Но у всех было пиво.
Сигареты.
И право на жизнь.
Билет, пропуск в эту жизнь.
— А завтра опять в универ, — сонно припомнил Ксен, сделав пару глотков пива.
— Да забей ты на этот универ. Вон, глянь лучше, небо какое над головой… Нависло небо какое. Звёзды — наше солнце.
— Луна наше солнце, — сурово ответил Ксен.
Стукнулись бутылками, выпили.
— Там эти злыдни уже отвыступали? — Ксен кивнул на клуб. — Ну эти, у которых Танк на басах, и солист ежа съел…
— Не ел он ежа, блин, — заржал Женька. — Кто это такую фигню придумал? Он из ежа одного все иголки повыдёргивал, это да.
— Ну. А потом съел. А то нафиг иголки выдёргивать?
— Как нафиг, на амулеты!
— О!
Ксен вдруг вскочил, вытащил нож и поманил за собой.
— Ты чего, Ксен… Нормально всё, успокойся.
— Да я не за тем…
Они двинулись сквозь скопление народа, наружу, от клуба. Пару минут брели по улице, добрались до парка.
— Я сегодня днём видел… Где-то тут. Или дальше?.. Под деревом, дворник сгребал… Где же они были… Ну… Посвети, а?
Женька достал мобильник и посветил. Ксен с радостными воплями тут же бросился к одному из деревьев — там лежала кучка вороньих трупов. Женька последовал за ним, присел рядом и с интересом наблюдал за действиями друга. Ксен брал птичек и осторожно, с хирургической точностью отпиливал ножом их лапки. Напилил семь лапок. Ворон было четыре, но у самой здоровенной из них почему-то оказалась только одна нога.
— Держи, — Ксен протянул пять лапок Жене. — Друзьям подаришь, на амулеты. А одну себе оставь.
— Ты мой лучший друг, — сразу же ответил Женя и протянул одну лапку Ксену.
Ксен засмеялся.
— У меня уже есть две. Для себя и для Натки. Бери, друзьям подаришь, говорю тебе. Амулет из сушёной лапы ворона — это тру. Ведь приятно, когда дарят, и дарить приятно. А?
— Верно.
Снова стукнулись бутылками и выпили.
— Пойдём, там щас жосткие чуваки играть будут. Ой, какие жжжосткие! Да и Наташа заждалась. Да, Наташа…
— Наташа?
— Я, я…
Она осторожно поцеловала задремавшего Ксена. Вынула из его рук свою фотографию в рамке.
— Всё хорошо. Всё хорошо, Артур. Я дома.
Ксен поднялся со стула, крепко обнял её и заплакал.
Заставить себя? Да тьфу, что проще. Взял и сделал. Было бы желание.
А с другой стороны, вроде бы и желание есть, и надо, а не делаешь. Сидишь, ногами болтаешь, смотришь в окошко. А мимо ночные фонари, улицы, дома, люди… И ничего не делаешь. Сила воли слабая, может?..
Жене всегда в детстве казалось, что он самый умный. Не в том плане, что знает больше всех, а что в критической ситуации всегда останется трезв. Когда все сойдут с ума, или все влюбятся в Иуду, или страшные инопланетяне из буржуйских ужастиков заразят всех своими личинками — но только не его, не Женю. Женя останется один, но будет собой. Может, не самый мускулистый, не самый храбрый, не самый ловкий — но герой, он будет пробираться по туннелям, или сквозь людей будет пробираться, пробираться к свету. Мерил свою силу устойчивостью.
А сейчас всё вывернулось. Наизнанку вывернулось, поменялось. Надо бы пройти свою дорогу, ровную, прямую — так нет, петляешь где-то в стороне от неё, и даже не пешком, а на автобусе. Значит, не сам идёшь, а везут тебя куда-то. По определённому маршруту.
Когда едешь в автобусе, учишься ненавидеть людей. Учишься презирать их — только за то, что они вдруг оказались тут рядом с тобой. Только за то, что едут. А людей за окном почему-то любишь, возлагаешь на них надежды. Кажется: вот, эти ребята куда-то идут. Делают, наверное, что-то. Чего-нибудь да достигнут. Вот ведь люди, настоящие люди за окном. А как зайдёт такой человек в автобус — смотришь, а он-то подлец. Проталкивается, сиденье не уступает, воняет… Сука этакая. Твоё пространство занимает. Проедет с тобой немного рядом — возненавидишь его до глубины души, всеми тонкими нитями сознания. Всем своим существом. А выйдет на своей остановке, смотришь на него, уходящего, в окно, и опять: Человек!.. Человек!..
