Ребекка по-прежнему выкраивала время, чтобы рисовать. Это стало для нее привычкой, без которой не проходил ни один день. Если она не рисовала, у нее возникало ощущение, что что-то идет не так. Она вспоминала, как Коннор мягко подшутил над ее выбором сюжетов: «А почему вы рисуете только посуду или приборы?»Наверное, в то время у нее просто не было сил придумывать другие темы.

Примерно два года назад, в конце лета 1940, Мейфилд оказался в самом центре военных действий. Битва за Британию разворачивалась в небе над Кентом и Сассексом. В памяти Ребекки навсегда запечатлелась картина: охваченный огнем самолет, штопором падающий в буковую рощицу на гребне холма, который виден из окна кухни. Они с Дэвидом бегом бросились к горящему самолету: она прихватила с собой вилы, думая, что они могут пригодиться. Все оказалось напрасно: в рощице их ожидала лишь покореженная груда металла — обломки разбившегося «спитфайера». Пилот, которому было всего двадцать лет, заживо сгорел в кабине.

С тех пор она постоянно рисовала эту сцену, карандашами и маслом, каждый раз по-новому. Иногда главными героями были они с Дэвидом — они бежали по долине, а самолет превращался в размытое серое пятно в углу. На другой картине она изображала черное кружево деревьев на фоне полыхающего малинового неба. Ребекка пришла к выводу, что масло для этих картин предпочтительней; хотя ее техника была слабовата, только масло давало ей необходимую насыщенность и плотность цвета. Она написала Коннору, что ищет способ, который позволит в полной мере передать драматизм этого сюжета, однако он ответил, что, похоже, она пытается что-то сказать, снова и снова, о смерти двадцатилетнего пилота в буковой рощице Верхнего Уилда.

Они с Коннором переписывались регулярно; поначалу Ребекка сильно колебалась, опасаясь, что ее письма покажутся ему скучными, однако со временем ее страхи развеялись. Коннор, похоже, ждал ее писем с тем же нетерпением, что и она — его. Ему она решилась открыть свои худшие стороны, с ним она была откровенней, чем с кем-либо, даже с собственной сестрой. Переписка стала для нее способом общения с человеком, которого она узнала лучше — как это ни странно — в его отсутствие, постепенно, слой за слоем, избавляясь от своей сдержанности и сомнений. Они с Коннором оба причинили боль другим людям и пострадали сами — у них было много общего.

Она уже закончила убирать на кухне и собралась взяться за гостиную, когда в дверь позвонили. Соседка, миссис Ридли, зашла проведать мать. Ребекка пригласила ее в дом и поднялась наверх. Когда она вошла в спальню, мать сидела в подушках.

— Кто это пришел?

— Миссис Ридли, соседка, — ответила Ребекка. — Заглянула проведать тебя. Она ждет внизу.

Миссис Фейнлайт разволновалась.

— Мне надо в ванную.

— Если хочешь, я попрошу ее зайти позднее.

— Нет-нет. — Миссис Фейнлайт неодобрительно посмотрела на Ребекку. — Ты что, открыла ей дверь в таком виде? Ты одета как крестьянка!

— Я и есть крестьянка. Я работаю на ферме. — Однако мать, похоже, искренне расстроилась, так что Ребекка, на которой были короткие бриджи и хлопчатобумажная рубашка, добавила: — Я же делаю уборку, мама. Ничего страшного, уверена, миссис Ридли все поймет.

— Но ведь раньше ты так красиво одевалась! Ты была такой хорошенькойдевчушкой! Незнакомые люди останавливались на улице и говорили мне, какая ты красавица. Ты совсем перестала за собой следить, когда переехала в эту дыру. В твоем возрасте это и без того нелегко, но, если ты станешь и дальше одеваться вот так, тебе никогда не найти другого мужчину.

— Я не ищу другого мужчину, — Ребекка изо всех сил старалась сохранять спокойствие. — Мне вполне хватило одного.

Миссис Фейнлайт злобно пробормотала:

— Я всегда говорила, что он тебе не подходит.

Ребекка почувствовала укол раздражения.

— Майло? — переспросила она. — Что ж, ты была права. Проводить тебя в ванную?

