Меня сердило и угнетало, что мои мысли вращались исключительно вокруг горбуна и все страхи и опасения были направлены лишь на то, как он поймёт мои поступки, не зная их причины, однако я ничего не могла с собой поделать и продолжала носить на душе тяжёлый груз забот, не дававший мне радоваться приятному дню.
И как раз в этот несчастный момент Петер вздумал предложить мне руку и сердце, а я была так угнетена размышлениями о впечатлении, которое произведёт на преступника-горбуна рассказ мистера Чарльза о встрече со мной, что менее всего была склонна выслушивать подобные предложения. И всё же я попыталась сосредоточиться на действительности, которая состояла в очень симпатичном, можно сказать, даже красивом датчанине, о котором я была самого высокого мнения, а также в Марте, очень милой и привязчивой девочке, не выпускавшей мою руку. Я знала за собой множество недостатков, как характера, так и внешности, поэтому у меня не было никакого сомнения в том, что на решительный шаг Петера побудило пойти только отношение ко мне дочери, а такая причина нередко соединяет самых разных и часто очень неподходящих друг другу людей. Представить семейную жизнь мне не составило труда, но она была окрашена в краски, родственные моему угнетённому состоянию. Я думала о том, как день за днём языковый барьер будет отделять нас от понимания наших забот и надежд, как пройдёт время, а мы по-прежнему будем оставаться тайной друг для друга, потому что не сможем делиться переживаниями, случайными и неслучайными мыслями, воспоминаниями и впечатлениями, как постепенно надежды Петера на счастье сменяются разочарованием, мы всё более отдаляемся друг от друга, а к тому времени, когда я выучу датский язык достаточно хорошо для того, чтобы понимать и вести отвлечённые беседы, мы станем настолько чужими друг для друга, что приобретённое знание языка не сможет нас сблизить. И Марта, для которой сейчас достаточно держать меня за руку, улыбаться и говорить, не ожидая ответа, через месяц будет тяготиться немым общением. Эти неутешительные картины, вызванные подавленным состоянием духа, быстро промелькнули перед моим внутренним взором и оказали очень сильное влияние на осознание самого главного: мне нравился Петер, но я его не любила. Я не могла представить, что смогу когда-нибудь поцеловать его или принять без содрогания его ласки или хотя бы поцелуи, ведь он предлагал мне стать не гувернанткой его дочери и своим другом, а женой, обязанности которой отличаются от обязанностей няньки или воспитательницы, а я всегда была противницей поговорки "стерпится — слюбится". Нет, предложение датчанина было мне решительно не по нраву, а мрачность, с которой я в тот день предпочитала глядеть на мир, не надоумила меня попросить Петера дать мне время подумать и побудила меня рубить сплеча, чего народная мудрость всегда убеждала не делать. Смысл ответа для меня был ясен, оставалось лишь облечь его в подходящие слова, смягчающие суть и не оставляющие тяжёлого осадка. Я могла бы сказать, что мы слишком разные, на что он с полным правом возразит, что ни я его не знаю, ни он меня. Сказать, что я его не люблю, было бы самым точным выражением моих чувств, но они могли его очень огорчить. Длинные рассуждения о безотрадности нашей совместной жизни были недоступны в техническом отношении, но и будь английский моим родным языком, такое объяснение напомнило бы мне холодную проповедь Онегина, недоставало лишь прибавить в конце: "Ужели жребий вам такой назначен строгою судьбой?"
— I live in Russia, — сказала я. — I shell never leave my Motherland.
Узнай кто-нибудь из моих сотрудников или знакомых, к каким высоким патриотическим речам я прибегла, они решили бы, что я или сошла с ума или издеваюсь над Петером, но покидать родину мне, в самом деле, не хотелось, пусть это и противоречит общему убеждению, что, предоставь бывшим советским возможность зацепиться где-нибудь за пределами своей страны, и они тут же покинут СНГ. К счастью, осуждать меня было некому, потому что передо мной стоял датчанин, который вряд ли усвоил, что патриотизм, который приписывали моим соотечественникам даже тогда, когда он почти сошёл на нет, сейчас считается чуть ли не признаком слабоумия.
