– Ну зачем же спешить? Давай попробуем еще раз, – она надеялась, что еще можно оставить все как есть, еще не все потеряно. – Я все поняла, я больше не буду…

– Да при чем здесь ты? – взорвался Сергей. – Нет тут твоей вины! Просто ты – не она. Я ведь каждый раз вздрагиваю, столкнувшись с тобой в дверях! Потому, что раньше сталкивался с нею. И нам обоим это очень нравилось, мы, как дети малые, начинали дурачиться. А теперь я дико боюсь поднять глаза и увидеть рядом не ее. Я боюсь тебя, понимаешь? Ты чужая, ты никогда не сможешь стать ею. Она – предательница, я ее ненавижу! Но никогда ее место не сможет занять другая женщина. Я пробовал, я честно пытался – ничего не получается…

Женя поняла, что в этом доме ей больше ничего не светит. Тщетно пыталась сдержать слезы, но они текли по щекам, не слушаясь ее команды «стоп». И, чтобы хоть как-то спасти ситуацию, отвлечь внимание от этих предательских слез, она сказала тихонько:

– Тогда, может, тебе нужно простить ее? Простить и снова жить вместе.

Ей как раз совсем не хотелось, чтобы он простил бывшую жену, чтобы Ирина снова вернулась в его жизнь, но Женя чувствовала, что он хотел бы услышать от нее эти слова, потому и сказала – по привычке делать ему приятное.

Он устало опустился на диван рядом с Женькой, вздохнул.

– Разве можно простить предательство? Да и не нужен я ей больше, у нее теперь молодой есть, наверное, от него проку больше, чем от меня. Видимо, я уже старый конь. Нет, я никогда не прощу ее, никогда. Но и забыть не смогу. Не потому что она хорошая, а ты плохая. Просто потому, что я такой. Так и буду до смерти куковать в гордом одиночестве. Ты прости меня, Жень, прости, слышишь?…

Она уткнулась в его плечо и расплакалась, не таясь. Она прощалась с ним, с надеждами, с любовью. Не одному ему придется век куковать в одиночестве. Она тоже никого другого не желала видеть рядом с собой.

Несмотря на то, что Вадим сдержал слово, не обмолвившись о происшествии, Николай догадался. Вернее, не догадался, а прослышал о нелепом поведении Паулины в гостях. Скандал разгорелся страшный. Как водится, не обошлось без рукоприкладства. Заодно досталось и Вадиму. Долго отец выпытывал у него, когда пришла мать, в каком состоянии, с кем и чем занималась. Долго отказывался верить, что сразу из гостей Паулина вернулась домой. Заставил его поверить в непорочность супруги лишь факт, что в тот памятный день в гарнизоне практически не оставалось мужчин, а стало быть, изменять ему Паулине было решительно не с кем.

В гарнизоне на чету Черкасовых стали коситься, все реже приглашать на праздники. Николай зверел от этого еще больше. И все чаще стал наливать супруге рюмку водки на ночь, как он объяснял, «для хорошего сна». Но Вадим-то теперь отлично знал, для какого «хорошего сна» отец это делал. Знал, бесился, ненавидел его все сильнее, все навязчивее было желание убить подлеца. Невыносимо тяжко было Вадику слышать чужой мамин смех за стеной, сладкие ее стоны. Ревность душила днем и ночью, отравляя существование мальчика. Каждую минуту таких ночей на месте отца он представлял себя. Все тело его кричало: «Не смей, гад, она моя, моя, моя!!!» И, представляя себя на месте отца, доводил себя шаловливыми ручонками до полного исступления…

Вскоре Черкасовы переехали в другую часть, неподалеку от Челябинска. То ли так замечательно все совпало, то ли отец сам напросился на перевод, не в силах вынести косые взгляды сослуживцев и ехидные ухмылочки их благоверных – так или иначе, а переезд вся семья приняла с облегчением.

На сей раз Николай не пытался обзавестись новыми друзьями. Держался обособленно, не подпуская к себе никого ближе, чем на пушечный выстрел. Паулинино же существование теперь больше походило на домашний арест.