Пока миссис Ридли беседовала с матерью, Ребекка воспользовалась возможностью сходить за покупками. Стоял погожий, солнечный день, начало лета — ее любимое время года. Поверх изгородей свешивались цветущие клематисы; по дороге до центра городка раздражение Ребекки постепенно улеглось. В больнице врач сообщил ей, что у матери в матке обнаружили небольшую опухоль. Он надеялся, что операция остановит развитие болезни, но… Фраза так и осталась незаконченной. Мать была убеждена, что вскоре полностью поправится. В какой-то момент Ребекке показалось, что та просто не хочет ее волновать, однако у миссис Фейнлайт всегда был талант игнорировать сложные ситуации, так что, вполне возможно, причина заключалась именно в этом. В любом случае, если мать отказывается обсуждать свою болезнь, Ребекка должна уважать ее решение. Еще один пункт, подумала она, в списке тем, которые им нельзя обсуждать.

Вернувшись домой, она проводила миссис Ридли и распаковала покупки. Мать всегда хранила продовольственную книжку в своей сумочке. Открыв ее темно-синюю сумку, Ребекка вдохнула запахи пудры и одеколона, с детства ассоциировавшиеся у нее с матерью. Девочкой Ребекка обожала играть с маминой сумкой, вытаскивая оттуда поочередно губную помаду, пудреницу, кошелек, записную книжку и маленький карандаш с золотой кисточкой на конце. Сумочка казалась ей сокровищницей, хранительницей женских тайн.

Однако женственность в последнее время была не очень-то востребована. Ее мать лежала наверху, лишившаяся матки, серьезно больная, а она сама ходила в рабочей одежде и с мозолями на руках. Ребекка вернула продовольственную книжку обратно в сумку и застегнула молнию.

Постепенно миссис Фейнлайт начала поправляться. Через несколько дней она настояла на том, чтобы после завтрака одеваться и спускаться вниз. Вечерами, если погода была хорошей, она отдыхала в саду в шезлонге или вместе с Ребеккой совершала короткую прогулку до почтового ящика в конце улицы.

По мере выздоровления мать снова начала демонстрировать свой язвительный нрав. Она постоянно напоминала Ребекке, что та неправильно готовит и ведет домашнее хозяйство. Ребекка слишком неловкая, от нее слишком много шума, ее тяжелая поступь не дает миссис Фейнлайт как следует отдохнуть днем. Все эти замечания Ребекка выслушивала с тех пор, как стала подростком: она тогда вымахала выше матери и Мюриель, а ее туфли были на три размера больше. В пятнадцать-шестнадцать лет она казалась себе неуклюжим слоноподобным созданием, в то время как ей всегда хотелось быть изящной и грациозной. Только когда выяснилось, что мальчики в восторге от ее роста и им наплевать на то, какой у нее размер обуви, Ребекка почувствовала себя немного лучше.

Миссис Фейнлайт предпочитала ужинать за столом, а не в постели, хотя к этому времени она уже сильно уставала и начинала придираться к Ребекке по пустякам. Ребекке приходилось делать над собой усилие, чтобы причесаться и переодеться к ужину, накрыть стол в столовой, постелить скатерть и салфетки. Ее угнетало то, что за ужином они не обменивались и парой фраз, если не считать просьб передать соль и вежливых вопросов о том, понравилось ли матери то или иное блюдо — на эти вопросы она обычно отвечала ворчливым одобрением. Позвякивание приборов, скрип стула казались преувеличенно громкими в полной тишине. Матери, похоже, тоже было тяжело это терпеть, потому что через пару дней она согласилась включать за ужином радио. Даже новости, которые в те дни были мало обнадеживающими — падение Тобрука под натиском нацистов в середине июня вызвало особенное уныние, — представляли более приятную альтернативу глухому стуку бокалов и тиканью дедовых часов.

В первую неделю доктор заходил к ним ежедневно, потом стал приходить через день. Мать навещали члены церковного кружка, являвшиеся по одному почти каждый вечер. В их присутствии миссис Фейнлайт добрела и становилась не такой раздражительной.

Один такой визит и спровоцировал между ними ссору. «Нет, не ссору, — думала Ребекка спустя некоторое время, — а взрыв давно копившейся злости». Посетительница, некая миссис Макдоналд, двадцатипятилетняя, серьезная, с крупными белыми зубами, привела с собой маленького сына по имени Питер. Питеру исполнился год и два месяца, он уже научился ходить и с удовольствием ковылял по саду, показывая пальцем на цветы и соседского кота и лепеча что-то на своем детском языке.