167 Цитаты из Биона даны в переводе Μ. Ε. Грабарь-Пассек. (Прим пер.).
III. СТИХОТВОРЕНИЯ «АНТОЛОГИИ»
Нам уже столь часто приходилось цитировать в качестве свидетельств отрывки из тысяч эпиграмм Палатинского кодекса, что в данном очерке гомосексуальной литературы следует привести лишь те эпиграммы, которые сообщают нечто особенно характерное. Так, Антистий (Anth. Pal., xi, 40) пишет: «Клеодем, сын Евмена, еще мал, но и такая кроха, он проворно пляшет с мальчиками. Посмотри, он обвязал бедра пестрой шкурой оленя, а его золотистые волосы украшает венок из плюща! Сделай его взрослым, благой Вакх, чтобы твой юный служитель стал во главе священных танцев молодежи». Эпиграмма Лукилия (xi, 217) звучит почти современно: «Чтобы избежать подозрений, Аполлофан вступил в брак и ходил женихом по рынку, говоря: «Завтра же будет у меня ребенок». Когда же он появился на следующий день, то вел за собой не ребенка, а подозрение».
Двенадцатая книга «Палатинской Антологии», полностью посвященная любви к юношам (258 эпиграмм, 1300 строк), имеет в рукописи заголовок «Мальчишеская Муза Стратона». Помимо Стратона, стихотворения которого открывают и заключают сборник, здесь представлены девятнадцать других поэтов, среди которых — весьма славные имена; кроме того, в составе книги дошло 35 эпиграмм неизвестных поэтов. Книга может быть названа гимном к Эроту; тема всюду — одна и та же, но в столь бесконечно многообразных вариациях, как сама природа.
1. СТРАТОН ИЗ САРД
(Anth. Pal., xii, 1, 2, 5, 244, 198, 201, 227, 180, 195)
Поэт, живший при императоре Адриане, составил сборник эпиграмм о красавцах, и двенадцатая книга «Антологии» содержит девяносто четыре стихотворения, подписанных его именем.
Сборник открывает не обращение к Музам, как было принято в античной поэзии, но призывание Зевса, который в глубокой древности подал пример мужам, похитив Ганимеда, и считался с тех пор покровителем любви к мальчикам. Тема, за которую берется поэт, значительно отличается от принятого прежде: «Не ищи на этих страницах ни Приама у алтаря, ни бед Медеи и Ниобы, ни Итиса в его покое и соловьев в листве, — все это велеречиво воспели поэты прошлого. Но ищи здесь сладостной любви, к которой примешаны милые Хариты, и Вакха. Серьезная мина им не к лицу».
Муза Стратона была не чужда и любви к мальчикам, но так как он не видит разницы и необходимости выбирать, поэт любит все, что прекрасно. Ничто не способно противостоять этой любви, она сильней поэта, который часто не прочь сбросить ее ярмо, но раз за разом он понимает, что это не в его силах. Если мальчик прекрасен, а взоры его столь чарующи, словно у его колыбели стояли Хариты, нет меры радости поэта; но чем ярче красота, тем скорее наворачивается на уста сожаление о том, что она мимолетна и вот-вот исчезнет.
Великая страсть находит свое выражение также и в поэзии; ввиду этого двенадцатая книга «Антологии» содержит известное число весьма эротичных эпиграмм, которые на современный взгляд могут показаться в высшей степени непристойными.
2. МЕЛЕАГР
(Anth. Pal., xii, 86, 117, 47, 92, 132, 54, 122, 52 (ср. 53), 125, 137, 84, 164, 256, 154, 59, 106, 159, 110, 23, 101, 65, 133, 60, 127, 126)
Мелеагр из Гадары (Келесирия), о чьих эротических стихотворениях, посвященных девушкам, уже шла речь выше (с. 173), провел свою молодость в Тире. Находясь здесь, он не желал иметь дела с девушками и поэтому был особенно восприимчив к красоте мальчиков; хотя число тех, к кому он пылал любовью, весьма внушительно, больше всех он любит Минска, чье имя мы встречаем в его эпиграммах наиболее часто.
Из шестидесяти эпиграмм Мелеагра, вошедших в двенадцатую книгу «Антологии», тридцать семь обращены к мальчикам, называемым по имени, причем восемнадцати из них посвящены отдельные стихотворения; кроме того, Мелеагр упоминает многих других, так что читатель поражается его легкой впечатлительностью, даже принимая во внимание, что некоторые стихотворения суть не что иное, как поэтическая игра, лишенная какой-либо реальной основы, и что один и тот же мальчик мог выступить в нескольких эпиграммах под разными именами. Как бы то ни было, Мелеагр твердо убежден в том, что предпочтение следует отдать любви к мальчикам, и ему известно, как подкрепить этот ответ на часто обсуждавшийся вопрос посредством нового и неожиданного аргумента:
Женственная Киприда сжигает любовию к женам,
Этот мальчишка Эрот правит любовью мужской.
