зачитанные книжки, в том числе строевой устав Вооруженных сил, подгоревший с обреза у одного угла, и висели старые фотографии — некоторые, чаще армейские, где много народу, были в рамках, а другие просто пришпилены булавками к старому ковру.
Тульский, как всякий настоящий опер, прекрасно чувствовал паузу, когда она бывает нужна, а когда недопустима. Он уже мельтешил вокруг стола, доставая и разливая в стаканчики водку, вовлекая в эту деятельность прокуроршу, которая уже тоже послушно резала колбасу. Тульский тем временем восклицал и крякал, трещал что-то подходящее к делу, но ничего не значащее.
— Ну, со свиданьицем! — сказал он наконец членораздельно, уже каким-то другим голосом, как бы давая понять, что вот теперь можно и им тоже поговорить, — За встречу, десант! Давно я у тебя не был в берлоге. Вздрогнули!
Поскольку, как обнаружилось, все они уже сидели вокруг стола со стаканами в руках, причем прокурорша кокетливо размещалась на оттоманке, им ничего не оставалось, как выпить. «Между первой и второй перерывчик небольшой! — не давал вздохнуть Тульский. — За прекрасных дам, мужчины пьют стоя!» Тут он, может, и переборщил, потому что Зябликову, чтобы встать, пришлось опереться о стол, и прокурорша непроизвольно посмотрела на его пустую штанину, которая болталась сантиметрах в пяти от пола. Потом она подняла глаза и встретилась взглядом с Майором, который, со стаканом в руке, тоже начал поднимать глаза, чуть задержавшись в распахнувшемся вороте ее белой блузки. Взгляды их встретились, Старшина как будто спрашивал прокуроршу, зачем она здесь, недоумевая, но, в общем, и не протестуя. Зачем, зачем… Затем!
Они чокнулись и выпили. Вот теперь пора было сделать ту самую паузу и поесть. Но она не должна была слишком затягиваться.
— Смотри-ка, Эльвира, а вон он я! — сказал Тульский, заставляя прокуроршу чуть откинуться и полуобернуться, чтобы разглядеть фотографию. — Вон-вон, во втором ряду, узнаешь? Еще молодой, и плеши не было. Это что, Ведено?
— Почему Ведено? — сказал Зябликов, тоже разглядывая групповую фотографию на фоне танка и развороченных, ослепших пятиэтажек на заднем плане. — Грозный это, девяносто шестой год, там внизу написано.
Букву «г» он по-рязански произнес как «х», и прокурорше стало смешно.
— Ну да, верно, — согласился Тульский, распечатывая вторую бутылку, — Вот были времена. Ладно, давайте теперь за тех, кого с нами нет…
Они выпили еще не чокаясь, теперь водка шла в охотку, и прокурорша от них не отставала, а закусывать что-то никому совсем и не хотелось.
— Так, давай дальше, — сказал Тульский, привстав и отстраняя прокуроршу за плечо, чтобы разглядеть следующую фотографию у нее за спиной, — Так, это мы пропустим, это что-то интимное…
О! Майор Зябликов! Так это же она и есть, это ведь госпиталь в Слепцовске, вот и ты на костылях еле дышишь, а вот же…
Зябликов сделал страшное лицо, и Тульский захохотал. Прокурорша не поняла причину этого смеха, она изогнулась спиной к ним, разглядывая порыжевшую любительскую фотографию, которая была приколота булавкой к ковру и уже чуть коробилась с краю. На ней во дворе сероватого одноэтажного строения, похожего скорее на коровник, стояли, видимо, раненые. Кто на костылях, кто уже без руки, кто с повязкой — осклабившиеся военные лица, а в середине без тени улыбки позировала статная докторша в белом халате, едва сходившемся на высокой и пышной груди. Эльвира тоже непроизвольно поправила вырез блузки, а хозяин сказал:
— Ну ладно, наливай. За победу, что ли…
Они выпили по пятой, уже опорожнив наполовину и вторую бутылку, и дама попросила закурить. Зябликов чувствовал радостно, что его забирает, — наверное, что-то выздоровело в нем после того, как они с Колей-Кольтом выпили на двоих литр виски в Тудоеве, другого объяснения Майор пока не находил. Эльвира теперь сидела как раз лицом к нему, куря и рассматривая последнюю фотографию на стене.
— А это кто тут, Зябликов? Это вы, а это? Как похож! Брат?
— Младший, — сказал Зябликов и не смог подавить вздоха.
— Почему вы вздыхаете? С ним что-то не так? — вполне участливо, по-человечески спросила прокурорша.
Зябликов посмотрел на подполковника, тот пожал плечами, показывая, что, в общем, можно сказать и правду, а почему бы и нет?
— Сидит он у меня, — сказал Зябликов прокурорше, — А вы что, не знали? Вам разве подполковник Тульский не говорил?
— Нет, — сказала она и посмотрела на него сквозь сигаретный дым, — За что?
— Кражи, — коротко пояснил Старшина, — Драки. Как с детства начал, так и пошло. Вообще-то, меня отвести из присяжных надо было из-за этого.
— Да ну, — сказала прокурорша сочувственно. — Всякое бывает, люди разные. Это судьба: сегодня ты мент, а завтра вор, сегодня красный, завтра черный, и наоборот. Просто не повезло, наверное. Ему можно чем-нибудь помочь?
— Брат у него телевизор в восьмом классе своровал в детском доме, — объяснил зачем-то прокурорше Тульский, — Всего один старый сломанный телевизор, понимаешь? И вся жизнь под откос. А тут этих телевизоров — вагоны!
— Ну, о деле мы, наверное, все-таки не будем, — сказал Зябликов.
— Конечно, давайте лучше про любовь, — сказал Тульский. — А о деле что говорить, там все ясно. Если бы не было ясно, я бы с Эльвирой сюда к тебе не пришел. Надо за обвинительный вердикт голосовать.
— А вы как думаете? — спросил Зябликов у прокурорши, вдруг поглядев ей в глаза трезвым взглядом, и не так, как в вырез блузки, но и не так, как со скамейки в суде.
— А я откуда знаю, — сказала она, давя сигарету в пепельнице, — Вы же присяжные.
Ну не могла же она ему прямо сейчас сказать, чтобы они вынесли обвинительный вердикт. Она же должна была еще выиграть это дело, а не просто так.
— А еще бывает так, что ты человеку поверишь, а он возьмет и обманет тебя, — сказал Зябликов про свое, подумав почему-то о Журналисте.
— Ой, бывает, знаю! — согласилась прокурорша. Она, конечно, не догадывалась, о чем это он, и вспомнила что-то свое, но, в общем, они друг друга поняли.
— Вон какая вы… — сказал Зябликов.
