Она одолжила мне двести тысяч долларов (без процентов, но я должен был вернуть всю сумму за два года, что и сделал), чтобы я смог купить студию на Четвертой авеню между Одиннадцатой и Двенадцатой. Это было огромное помещение с высокими потолками, откуда открывался прекрасный вид на Чайна-таун и Бруклинский мост. Я серьезно занялся живописью. Я понял, что это мое призвание. Если бы мне когда-нибудь пришлось заполнять графу «профессия», то лучше написать в нее «художник», чем «костюмер».

8 мая 1987 года Мадонна пригласила меня на ужин в музей Метрополитен, где как раз открылась египетская выставка. Рядом со мной сидела Лорен Хаттон, одна из ведущих супермоделей мира и звезда фильма «Американский жиголо». Она была ослепительно хороша. Мы разговорились и даже обменялись телефонными номерами.

Лорен пригласила меня в свой лофт над старым театром на Джонс-стрит. В квартире стоял большой банкетный стол, по которому были разбросаны журналы с ее фотографиями. Мы много разговаривали о жизни, любви и модельном мире. Лорен сказала, что увлечена искусством и всегда хотела рисовать. Я посоветовал ей купить холст и попробовать. Она же никому не обязана показывать свои картины. Если ей что-то не понравится, она всегда сможет перерисовать.

На следующей неделе она снова пригласила меня к себе. Она купила огромный чистый холст и уйму принадлежностей для рисования. Я спросил, зачем ей такой большой холст и как она втащила его в свою квартиру. Она протянула мне рисунок с изображением беременной женщины в разрезе. В утробе находился ребенок.

— Я хотела показать тебе этот рисунок, — сказала она.

Рисунок был поразительным, великолепным, почти идеальным.

Лорен сказала, что хочет теперь нарисовать то же самое на холсте, и спросила, не могу ли я ей помочь — начать рисовать прямо сейчас. Я помешкал, но согласился. Лорен на пару часов отправилась по магазинам.

За это время я скопировал рисунок на холст и так увлекся, что не заметил, как она вернулась. Я даже не понял, что почти закончил картину.

Лорен подошла к холсту, взглянула на мою работу и взбесилась:

— Зачем ты нарисовал мою картину? Как ты мог так со мной поступить? Что ты наделал? Что ты наделал? Я хотела сама нарисовать эту картину, а ты пришел и все нарисовал. Ты этому у Мадонны научился, да?

Что за черт? О чем она говорит?

— Ты с ума сошла, — ответил я. — Рисуй поверх, мне до того дела нет. И не звони мне, пока не придешь в себя. Мадонна тут совершенно ни при чем.

В конце концов, я сделал именно то, о чем меня просила Лорен, — перенес рисунок на холст.

Я вышел из квартиры в полном недоумении.

Через пять дней Лорен позвонила мне домой и извинилась за свою несдержанность. И все равно она считала, что я копирую Мадонну. Я спросил, что она сделала с картиной.

Я отнесла ее на крышу и сожгла, — ответила Лорен. Ты сумасшедшая, — сказал я и повесил трубку.

Через несколько недель мы с Дэнни прогуливались по улицам, и я увидел открытку с тем самым рисунком, какой показывала мне Лорен. Я вытащил ее со стойки и перевернул. На обороте было написано: «Пикассо, Голубой период». Я должен был знать. Мне следовало изучить работы Пикассо более внимательно. И хотя Лорен впоследствии звонила мне и приглашала пообедать, я больше с ней не встречался.

Изучение творчества Пикассо принесло свои плоды. Через два года Мадонна сказала, что хочет коллекционировать произведения искусства, и спросила, не могу ли я ей помочь. Я выяснил, что сейчас высоко ценится Леже, нашел репродукцию и показал ее своей подруге Дарлен Лутц, искусствоведу, которая раньше работала с Мариполь. Я сказал, что ничего не знаю об этом художнике и о картине, но мне она нравится, и попросил оценить ее.

Дарлен все мне рассказала. Я взял репродукцию и пошел к Мадонне, рассказал ей все, сказал, что картина замечательная, идеально подходит для ее квартиры. Я считал, что Мадонна должна ее купить. Она меня выслушала, дала мне миллион долларов, и я купил картину для нее.

Вскоре после этого Мадонна заинтересовалась творчеством Тамары де Лемпики. Она прочла книгу о художнице и находилась под большим впечатлением. Я сказал, что картина Лемпики идеально впишется в стиль квартиры. Мадонна начала коллекционировать ее картины. С этого момента моя роль в жизни Мадонны заметно расширилась. Дарлен Лутц была ее официальным консультантом по вопросам искусства, я же стал консультантом неофициальным. Я постоянно просматривал многочисленные каталоги, ходил по галереям и вместе с Дарлен от имени Мадонны участвовал в аукционах.

После Лемпики Мадонна купила картину Фриды Кало «Мое рождение» и «Сердце под вуалью» Сальвадора Дали, мою любимую картину в ее коллекции.

Я узнал, что на аукционе «Сотбис» будет выставлена картина Пикассо «Бюст женщины» (портрет Доры Маар). Я сказал об этом Мадонне, и она отправила нас с Дарлен на аукцион, чтобы мы купили ей эту картину.

Картина была прекрасна. Мы с Дарлен сидели в зале, зная, что Мадонна готова заплатить за нее не больше пяти миллионов долларов. Мне безумно хотелось купить эту картину. Торги начались с двух миллионов. Я предложил три. Кто-то назвал сумму в четыре. Тогда я предложил пять. Наступила тишина. Потом аукционер объявил:

— Продано джентльмену с табличкой 329.

Все зааплодировали. Картина принадлежала мне. То есть Мадонне. Я был страшно возбужден. Я подписал контракт с Сотби и вышел из зала. Мне казалось, что я на седьмом небе от счастья.

— Ты получила ее, крошка, — сказал я Мадонне по телефону. — Ты ее получила. Она чертовски хороша!

Мадонна закричала от радости. А через секунду тяжело вздохнула.

Я прекрасно понимал ее настроение.

— Она стоит того, Мадонна. Ты получила настоящего Пикассо.

Мадонна распорядилась повесить картину над своим палисандровым столом. Я наблюдал за тем, как рабочие вешали портрет. Через несколько дней Мадонна вернулась в город и впервые увидела картину.

— Она прекрасна! — воскликнула она. — Она мне нравится! Мне не жалко денег. Ты прав, она стоит каждого цента!

За несколько лет мы с Дарлен потратили на приобретение произведений искусства для Мадонны около двадцати миллионов долларов. К 2008 году ее коллекция оценивалась уже больше, чем в сто миллионов.

Мадонна никогда не была в моей студии, но однажды, через несколько месяцев после моего переезда, появилась у меня вместе с Джоном Ф. Кеннеди-младшим. Судя по всему, в тот раз, когда он пришел к ней в гримерку, ей действительно удалось заставить его ревновать. Я не удивился. Мадонна не говорила мне, что у них роман. Но, приведя его в студию, она явно хотела показать, что они с Джоном — пара. Я чувствовал, что ей хотелось произвести на меня впечатление, и это ей удалось. Я был не просто поражен, а нокаутирован. Я и мечтать не мог, чтобы Кеннеди пришел в мою студию. Джон был очарователен и вежлив. Но мне было ясно, что между ними нет ничего серьезного. Это был просто легкий, забавный флирт.