— Вы надолго к нам, Жанна? — мягко спросил горбун.

— Примерно на месяц, — объяснила я.

— А разрешите спросить, кем вы работаете? — решительно вмешался Мартин.

— Я инженер, — отозвалась я немного растерянно, потому что обыкновенно инженеры не имеют возможности разъезжать по зарубежью, а Мартин, по-видимому, намекал именно на это.

— В командировке? — допытывался он.

В его тоне проскальзывала недоброжелательность, и мне показалось, что он подозревает меня в каких-то нетрудовых доходах.

— Нет, не в командировке, — твёрдо объявила я, стараясь не глядеть на горбуна с его взглядом василиска.

В эту минуту мне самой показалось странным, что я нахожусь здесь, а не в Москве. Если бы не подруга, пригласившая меня на представление, то мне и не снилась бы поездка в Данию. А если удивляюсь я, то как же не удивляться Мартину или, к примеру, этому странному горбуну.

Раздражение мгновенно улеглось, и я улыбнулась совершенно спокойно и естественно, что, как уверяет меня мама, мне очень идёт.

— Я не в командировке, Мартин, — сказала я. — И не с дипломатическим поручением. Я здесь только потому, что случайно попала на какое-то шоу, ответила там на несколько вопросов и получила приз в виде права на поездку в Данию.

Объяснение выглядело довольно глупо, но Мартин сразу подобрел и стал расспрашивать меня о Москве и нынешней жизни в СНГ. Выяснилось, что он преподаватель русского языка в Университете, всегда интересовался моей непостижимой родиной и знаком с многими русскими. Я поняла, что жену он себе выбрал тоже из-за особого пристрастия ко всему русскому, но, к сожалению, их совместная жизнь не задалась.

Теперь, когда мы оживлённо заговорили и чувство неловкости бесследно исчезло, Мартин уже не казался мне таким бесцветным и язвительным. К тому же я почувствовала, что снискала его расположение и даже нравлюсь ему, а какую же девушку оставляет равнодушной такое отношение к себе. Мы много разговаривали, ещё больше смеялись, а горбун чаще помалкивал и внимательно прислушивался к нашей беседе. Мне бы очень хотелось, чтобы он не сидел особняком, но на мои неловкие попытки втянуть его в разговор он отвечал вежливо и кратко, тем самым показывая своё нежелание приобщаться к активной беседе.

Надеюсь, в своих рассказах о жизни в Москве я проявила достаточную бодрость и жизнерадостность и сглаживала трудности, о которые поневоле спотыкаешься, когда говоришь о нашем быте. А когда речь пошла о гуманитарной помощи, которая, к большому и неиссякаемому удивлению Мартина, бесследно исчезает, не доходя до нуждающихся, я забыла о намерении каким-то образом показать, что я не нуждающаяся и не жду её, так как вспомнила о пресловутом русском гостеприимстве, которое в полной мере в наше время можно позволить себе только за границей, и запоздало предложила гостям чаю.

— Типично русский напиток, — удовлетворённо заметил Мартин. — Я люблю чай и редко пью кофе.

— Типично русский напиток, — согласилась я. — Только какой: грузинский, азербайджанский, индийский или цейлонский?

Горбун улыбнулся, а Мартин упорно твердил, что он всегда любил пить чай, потому что это русский обычай.

Мне всё-таки показалось, что он делал над собой усилие, прививая себе любовь к чаю, и эта привитая любовь до конца не вытеснила врождённую любовь к кофе. Сама я сейчас с удовольствием выпила бы кофе, так как этот напиток в Дании сильно отличается от того, какой можно сделать из нынешнего советского кофе, потому, возможно, что, как говорят, у нас продают самые низкие сорта. Дома я не могу пить кофе каждое утро, у меня от него всегда остаётся неприятное ощущение в горле, а здесь я готова пить его целыми днями, а гостям его не предложила не от обострения природной жадности, а потому, что было уже поздно и я боялась не уснуть ночью.

— В таком случае, я сейчас приготовлю чай, — сказала я, вставая.

Горбун взглянул на часы и выразительно посмотрел на друга.

