— Анна, — он посмотрел на нее с легкой укоризной, — я не таксист и не гувернантка, чтобы брать деньги за каждый час работы. У меня есть свои принципы. Главное — это результат! Давайте договоримся так — сначала мы просто побеседуем. Расскажите как вы живете? Чем занимаетесь? И что с вами происходит такого, что привело вас сюда?

Анна вздохнула. Она не знала, с чего начать, и вся эта затея казалась ей сейчас такой глупой! Ну, зачем она только пришла сюда? На что рассчитывала? А теперь куда денешься, раз сама эту кашу заварила! Она набрала в грудь побольше воздуха и начала говорить:

— Я работаю учительницей музыки…

— Простите, где? В музыкальной школе?

— Нет, частным образом. Хожу на дом к ученикам. Деньги, конечно, небольшие, но это лучше, чем ничего. Но дело даже не в этом…

— А в чем же? Что вас по-настоящему беспокоит?

— Понимаете, у меня не получилось ничего, о чем я мечтала когда-то. Я не знаю, как дальше жить… То есть можно так, как теперь, но очень не хочется, а изменить я уже ничего не могу.

Анна сама от себя не ожидала таких слов, но вот сказала — и сразу поняла, что так оно и есть на самом деле.

— Почему? Как это случилось?

Он смотрел ей прямо в глаза, и под его настойчивым, вопрошающим взглядом Анна начала постепенно вспоминать всю свою жизнь, с самого детства. В том числе и то, что долгие годы она пыталась забыть — да, видно, так и не смогла.

Родилась Анечка в обеспеченной и благополучной семье. Она была поздним ребенком, и родители просто надышаться не могли на долгожданную дочку. Она росла, ходила в школу, занималась музыкой, потом поступила в консерваторию… Детство и юность ее были вполне счастливыми. Анечка знала, конечно, что ее родители — евреи, но в семье как-то не принято было придавать этому факту особенное значение.

Десять лет назад, в разгар перестройки, многое стало меняться в стране. Тотальный контроль государства за жизнью своих граждан несколько ослабел, люди стали ходить на митинги, открывать первые кооперативы, выезжать за границу, а некоторые — даже менять место жительства, не опасаясь репрессий. И даже бабушка Анны, восьмидесятилетняя Нехама Иосифовна, все чаще и чаще стала говорить, что умереть она хочет на исторической родине, в Израиле, где всегда тепло и кругом одни евреи. Мама и папа сначала смеялись, потом стали задумываться, а потом, когда на улицах начали появляться бритоголовые молодчики, затянутые в черную кожу, а на книжных развалах стали открыто продавать «Майн кампф», они твердо решили — едем!

Проблема была только с квартирой. Просторные, любовно обустроенные трехкомнатные хоромы в самом центре было жалко «за так» отдавать государству. Потому на семейном совете решили — Аня пока останется в Москве.

В тот год она заканчивала консерваторию. Анна просто бредила музыкой и готова была часами сидеть за инструментом. Огромный старинный беккеровский рояль заменил ей и друзей, и детские игры, и шалости, и первые влюбленности. Изо всех сил правильная в двадцать два года, девочка из хорошей еврейской семьи, в делах житейских Анна была наивна и непрактична, как трехлетний ребенок — ведь до сих пор за нее все решали мама с папой. Они же и заботились о том, чтобы в холодильнике всегда были продукты, а в кошельке — деньги. Сама Анечка как-то не задумывалась об этом. Проводив родителей в Шереметьево, она проплакала всю ночь.

В первое время ее ошеломила неожиданная свобода. Никому не нужно было докладываться, куда идешь и когда вернешься, никто не следил за тем, в котором часу она легла спать и поела ли суп на обед. После отъезда родителей осталась тугая сберкнижка, и о хлебе насущном можно было не беспокоиться. Зато появились подруги, и шумные компании часто засиживались допоздна в ее просторной квартире. А еще — наступила весна и принесла с собой пьянящий воздух и неясное, смутное ожидание будущего счастья…

А потом пришла любовь. Однажды, погожим апрельским вечером, Анна возвращалась домой после занятий, не спеша и получая удовольствие от каждого переступа туфелькой по асфальту.

