Эта роза растет высоко, и много раз домогались сорвать

ее люди, но все тщетно:

Сладкое яблочко ярко алеет на ветке высокой, —

Очень высоко на ветке; забыли сорвать его люди.

Нет, не забыли сорвать, а достать его не сумели.

Так и невеста; она сохранила чистоту, не поддавшись ни на какие домогательства; ни один из тех, кто желал добиться ее руки, не сможет

¹² Этот дистих и пять нижеследующих отрывков взяты из фрагментов Сафо [перевод В. В. Вересаева].

похвалиться, будто дотронулся до нее даже кончиком палъца. Но в конце концов к ней явился он; это он — жених — достиг заветной цели. И конечно, он достоин своего величайшего счастья. И потому подругам невесты незачем опасаться за нее, и они, в свою очередь, принимаются восхвалять жениха:

С чем тебя бы, жених дорогой, я сравнила?

С стройной веткой скорей бы всего я сравнила!

Но он не просто молод и прекрасен — он силен и отважен; девушки вправе сравнить его с Ахиллом, вечным идеалом цветущей героической силы. Новобрачные достойны друг друга; благодаря этому компромиссу заключается мир; примирение знаменует собой долгожданное начало свадебного пира. Чтобы воздать ему славу, чтобы одарить новобрачных своим благословением, должна явиться Афродита. Участники пира взывают к ней:

Приди, Киприда,

В чаши золотые, рукою щедрой

Пировой гостям разливая нектар,

Смешанный тонко.

Мы уже знаем, что она готова явиться вместе со своей свитой — прекрасным мальчиком Эротом и тремя Харитами. Но если что-нибудь помешает им прийти в земной свадебный чертог, то там — на небе — во дворце богов все равно празднуется свадьба счастливой земной пары; вдохновенный, охваченный восторгом гость прозревает небо, и перед его взором предстает пир богов, которые пьют за здоровье молодых, и он поет об увиденном в радостной и живой песне:

С амвросией там

воду в кратерах смешали,

Взял чашу Гермес

черпать вино для бессмертных.

И, кубки приняв,

все возлиянья творили

И благ жениху

самых высоких желали.

Так — в песнях и играх — протекает ночь. Темнота сгущается. Настал долгожданный час. Жених порывисто встает, сжимает в крепких объятиях застенчиво сопротивляющуюся ему невесту и, по обычаю героических времен, поспешно уносит свою драгоценную добычу. За ним следует самый надежный из его друзей, юноша «высокого роста и с крепкими руками», способный отстоять двери свадебного покоя от врага даже более опасного, чем девушки, которые быстро вскакивают со своих мест и с хорошо разыгранным ужасом устремляются вслед за похитителем в надежде вырвать подругу из его рук; они так же беспомощны, как пташки, бросившиеся в погоню за ястребом, похитив-

шим одну из их товарок и уносящим ее в своих когтях. Когда, запыхавшись, они подбегают ко входу в комнату новобрачных, дверь уже захлопнута. Из-за дверей до них доносится голос жениха, который тем временем опускает прочные засовы и обращается к ним с насмешливым старинным изречением: «Назад, здесь девушек хватает и без вас». А снаружи, перед запертой дверью, возвышается исполинская фигура верного стража, уже приготовившегося к бою и с удовольствием предвкушающего веселую схватку с «проклятыми девками».

Однако девушки вовсе не намерены идти у него на поводу: они прекрасно знают его уязвимое место и знают, как им воспользоваться. 'Вместо того чтобы пытаться прорваться силой — страж дверей только этого и дожидается, — посреди общей веселой суматохи и смеха они запевают шутливую песнь, прозаичные слова которой забавно контрастируют с отзвучавшими недавно возвышенными поэтическими напевами:

В семь сажен у привратника ноги.

На ступнях пятерные подошвы,

В двадцать рук их башмачники шили.

Но веселое подзадоривание длится недолго. Остается только в последний раз выказать свою привязанность, сказать последнее «прости» подруге, которая, вступив в брачный покой, «стала уже хозяйкой дома». Девушки снова поспешно перестраивают свои ряды и запевают песнь брачного покоя — эпиталамий в собственном смысле слова, который становится последним актом всего торжества, даже если на следующее утро оно получит продолжение в виде песни пробуждения, которая подводит окончательный итог всему свадебному представлению».

