Только раз это сонное болото всколыхнуло чрезвычайное событие – один из коллег, тихий и скромный Николай Андреевич Павлов, вдруг оказался под следствием! Это было как гром среди ясного неба, и, когда за ним явилась милиция, даже председатель месткома Дора Семеновна, язвительная дама с визгливым голосом и крашенными хной волосами, долго пыталась втолковать двум молоденьким лейтенантам, что произошла ошибка, этого просто не может быть! Такой приличный человек никак не может оказаться преступником.
Институт гудел, как потревоженный улей. Историю коллеги обсуждали все – от начальников отделов до лаборанток. Только потом вспомнилась одна странность – каждый год в августе Николай Андреевич отпрашивался с работы раньше времени, брал «библиотечные дни», отгулы, бюллетенил, а при малейшей возможности – уходил в отпуск. Разумеется, нет ничего удивительного в том, что человеку хочется отдохнуть летом, но из Москвы он никогда не уезжал! Начальству объяснил что-то о тяжело больной дальней родственнице, за которой необходимо ухаживать, чтобы дать отдохнуть ее семье хоть немного и отправить к морю племянника с матерью. Даже руководство входило в положение – все остальное время Николай Андреевич был исполнительным и безотказным сотрудником.
Оказалось, что никакой тетушки у него никогда не было. Зато его регулярно видели возле самых престижных в стране высших учебных заведений – как раз когда там шли приемные экзамены и у дверей толпились взволнованные абитуриенты и их родители. Он подходил к тем мамам и папам, кто казался ему подходящими (то есть достаточно обеспеченными), и деликатно отводил в сторонку «на два слова».
Николай Андреевич заводил разговор о том, сколько стало «блатных» и как трудно талантливым мальчику или девочке (да, да, таким, как ваши!) поступить в институт без протекции. Родители кивали – все верно, такая трудная жизнь пошла, просто невозможно! И Николай Андреевич осторожно переводил разговор в нужное русло – представлялся сотрудником приемной комиссии и предлагал сделку – он со своей стороны делает все возможное, чтобы их чадо оказалось в числе студентов, но это будет стоить немалых денег. Сумма была для советского человека заоблачная и равнялась почти половине «жигулей». Павлов мелочиться не любил. Но чего не сделаешь ради ненаглядного дитяти, особенно если впереди маячит призрак армии! К тому же Николай Андреевич казался таким милым, надежным человеком… Денег он никогда не брал сразу, даже если предлагали.
– Только после зачисления. Если хотите, это мой принцип. Не хочу, чтобы вы превратно меня поняли, но… В этой жизни все может случиться. Что вы, что вы, мы же интеллигентные люди, я вам доверяю!
А дальше все шло своим чередом. Если после окончания экзаменов абитуриент видел свою фамилию в списках поступивших, то родители, ошарашенные счастьем, выкладывали требуемую сумму без колебаний, а если нет – милейший Николай Андреевич только беспомощно разводил руками:
– Я сделал все, что мог, но, в конце концов, мы не боги! Звонили сверху, – тут он обычно делал значительное лицо и указывал пальцем куда-то на потолок, – в этом году поступал племянник такого человека! Разумеется, я не могу назвать фамилию, вы же меня понимаете… Но были даны четкие указания.
Все шло хорошо, и Николай Андреевич благоденствовал – до тех пор, пока не случилось досадное недоразумение. Надо же было такому случиться, что в числе абитуриентов оказались полные тезки! Деньги Павлов взял с одного, а поступил другой. Отец несостоявшегося студента оказался человеком вспыльчивым и злопамятным, не стал слушать никаких объяснений и накатал заявление в милицию.
Тогда разразился настоящий скандал. Всем пришлось идти в свидетели. Николай Андреевич до суда находился под подпиской о невыезде и даже ходил на службу, но директор НИИ вызвал его к себе и потребовал подать заявление «по собственному желанию». Пришлось подчиниться, и, когда он уходил, Аля запомнила его сутулую спину, опущенные плечи и затравленный взгляд. Жалко было человека, конечно, но подойти она не посмела. Еще остальные подумают что-нибудь не то…
На суде Павлов больше всего упирал на то, что в приемной комиссии не состоял, а потому никакого влияния на поступление абитуриента не мог оказать при всем желании. Правда, ему это не особенно помогло – отец несостоявшегося студента действительно был человеком влиятельным, Николай Андреевич получил три года за мошенничество и отправился в колонию общего режима.
