Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Посмеялись.

— Да и кроме того, неинтеллигентный ты, Женя. А творец должен быть интеллигентом. Ты только не обижайся, я как есть говорю. Нету в тебе самодисциплины. Ну да, самодисциплина, она в наше время вообще мало у кого есть, увы…

Женя ничего не ответил.

На скамейке у Витиного подъезда сидела Наташа. Сидела и красный кленовый листик в руках вертела. Такой же красный, как она сама — рыжие волосы в хвост, бордовое пальтишко.

— Ты чего тут делаешь? — удивился Женя. — Так и мёрзла тут всё время, пока я у Вити сидел, что ли?

— Поговорить хотела. Мы вчера в баре не договорили, помнишь…

— Помню…

— Я для этого к нему сегодня и пришла — хотела тебя выцепить. Но так, чтобы не выдернуть, а выцепить. Не хотела звонить, встречу назначать… Выдёргивать не хотела.

И они отправились прочь из двора, вниз по улице, к трамвайной остановке. Наташа сказала, что надо ехать в лес, что ей тревожно. Неспокойно на душе.

— Не надо жалеть, — говорила она, — не надо жалеть, что мы убьём кого-то. Не надо думать, что на земле должны жить слоны, жирафы, крокодилы, и старшие братья их — мы… Яванские носороги те же, их штук пять-десять, наверное, осталось. Их всё спасают какие-то общества защиты среды, спасают… Нет, чтобы дать спокойно вымереть, понимаешь?

— Я не углублялся в вопрос, — пожал плечами Женя. — Но ведь вымирающие виды надо спасать. А то мы и так планету засрали, хуже некуда.

Он еле поспевал за Наташей. Обычно спокойная и уравновешенная, она сейчас так быстро шагала по лесу, как будто хотела убежать куда-то. Прорваться сквозь ветки, кочки и коряги, сквозь траву и густой ельник… Пару минут назад они сошли с тропинки и сейчас продирались через какие-то дебри. Женя уже намочил ноги — осенью в лесу это всегда происходит, когда вздумаешь побродить там, где не ступала ещё нога человека.

— Это эволюция. Э-во-лю-ци-я. Более приспособленные убивают слабых. Вот, думаешь, метеорит сильно скорбил и терзался по поводу убийства динозавров? Думаешь, плацентарные маялись из-за того, что извели сумчатых? Это природа, Женя… Природе всё равно…

Женя подумал, что ему всё равно на эту природу, ну да бог с ней, пускай выговорится, если Ксену выговориться не может. Такой взволнованной он её давно не видел.

— Мы более приспособленный вид. Мы эволюционно вывели разум. Язык. Мы развились до технологий. До парового двигателя, авторучек, лазерных дисков; мы письменность изобрели. Мы развились и заслужили. Теперь мы хозяева, и мы делать можем — всё, что захотим!

Она отломала ветку осины, бросила её в Женю и расхохоталась.

— Будь у меня ружьё, я бы кого-нибудь подстрелила.

— Зачем? — испуганно спросил Женя.

— Потому что — могу. Могу. Вот ты бы меня остановил разве? У нас законом только людей убивать нельзя. А букашку, таракашку, зайца, косулю, индрикотерия, мамонта какого, давай, стреляй! Стреляяяяй!

Наташа ломанулась сквозь кусты и исчезла из виду. Женя бежал за ней пару минут, но всё никак не мог понять, где она: в густом ельнике плохо видно даже на расстоянии метра. Где-то сбоку он слышал её смех, треск ломающихся веток и быстрый топот ног. Потом с другой стороны. Потом спереди.

«Бежит же… А тоже ведь, наверное, ноги промочила», — подумал Женя.

— Ната, погоди! Нат!

Напролом, наугад. Руки, лицо — по колючим шипам, сквозь иголки, сквозь старые паутинки, сквозь мусор какой-то, шелест, щёлканье, крик, крик…

И — опушка, тишина. Дорога. С одной стороны от неё — ельник. На обочине — Наташа, сидит на корточках, сжавшись, и плачет тихо. А за дорогой — вырубка. Гигантская вырубка. Выкорчеванные пни, колдобины, рытвины. Грязно-мёртвая земля, как шрам, как болячка воспалённая, как гнойник. Бесконечная, здоровенная вырубка, и где-то далеко за ней дым поднимается.

— Наташа… Наташик… Ната…

Женя подбежал к ней и обнял.

— Ну успокойся, успокойся, пожалуйста. Всё хорошо. Так ведь?