— Вы приготовите его нам в следующий раз, — возразил Мартин. — Уже поздно, и мы, пожалуй, пойдём. Ирину я уже, как видно, не дождусь… — Он помрачнел и с ожесточением закончил. — И слава Богу.

Он встал и направился к двери. Горбун тоже поднялся, и я невольно шагнула в сторону, освобождая ему проход, потому что он, хотя и не был толст, но всё-таки оказался слишком громоздок для того пространства, которого хватало щуплому Мартину. Я ещё удивилась тогда, что ноги у него соответствуют мощному торсу, а у горбунов, о которых я читала, если только их уродство не было результатом несчастного случая, кроме искривления позвоночника всегда присутствовал ещё какой-то изъян типа слабых и коротких ног или слишком большой головы. Правда, Дружинин прихрамывал, и это компенсировало неестественную для подобных ему людей пропорциональность фигуры.

— Я обязательно загляну к вам ещё раз, — сказал датчанин, глядя мне прямо в глаза. — Вы разрешите?

Не могла же я отказаться. Да мне и не хотелось отказываться, потому что неприятного осадка от этого посещения не осталось, а принимать гостей я всегда любила.

— Буду очень рада.

— Вот, передайте Ирине ключ, — попросил датчанин. — Я обещал вернуть.

Ключ я положила на тумбочку.

Мартин протянул мне на прощание руку и задержал мою ладонь в своей. Моя улыбка потеряла естественность, так как я не люблю рукопожатий вообще, а тем более долгих рукопожатий. Чувствуешь, как сотрясается твоя безвольная рука, и не чаешь, как освободиться. Не знаю, может, приятнее самой трясти чью-нибудь руку, мне почему-то не приходило в голову это проверить.

Датчанин, наконец, отпустил мои затёкшие пальцы, я повернулась к горбуну, чтобы попрощаться, и с ужасом ждала, что он тоже вцепится в мою руку и, не приведи Господь, пожмёт её своей пусть и не очень огромной, но всё же лапищей. Однако Леонид Николаевич лишь вежливо улыбнулся.

— Был очень рад с вами познакомиться, — только и сказал он, слегка наклонив темноволосую с едва заметной проседью голову, что должно было означать его прощальный поклон.

Меня стало терзать подозрение, что горбун обиделся на недостаток внимания к его особе, и я предложила как можно сердечнее:

— Надеюсь, вы тоже зайдёте, Леонид Николаевич.

Горбун вновь наклонил голову и вышел на улицу. Мартин улыбнулся, развёл руками, давая понять, что таков уж у его друга характер, и шагнул за порог. Вскоре раздались урчание мотора и шум отъезжающей машины. Только тут я вспомнила, что Мартин забыл забрать свои вещи, за которыми специально проехал и которые уложил в чемодан. А может, он специально оставил их, чтобы иметь предлог приехать.

Я посмотрела в темноту вчера и страшно захотела спать. Мне стало лень думать и о новых знакомых, и о Ире с Ларсом, и все мысли мои устремились к дивану в моей комнате. Вероятно, сказывалась усталость от длительной прогулки, потому что уснула я почти мгновенно.

Почему люди так много о себе воображают? Почему они не хотят понять, что у других есть собственные желания и интересы? Почему они думают, что все мысли окружающих сосредоточены только на их драгоценных особах? Я крепко и безмятежно спала, причём в мой сон не вклинивалась даже тень Иры, а эта несносная женщина разбудила меня на самом интересном месте, когда, набравшись смелости, я вопрошала начальника, почему он повысил зарплату низкооплачиваемым сотрудникам за счёт высокооплачиваемых, а срезать часть оклада у себя считает недопустимым. Я во сне так восхищалась своим спокойным деловым тоном, а остальные сотрудники так дружно стояли за моей надёжной спиной, что начальнику пришлось бы держать ответ, если бы не Ира, которая нагулялась с Ларсом, а теперь возжелала со мной объясниться и трясла меня за плечо, похожая на фурию в своей твёрдой решимости.

— Зачем ты меня разбудила, он же ещё не объяснился, — простонала я, закрывая глаза и надеясь, что сон возобновиться с того самого места, где он прервался.

— Что толку в его объяснениях, если ты не способна ничего понять, — гневно проговорила Ира. — Сухарь бесчувственный! Синий чулок!