Несколько эпиталамиев дошло до наших дней; ни один из них, однако, не отличается большой древностью; самым прекрасным, несомненно, является в высшей степени искусное подражание настоящим свадебным песням, принадлежащее Феокриту («Идиллии», xviii), которое для нас тем более ценно, что здесь Феокрит опирается на стихотворения Сафо и Стесихора аналогичного содержания. Поэтому Восемнадцатая идиллия Феокрита заслуживает того, чтобы привести ее полностью как образец данного вида свадебной поэзии.

После нескольких вступительных строчек начинается собственно эпиталамий — песня, исполнявшаяся перед дверью в брачный покой во славу молодой супружеской пары.

ЭПИТАЛАМИЙ ЕЛЕНЕ

(Восемнадцатая идиллия Феокрита)

Некогда в Спарте, придя к белокурому в ziom Менелаю,

Девушки, кудри украсив свои гиацинтом цветущим,

Стали, сомкнувши свои круг, перед новой расписанной спальней

Лучшие девушки края Лаконского, снегом двенадцать

В день этот в спальню вошел с Тиндареевои дочерью милой

Взявший Елену женою юнейший Атрея наследник.

Девушки в общий напев голоса свои слили, по счету

В пол ударяя, и вторил весь дом этой свадебной песне.

«Что ж ты так рано улегся, любезный наш новобрачный?

Может быть, ты лежебок? Иль, быть может, ты соней родился?

Может быть, лишнее выпил, когда повалился на ложе?

Коли так рано ты спать захотел, мог бы спать в одиночку.

Девушке с матерью милой и между подруг веселиться

Дал бы до ранней зари — отныне и завтра, и после,

Из года в год, Менелай, она будет женою твоею.

Счастлив ты, муж молодой! Кто-то добрый чихнул тебе в пользу

В час, когда в Спарту ты прибыл, как много других, но удачней.

Тестем один только ты называть будешь Зевса Кронида,

Зевсова дочь возлежит под одним покрывалом с тобою.

Нет меж ахеянок всех, попирающих землю, ей равной.

Чудо родится на свет, если будет дитя ей подобно.

Все мы ровесницы ей; мы в беге с ней состязались,

Возле эвротских купален, как юноши, маслом натершись,

Нас шестьдесят на четыре — мы юная женская поросль, —

Нет ни одной безупречной меж нас по сравненью с Еленой.

Словно сияющий лик всемогущей владычицы-ночи,

Словно приход лучезарной весны, что зиму прогоняет,

Так же меж всех нас подруг золотая сияла Елена.

Пышный хлебов урожай — украшенье полей плодородных.

Гордость садов — кипарис, колесниц — фессалийские кони;

Слава же Лакедемона — с румяною кожей Елена.

Нет никого, кто б наполнил таким рукодельем корзины.

И не снимает никто из натянутых нитей основы

Ткани плотнее, челнок пропустив по сложным узорам,

Так, как Елена, в очах у которой все чары таятся.

Лучше никто не споет, ударяя искусно по струнам,

Ни Артемиде хвалу, ни Афине с могучею грудью.

Стала, прелестная дева, теперь ты женой и хозяйкой;

Мы ж на ристалище вновь, в цветущие пышно долины

Вместе пойдем и венки заплетать ароматные будем,

Часто тебя вспоминая, Елена; так крошки ягнята,

Жалуясь, рвугся к сосцам своей матки, на свет их родившей.

Первой тебе мы венок из клевера стеблей ползучих

Там заплетем и его на тенистом повесим платане;

Первой тебе мы из фляжки серебряной сладкое масло

Каплю за каплей нальем под тенистою сенью платана.

Врезана будет в коре по-дорийски там надпись, чтоб путник,

Мимо идя, прочитал: «Поклонись мне, я древо Елены».

Счастлива будь, молодая! Будь счастлив ты, муж новобрачный!

Пусть наградит вас Латона, Латона, что чад посылает,