— Так…

— Давай домой поедем. А? Поедем? Мы по этой дороге до автобуса выйдем?

— Выйдем…

Он кое-как поднял её слабое, обмякшее тело на ноги.

— Я есть хочу, — пожаловалась Наташа. — Я так давно ничего не ела… Так давно… Они же все живые, они все живые были когда-то…

Удар.

Удар.

Удар.

Гулкие, тяжёлые удары часов. Витя насчитал шесть. Шесть вечера.

Пора.

Он встал с кресла, сложил плед вчетверо и повесил его на спинку. Помыл кружки, оставленные друзьями, почистил трубку, пепел высыпал в мусорник. Отправился в комнату.

Чёрные брюки — идеально выглаженные. Белая рубашка, чёрный галстук. Полторы минуты на завязывание галстука. Чёрный пиджак. Белые носки. Чёрные ботинки, купленные в строительном магазине — с металлическими вставками в носах. Идеально вычищенные. Широкополая шляпа.

Витя некоторое время наблюдал самого себя в зеркало. Повернулся, поправил пиджак. Шляпу поправил. Ни единого упрёка. Ни пылинки, ни пятнышка. Не придерёшься.

В старом деревянном сундуке его ждали стилеты — шесть штук. По два в каждый рукав, и два запасных. Остро наточенные штыковые ножи — по одному к каждому голенищу на специальных застёжках. Кастет для левой руки — в карман. Массивное кольцо с черепом — на безымянный палец правой руки. Серебряные заводные часы на цепочке — в нагрудный карман. Маленький, в твёрдой чёрной обложке, сборник сочинений Пушкина — в карман пиджака. Белый платок — в другой карман.

Длинный чёрный кожаный плащ.

И у дверей последнее — крепкая узловатая дубовая трость с серебряным набалдашником, сделанная специально на заказ.

Десять минут седьмого. В путь.

В случайном порядке автобус — троллейбус — автобус, не запоминая номеров. Каждый раз в новое место. Витя всегда ехал наудачу, и удача пока ни разу не подводила его.

На этот раз он попал в спальный район. Многоэтажки, бабушки в супермаркетах, усталые люди с работы домой возвращаются. Паркуют машины, тыкают в кнопки лифтов, зажигают свет на кухнях, кидают полуфабрикаты в микроволновки.

Медленной, степенной походкой Витя прошёл по тротуару вдоль узкой улочки и оказался возле местной школы. Уроки давно закончились, пустые окна глазели перевёрнутыми кверху ногами стульями. Рядом, недалеко от входа — две скамейки, две клумбы, берёза, мусорник. Витя протёр платком скамейку, присел и раскрыл книжку там, где лежала закладка. Посмотрел на часы. Почти семь.

Они появились через девять минут. Они всегда появлялись независимо от места. Где-то раньше, где-то позже. В разных количествах, в разной степени опьянения, разной степени тупости и озлобленности. Но всегда, всегда появлялись. Не было ещё ни одного такого места в городе, где бы их не оказалось.

— Ты, бля, кто нах такой? — сиплый злобный голос вопросил над самым Витиным ухом. — Я тебя на нашем районе, ннннах, не видел ещё.

Витя закрыл книжку и осмотрел пришедших. Четыре гопника, один лысый, вытатуированный; остальные чуть поскромнее — коротко стриженые, в куртках, двое — в джинсах, двое — в спортивных штанах. Один поигрывал ключами на длинной цепочке. Один курил.

— Чё за нах, бля! Давай, бля, отвечай! — лысый грубо толкнул Витю в плечо и сел рядом. — Или ты не знаешь, кто я, бля, такой, а? Да я Паша Гирутский, ннааах. За меня, бля, полрайона встанет, нннаа…

Витя выждал паузу. Не просто молчал, а именно выждал паузу — оглядел пришедших холодным, непроницаемым льдом своих глаз.

— Позвольте представиться, — сказал он и поднялся со скамейки. Положил Пушкина в карман и элегантно перекинул трость в левую руку. — Виктор Алексеев, странствующий актёр и фокусник. Даю представления за деньги.

— Чёёёёё, бля? — потянул лысый. — Чёёё ты там даёшь? Деньги?

Гопы дружно заржали.

— Представления, — ничуть не смутившись, продолжал Витя. — Я даю представления. Правда, умею я пока довольно мало и показываю только «избиение червей». Но и это интересный номер, смею вас заверить…

— Червей, бля, да? Понтуешь тут, да?

8
{"b":"162621","o":1}