— All my relations and friends are there and I cannot leave them.
Расставаться с родственниками и друзьями, и в самом деле, было бы трудно. Моя старая тётушка часто повторяла: "Не забывай свои корни". А сейчас мне предлагалось оставить свои корни в одной стране и мёртвым бревном переехать в другую. Это было бы возможно, если бы я с детства или ранней молодости привыкла разъезжать по свету, но бросить привычный мир и близких людей неожиданно, из-за предложения незнакомого мне прежде человека казалось немыслимым.
Понял меня Петер или не понял, но, по крайней мере, он осознал, что я отказываюсь выходить за него замуж. Нам обоим стало неловко, потому что даже банальное предложение остаться друзьями было лишено смысла, так как я скоро уезжала. Мне было жаль Марту, но я надеялась, что ребёнок скоро меня забудет, ведь в этом счастливом возрасте встречи и расставания переносятся легко.
Для приличия мы ещё немного погуляли по городу, делая вид, что никакого объяснения не было и в помине, а потом Петер отвёз меня домой.
Марта была бы непрочь выйти из машины и пойти за мной, но Петер тихим голосом что-то ей сказал, и девочка осталась на месте, очень огорчённая тем, что мы расстаёмся так рано. Датчанин попрощался со мной очень тепло и, по-моему, не без грусти. А мне стало жаль, что я так категорично отказала славному человеку. У меня было ещё несколько дней, чтобы разобраться в своих чувствах к нему. Нонна правильно сказала, что мне не двадцать лет и пора думать о будущем, а я подхожу к серьёзному делу с неуместной поспешностью. Может, по зрелом размышлении, я уже послезавтра привыкну к мысли о замужестве, а ещё через день без памяти влюблюсь в симпатичного Петера? Почему я не сказала, что его предложение застало меня врасплох, и я должна подумать? Во всём мире люди покидают родину, переезжают из страны в страну, выходят замуж за иностранцев, разводятся с ними, и никто не считает это чем-то особенным. Только бывшие советские, те, которые не нацелены на отъезд, сомневаются, мучаются, изводят себя выдуманными трудностями и только портят себе жизнь.
Я пригляделась к Петеру, отметила, что, по мнению большинства женщин, он, несомненно, красив, характер у него, насколько мне известно, хороший, а материальное положение не оставляет желать лучшего. К тому же есть готовый ребёнок, неизбалованный, спокойный, с которым уже налажен контакт. Может, у меня просто воображение годится только на создание мини-монстров на двести ватт, а представить счастливую семейную жизнь оказалось выше моих возможностей? Хансен мне сразу понравился, но оказался непригодным по своему любвеобильному характеру. Вот если бы (на память приходит героиня Гоголя) у Петера была внешность Душки и его широкая улыбка, а говорить он мог, как Дружинин… У Петера этих достоинств не было, но… Чем чёрт не шутит?
— I hope you will come and see us, — сказала я Петеру, решив быть вежливой и заодно, на всякий случай, показать, что мой отказ ещё может перерасти в согласие.
Датчанин не стал противиться моему приглашению и выразил уверенность, что мы ещё увидимся. Мне даже показалось, что он с самого начала не собирался удовлетворяться отказом, и это меня почему-то разозлило. Наверное, не надо было слишком церемониться и выискивать самую мягкую причину для отказа, а прямо объявить, что мы не подходим друг другу.
Я улыбалась до тех пор, пока машина не скрылась, а потом с раздражением подумала, что, если от навязчивого датчанина последует ещё одно предложение, мне не составит труда вновь ответить отказом, так что не стоит сейчас забивать себе голову утомительными мыслями, а будет лучше погрузиться в мою повесть, где действует хороший горбун, и забыть о Петере с его предложением и о злобном маньяке, преследующем мою подругу только за то, что она не разделяла его чувства.