Мне-то за кем? За сыном? За матерью? Мнится, Киприда
Как-то сказала сама: «Верх берет дерзкий юнец».
[перевод Ю. Голубец]
Когда вспыхивает чудо Эрота, рассудок бессилен и безраздельно господствует страсть. Да это и понятно, ибо уже в самом нежном возрасте Эрот играл душой поэта, словно в кости. Однако во всем виноваты глаза поэта, жадно впитывающие отроческую красоту, из-за чего душа подпадает под власть Эрота.
Здесь уже ничем не поможешь: душа пленена и пытается ускользнуть, словно птица, рвущаяся прочь из клетки. Сам Эрот связал ей крылья, зажег в ней огонь, и жаждущему не остается ничего другого, как утолять жажду слезами. Любые стенания напрасны, ибо из-за них Эрот забирает над сердцем еще большую власть.
Но все это, полагает поэт, вполне естественно, потому что его мальчик столь хорош, что сама Афродита предпочла бы его своему сыну Эроту. Свою красоту его любимец получил от самих Граций, однажды
встретивших и расцеловавших его; этим объясняется пленительная грация его юного тела, его милый лепет и немой, но красноречивый язык его глаз. Когда он далеко, когда ему пришлось отплыть в морское путешествие, тоска по нему приходит на смену любви. Тогда поэт завидует кораблю, волнам и ветру, которые могут наслаждаться лицезрением его единственного любимца; как бы хотелось ему превратиться в дельфина, чтобы нежно донести мальчика на своей спине к желанной цели.
(а) «Любовь принесла ночью под мой покров грезу о нежно смеющемся мальчике восемнадцати лет, все еще носящем хламиду; и я, прижимая его нежную плоть к своей груди, срывал пустые надежды. В памяти моей еще теплится желание, и в глазах моих еще жкчет сон, схвативший для меня в погоне этого крылатого призрака. О душа, несчастливая в любви, перестань наконец понапрасну лелеять мечты о красавцах».
(b) Нот, мореходам попутный, страдальцы влюбленные, схитил
Подпуши у меня, — он Андрогета унес.
Трижды блаженны суда и трижды благостны воды.
Счастлив четырежды ветр, отрока морем неся. Если б дельфином мне стать!
На плечах перенес бы по морю,
Чтобы он смог увидать Родос, где отроков сонм.
[перевод Ю. Шульца]
Как не хочется поэту преждевременно пробуждаться от таких снов! Глупый петух, своим криком разрушивший мир мечты! Будь ты проклято, грубое создание, — пафос поэта оборачивается здесь комизмом.
Однажды поэт пускается в плавание по морю. Все опасности моря уже счастливо миновали, поэт радостно покидает качающийся корабль и ступает на твердую землю; и вновь Рок является перед ним в образе хорошенького мальчика: новая любовь — новая жизнь.
Другой раз он говорит:
Терпким медом сладимы, становятся сладостны вина;
О, как приятен союз сладостно—пылких сердец!
Сладостный Алексид Клеобула пылкого любит —
Разве Киприда и тут мед не смешала с вином?
[перевод Ю. Голубец]
О Минске168 («мышонке»):
Мальчик прелестный, своим ты мне именем сладостен тоже,
Очарователь — Минск; как же тебя не любить?!
Ты и красив, я Кипридой клянусь, красив совершенно.
Если ж суров, — то Эрот горечь мешает и мед.
168 Минском звали одного из пажей Аотиоха; см. Полибий, ν, 82, 13.
И в другом месте:
Знаю всего я одну красоту. Глаз мой — лакомка хочет
Лишь на Минска смотреть; слеп я во всем остальном.
[перевод Ю. Шульца]
Но особенно восторгается поэт красотой глаз Минска: (а) «Тир, я Эротом клянусь, питает красавцев; Минск же //Всех их затмил, воссияв, словно как солнце меж звезд». (Ь) «Дивная прелесть сверкнула; он пламя очами швыряет. //Или Эрот подарил мальчику громы в борьбе? //Здравствуй, Минск! Страстей огонь ты людям приносишь — // Мне же сверкай на земле благостным только огнем!» [перевод Ю. Шульца] (с) «О Минск! В тебе пристань обрел корабль моей жизни. //И последний души вздох посвящаю тебе. //Юноша милый, поверь мне, клянуся твоими очами, —- //Светлые очи твои даже глухим говорят: //Если ты взгляд отуманенный бросишь, — зима предо мною, //Весело взглянешь — кругом сладкая блещет весна!» [перевод В. Печерина]