Этот случай Альвина вспомнила много позже, в начале девяностых, когда в институте пошли сплошные сокращения. Она тоже оказалась без работы, а деньги были нужны, нужны отчаянно – родители начали прихварывать, все-таки возраст сказывается, а бесплатная медицина постепенно стала отодвигаться в прошлое. Сжав зубы, Аля старалась заработать всеми возможными и невозможными способами, но почему-то у нее упорно ничего не выходило. Она пробовала торговать турецкими шмотками на рынке – и тут же налетела на недостачу. Пришлось почти три месяца отрабатывать стоимость той проклятой кожаной куртки, будь она неладна… Хозяин понемногу вычитал из зарплаты, и, когда Аля смогла, наконец, уйти, она впервые вздохнула с облегчением и с тех пор десятой дорогой обходила любые рынки.
Потом еще было много всякого… Пыталась заняться распространением гербалайфа, чудодейственной косметики «Вечная молодость» (до сих пор где-то в кладовке валяются коробки с нереализованным товаром, надо бы выбросить!), выгуливала чужих собак и даже полы мыла в супермаркете. Специально ездила на другой конец города, чтобы не встретить никого из знакомых – очень уж стыдно было. Зато там, по крайней мере, зарплату выплачивали регулярно…
Это время она особенно не любила вспоминать. От непривычной тяжелой работы ломило поясницу, ноги стали опухать, руки потрескались, в зеркало на себя было страшно смотреть. Но еще хуже было другое – постоянное чувство униженности и безысходности. Неужели она для того заканчивала институт и писала диссертацию, чтобы стать уборщицей? Аля даже плакала украдкой. Родителям она врала, что трудится в научной библиотеке, помогает разбирать старые книги, и – вот беда! – страдает жуткой аллергией на бумажную пыль. Отец бормотал что-то вроде «в науку легких путей не бывает», а мама кивала, сочувствовала, но по глазам Аля видела, что она ни на грош ей не верит.
А денег все равно не хватало. В тот день, когда отец, выйдя утром из ванной, вдруг как-то странно захрипел, схватился за грудь и медленно осел на пол, Аля оказалась совсем без гроша. Зарплату должны были выплатить только послезавтра. Она потом еще долго будет корить себя за то, что, если бы сунула в карман врачу «скорой» несколько приятно хрустящих бумажек, все могло сложиться по-другому…
Но все случилось как случилось – врач с привычно хмурым лицом сделал какой-то укол и посоветовал завтра сходить в поликлинику, Аля убежала на работу, а уже к вечеру папы не стало. Ненадолго пережила его и мама. После смерти мужа она как-то разом утратила интерес ко всему, шмыгала по дому, словно испуганная мышка, жаловалась на высокое давление и часто говорила о том, что ужасно боится стать беспомощным инвалидом и быть кому-то в тягость. Однажды, серым осенним утром, Аля застала ее в постели уже мертвой. Лицо мамы было таким гладким и спокойным, словно она радовалась, что все кончилось именно так…
Похоронив родителей, Аля почувствовала себя совершенно растерянной и одинокой. Она продолжала вставать по утрам, ходить на работу, прибирать в квартире, готовить, но как-то механически, по привычке, словно заведенный автомат. Кому это теперь нужно?
Тяжелее всего было по ночам. В то время Аля часто мучилась бессонницей, ныли руки, ноги, и мысли приходили тягостные, безнадежные. Она снова и снова спрашивала себя, за что судьба обошлась с ней так несправедливо, – и не находила ответа. Всегда, с самого детства, она старалась жить правильно —учиться, работать, заботиться о близких, не воровать и не лгать, не вступать в сомнительные предприятия… И что в результате? «В сухом остатке», как говорил институтский преподаватель Вилен Карпович. Годы идут, ей давно перевалило за тридцать, для любой женщины возраст – не шутка, а что у нее есть? Да ничего! Ни семьи, ни хорошей работы, профессия оказалась не востребована, денег нет и, похоже, не будет никогда, а вперед и вовсе лучше не заглядывать.