Вадик ждал, когда отец вновь отправится на учения, чтобы остаться вдвоем с мамой. И тогда, мечтал он, и тогда… В мыслях он знал, что будет тогда, а приличных слов не находил. Вернее, он знал, как все это называется, но все эти слова были грязными и отвратительными, и уж никоим образом не подходили ни к его мамочке, ни к тому, чем они стали бы заниматься в отсутствии отца. И так сладко он мечтал, так сильно хотел, чтобы уехал отец, чтобы оставил их с мамой вдвоем хоть на несколько дней, что сама судьба одарила его своей милостью, отправив отца в командировку за новобранцами.

Ах, как летел Вадик из школы, ах, как сладко билось мальчишеское сердце в ожидании встречи с мамой. Ведь так много времени прошло уже с той памятной, восхитительной ночи, так давно это было. Он уже забыл о том, что сам-то, в отличии от мамы, оказался тогда не на высоте, не сумев доставить мамочке ответное удовольствие. Но уж теперь-то, уж сегодня, он сумеет, он все сделает, как надо! И мамочка поймет, что он у нее самый лучший, самый замечательный, и что не нужен ей больше отец, ведь теперь у нее есть сын!

Но командировка отца прошла даром. Пошли прахом все мечты Вадика. Ничего не было, ровным счетом ничего, если не считать самых обычных их с мамой игр в косметологов. Только еще хуже стало: в очередной раз смывая с него сметану, тщательно промывая его «краник», мама обнаружила, что сын вырос: не сдержался Вадик, не сумел скрыть от мамы возбуждение, вспухнул «краник» прямо в маминых руках и тут же, прямо в ее руках сдулся, оставив мутный скользкий след в ее ладонях… Из-за этого конфуза остались в прошлом их сметанные развлечения: мама, наконец, поняла, что сыну уже четырнадцать, мальчик вырос.

Прошло два бесконечных года. Вадик продолжал мечтать о маме, игнорируя ровесниц. Девчонки бегали за красавчиком табунами, как юные гонористые лошадки, некоторые, что понаглее, практически сами выпрыгивали из трусиков. Но не реагировал на них «краник», висел бессмысленным кусочком плоти, приспособленным лишь для отправления малой нужды.

Мама радовалась необыкновенной серьезности сына:, правильно, сейчас не о девочках нужно думать, а об аттестате – класс-то выпускной, летом судьба твоя решается, а для девочек еще будет время, никуда они от тебя не денутся. Вадик кивал согласно: да, мамочка, конечно, с девочками позабавляться я еще успею. Но лишь об одной «девочке» мечтал, лишь одну хотел каждую секунду своей жизни. Но маме не с кем было пить шампанского в те дни, когда уезжал отец. А потому мечты Вадима оставались лишь мечтами.

Но если долго мечтать о чем-то, если очень сильно чего-то хотеть, то желание непременно исполнится. Исполнилась наконец-то и самая заветная мечта Вадика: очередные учения отца выпали аккурат на его день рождения. А так как друзей в гарнизоне не было ни у Вадика, ни у Паулины, то праздновали они его шестнадцатилетие вдвоем. Настоящий подарок судьбы: он, мама, и шампанское. И не пришлось ничего выдумывать, Паулина сама открыла бутылку, сама налила себе и сыну:

– Вот ты и взрослый, сынок! Вот и могу, наконец-то, выпить шампанского с самым дорогим человечком во вселенной! Будь здоров, Вадюша, будь всегда таким же красивым и послушным, самым замечательным на свете человеком!

И выпила до дна, как и полагается за здоровье сына. Вадик тоже выпил, но чуть-чуть. Не из соображений вредности алкоголя для растущего шестнадцатилетнего организма, а сугубо из практичности: неизвестно ведь, сколько шампанского нужно выпить маме, чтобы перестать быть мамой. А у них была припасена всего одна бутылка – ведь покупала ее мама втайне от отца, чтобы тот, не дай Бог, ни о чем не узнал. И главное, нужно не забыть сразу выбросить пустую бутылку, дабы не оставлять после себя компромата.

Повеселела Паулина сразу, после первого же бокала. Однако это все еще была мама. Щедрой рукой Вадик подливал ей шампанского, не забывая отсчитывать: раз, два, три… Уже после второго мамин взгляд слегка осоловел, язык начал выдавать странные речи про Паулину Видовскую. Третий бокал и вовсе оказался решающим. Взгляд Паулины сконцентрировался на Вадиме:

– Ай, какой красивый мальчик! Малыш, а ты не «голубой»? Для гетеросексуала выглядишь слишком хорошеньким.