— Девушка, вы не подскажете, который час? Кстати, меня зовут Владислав. А вас?

Она обернулась — и увидела Его.Широкие плечи, обтянутые кожаной курткой, светлые волосы, веселые и дерзкие голубые глаза… Мужчины никогда не баловали ее особенным вниманием, а тут вдруг такой красавец! Он не отходил от нее, как будто боялся расстаться даже на минуту. Даже когда звонил из телефонной будки (это чтобы мама не волновалась!), попросил встать так, чтобы все время видеть ее через стекло.

Потом они долго гуляли вместе по Бульварному кольцу и говорили обо всем на свете, и казалось, что они знают друг друга всю жизнь (ей казалось, по крайней мере). Он проводил ее домой, и ей стало очень горько при мысли, что нужно расставаться. В самом деле, к чему все эти бабушкины условности, если вот сейчас она встретила свою единственную и настоящую любовь!

Он остался у нее на ночь, и принес наутро кофе в постель, и был таким ласковым, заботливым и нежным, что Анечка почувствовала себя на седьмом небе от счастья. А через месяц в ее квартире гуляли шумную студенческую свадьбу, все напились и кричали «горько!», только Лена, единственная Анина подруга еще со школы, как-то странно смотрела на ее новоиспеченного супруга. Родителям сообщили о радостном событии «по факту», и маме, которая срочно примчалась в Москву, Анечка твердо заявила, что в Израиль она не поедет, что она встретила свою настоящую любовь и хочет остаться в Москве с мужем.

Был грандиозный скандал. Мама плакала, хваталась за сердце, пила валокордин, умоляла дочь немедленно бросить «этого гоя», но ее Анечка, такая добрая и покладистая, послушная девочка, осталась непоколебима. «Я его люблю», — твердила она, и мама вынуждена была отступить. Уже собираясь уезжать, она обернулась на пороге и сказала:

— Будь с ним счастлива. Но помни, — и тут ее голос обрел небывалую прежде высоту, просто библейскую эпичность, — помни, что у тебя больше нет матери!

Аня плакала, забившись в угол дивана, и Владик утешал ее:

— Не грусти, котенок! Ну, не будут приезжать в гости. У нас своя жизнь. Мы прекрасно обойдемся и без них.

Анечка слушала Владика и затихла на его широком, надежном плече, но в сердце впервые закралось сомнение — в голосе мужа ей послышалась затаенная радость.

А потом настало время, когда с прилавков вдруг исчезли продукты, а деньги превратились в труху. Аня тогда как одержимая готовилась к международному конкурсу пианистов в Мюнхене и не обращала особого внимания на бытовые трудности. А любимый муж стал молчалив, невнимателен, куда-то исчезал надолго и даже иногда не являлся ночевать. Намекал на какой-то таинственный «бизнес», который требует вложения труда и времени, зато потом сулит большую отдачу. Анечка очень гордилась, что ей достался такой умный и предприимчивый супруг.

Отрезвление наступило быстро и грубо. Однажды вечером Аня решила перекусить в недавно открывшемся «Макдоналдсе» на Тверской. За соседним столиком она увидела, как нежничает какая-то парочка. Ей даже грустно стало и немного завидно — ведь сегодня она опять одна, Владик предупредил, что вернется поздно. Молодые люди сидели к ней спиной, и лиц не было видно. Девушка была маленькая, хрупкая, светловолосая, а парень — крепкий, широкоплечий… Почти как ее Владик.

Красивая пара.

Аня допила свой молочный коктейль и направилась к выходу, но что-то удержало ее. Она обернулась и увидела лучшую подругу Лену в объятиях своего мужа. Пластиковый поднос выпал у нее из рук. Вокруг было много народу, но все обернулись к ней — так страшно она закричала. Владик подошел к ней, схватил под руку и грубо потащил к выходу.

— Что ты орешь, идиотка? — прошипел он сквозь зубы. — Я живу и буду жить, как хочу.

С того дня прекратилась даже видимость счастливой семейной жизни. Аня то устраивала скандалы с бурными рыданиями, упреками и битьем посуды, то готовила его любимые блюда, лебезила, унижалась, выпрашивая хоть самую маленькую ласку, хоть слово, хоть взгляд. Владик только брезгливо кривился.