— Люди выделяют антропотоксины, — объяснял один знакомый мизантроп Жене. — Такие вещества, что-то типа ядов, продукты жизнедеятельности: скатол, индол — то, что обычно мы с дерьмом из организма выводим. В маленьких количествах это всё поступает в воздух. Так вроде бы незаметно, а когда люди долго рядом находятся, они как бы отравлять начинают друг друга этими антропотоксинами… В маленьких тесных помещениях, в автобусах, да и вообще везде, где плохая вентиляция и много людей — мы ненамеренно портим друг другу воздух… Жизнь друг другу отравляем.
Женя достал книжку, пролистнул. Ведь рисовала, рисовала она там карандашом. Или подчёркивала что-то. Но точно с карандашом сидела. И нигде, ни на одной странице, ни значка, ни закорючки. Ни одного знака.
Один знакомый с юридического, большой пошляк и любитель почитать всякий вздор где попало, как-то рассказывал Жене о том, какую ему в библиотеке выдали книгу. Учебная вроде бы, литература…
— А все страницы на полях мелко-мелко исписаны, представь себе… Я читать начал, чуть с ума не сошёл. Этот, который писал — он-то точно с ума сошёл. Сначала бредил о человеке и правах его, тварь я дрожащая или что-то там в этом роде… Потом, ближе к середине, его на злобные стёбы пробивать начало — типа «учишься, читаешь, сука? а я уже сейчас всё сдал и работаю, наверное, прикинь!». Но самая жесть была в конце. Краткая надпись «дрочил я на эту ё…ую сессию», и страницы заляпаны так, что волей-неволей веришь: правду написал, правду…
Этот парень, юрист, ещё собирался, когда в аудиториях парты менять будут, все старые вынести потихоньку или, если не отдадут за так, скупить.
— Выставка парт, приколи, а? Сниму какой-нибудь зал, где искусство вывешивают, и там развешаю все парты. А они-то исписаны — просто жесть! На некоторых так и живого места нет. Какие откровения! Какие рисунки! Драма! Искусство! Суровое студенческое искусство! На одной, я читал, в столбик написано: 30 минут до перерыва… 25 минут до перерыва… 15 минут до перерыва… 10 минут до перерыва… 5 минут до перерыва… 3 минуты до перерыва… БЛЯ, БЕЗ ПЕРЕРЫВА!!! Согласись: драма!
А тут, в «физической химии для биологов», — вообще ничего. Ни одной надписи. Даже случайно, по неосторожности никто нигде не оставил линии авторучкой — длинной, ровной, с крючком в конце. Разве что, одна страница вырвана в середине — но так гладко вырвана, что сразу и не заметишь. Двести сорок первая — двести сорок вторая. На двести сороковой написано: «Теперь, если сзади контрольной пробирки поставить пробирку с неизвестным раствором без индикатора, а сзади второй пробирки — пробирку с одним только буфером, то можно грубо скорректировать разницу в цвете индикатора (рис. 4.7)». А рисунка нет ни на одной из окружающих страниц. На несколько страниц назад есть «рис. 4.6. Номограмма для приготовления фосфатных буферов», угрожающие научные кривые графики. И есть после, «рис. 4.8. Кривая титрирования глицина» — так та вообще абсолютно кривая. Значит, на пропавшей странице рисунок был. Четыре точка семь.
Что ещё? А чёрт его знает. Научный бред, как и вся книжка, наверное.
— Да и кроме того, неинтеллигентный ты, Женя, — припомнились ему слова Вити.
А и вправду — в кои-то веки попала в руки книга умная. Взять бы и прочесть от корки до корки. Женя попробовал вспомнить, когда он в последний раз действительно читал — и вспомнил. Это было около месяца назад, у Толика. На столе валялся журнал с вызывающим названием «АвтоФото» и безбашенным мотоциклистом на обложке; пока Толя рубился в какую-то свою игрушку, Женя пролистал это издание. Почти весь журнал — фотки машин разных, и к ним подписи. Текст Женя изредка по приколу читал, но больше всё же на машины смотрел, то есть не на сами машины, а именно как их сфоткали. Оценивал не качество машин, а качество фотографий, в общем.
Вспомнил это. И совсем грустно стало. Снова попробовал читать «физичскую химию для биологов», и ещё грустнее стало — не читается, хоть убей. Хотел утешить себя тем, что чтение этой книги, наверное, подразумевает, что уже прочитаны разные серьёзные книжки по химии, физике и биологии, да не утешил. Даже учебники в школе как-то по диагонали читал, перескоками, и ничего не запомнил. А она, девочка эта, раз такие книжки читает… Эх, и подобраться-то к ней никак, наверное, не выйдет, и пива-то она не пьёт, и Ксена ей показать страшно и неудобно.
