Ева: Знаю, знаю.

Майкл: Это я сужу по счетам из магазинов. Кстати, а как же я? Обо мне ты тоже думаешь?

Ева: Да, конечно. Ну да, я иногда вспоминаю о тебе. Как решил назвать-то?

Майкл: Что назвать?

Ева: Твой сборник стихов. Ты придумал название?

Майкл: А-а. Ну да. Я как-то забыл об этом. Надо бы нам почаще созваниваться. Он называется «Леди исчезает».

Ева: «Леди исчезает». А хорошо.

Майкл: Тебе нравится?

Ева: Кстати, тебе много заплатят?

Майкл: Хорошая шутка.

Ева: Нет, я серьезно, как у вас с деньгами?

Майкл: Ну, как сказать, пока мы держим оборону, но апачи явно готовят атаку, и я не думаю, что сборник сонетов надолго сдержит из ярость.

Ева: …То есть?

Майкл: То есть. Я не знаю, что будет дальше. Просто стараюсь не думать об этом.

Ева: Знаешь, я тоже поиздержалась.

Майкл: О! Это значит, что скоро ты вернешься домой?

На той стороне Каньона Ева снова увидела свою мать. На этот раз она уже не лежала в больничной койке, куда там! Она была молода, беззаботна и как будто стояла, опершись локтями на кухонную стойку, глубоко задумавшись. Она помахала Еве, и Ева разглядела, что та опирается на тонкую пластиковую панель, повиснув в прозрачном воздухе, а под ее ногами, болтающимися в пустоте, носятся крикливые вороны. На той стороне Большого Каньона стоял и тот, кто был ее отцом. Он картинно висел в воздухе над пропастью, над общей могилой длиной в 250 миль, шириной десять и глубиной в одну милю. Он казался старше, как-то грузнее, облысел. На нем был элегантный костюм; он открыл объятья ей навстречу. И тоже помахал ей рукой. А потом — и матери. И та помахала ему в ответ. А они оба, наконец воссоединившись, улыбнулись и вместе помахали ей на прощанье, словно находились на отдыхе в чудном месте, искренне наслаждаясь жизнью, и это было их долгожданное обращение к ней, которое наконец-то осуществилось.

Нет-нет. Она созерцала северный обрыв Большого Каньона, по-прежнему недоступный из-за погоды. Сезон еще не открылся, хотя на дворе стоял май. Но предлагались экскурсии на вертолете, было бы желание. Господи, да стоит купить билет — и лети на здоровье.

Потом она подумала: пожалуй, я поеду на север и хотя бы найду его дом. Надо же посмотреть на места, где я могла вырасти.

Она купила карту автодорог за наличные. А машину взяла по кредитке в Лас-Вегасе. Я не уверена, что карточка действительна, сказала она продавцу в салоне подержанных машин. Кажется, крепкий мужик в рубашке с короткими рукавами, на нее запал. Он подмигнул ей и достал переносное устройство для операций с кредитками. Ох, не верю я вам, девушка, сказал он. Но я ничем не рискую. Все застраховано.

И вот Ева сидит на крыльце брошенного дома с газетой под мышкой. Крыльцо жалобно поскрипывает. Наверное, подгнило. Интересно, это его дом? Она не знала. Да какая разница? Она посмотрела на горы. Там в ночной тьме на фоне хребта, четко выписанные в лунном свете, возникли все Евы, в которых она могла превратиться на протяжении жизни. Они все взялись за руки и закружились в шотландском танце, высоко подкидывая ноги. Одна была Ева-американка. У нее была идеальная кожа, она удачно вышла замуж. Жила она в доме, на крыльце которого сейчас сидела Ева, со своими детьми, все — мальчишки, и мужем, владельцем конюшни; это их прекрасные лошади паслись на сказочных полях. Рядом с ней выплясывала другая Ева — американка, истинная ковбойша, она так и не вышла замуж и была сама себе хозяйка. Загорелая, пышущая здоровьем, словно золоченая статуэтка, он работала на ферме и разводила красавцев-чистокровок. Руки у нее были рабочие, сильные. Она знала, как содержать лошадей и как их объезжать. Следующая была Ева почти как настоящая, с одной разницей: ее мама не умерла в сорок лет. Эта Ева была счастлива. Она словно излучала свет. Рядом была Ева, которая так и жила с Адамом Беренски. Лицо-маска. Рядом Ева, которая не встретила в своей жизни Адама Беренски. Это было непостижимо. Ева не могла представить, какова эта Ева. Дальше пошло легче — Ева, ставшая стюардессой, о чем она мечтала лет с восьми. Такая стильная, четкая. Ее пиджак а-ля шестидесятые был застегнут на все пуговицы.

Рядом с ней — снова Ева почти как реальная, но с той разницей, что эта Ева заботливо застегнула на все пуговицы курточку Астрид, прежде чем отпустить ее в большой мир, в дождь и снег, и ощутила простую, истинную любовь, такую, от которой испытываешь не страх, а огромное счастье.

Шеренга «Ев» растянулась вдоль всего чернеющего хребта. Они помахали Еве в той же манере, что и ее умершие родители, и продолжали беззаботно потрясывать каблуками и танцевать, словно человек мог в любой момент своей жизни взять, передумать и поменять свою судьбу.

Ева потрясла головой. Ей снова вспомнился мужчина в черном мешке, лицо которого было воспроизведено с помощью мельчайших чернильных точек, отпечатано в миллионах копий и разослано по всему миру, одна из них торчит сейчас у нее под мышкой, уже макулатура. Она подумала об ухмыляющейся девушке — рядовой. Вспомнила ее глаза-щелочки, омерзительный жест, палец, торчащий вверх. Ведь ее глаза были изображены теми же самыми чернилами с помощью таких же малюсеньких точек, что и глаза мертвеца. От мертвых не жди неприятностей. Мертвые, как ни крути, в шоколаде. Ева начинала больше скорбеть о живых.

Так что же, был ли смысл сидеть вот так на пороге брошенного дома, на шесте перед которым гордо болтается оборванный флажок? Может, это даже не дом ее отца. Ну допустим; а вздумай она проникнуть внутрь, интересно, нашлось бы там что-то ценное для нее или хоть для одного человека в мире? Конечно, она имеет в виду нечто более значимое, чем старый замызганный кофейник, который поленились отмыть, или оставленная в раковине чашка с темным ободком от кофе, из которой уехавший неизвестно куда человек пил перед дорогой.

Чего она вообще ожидала от своего путешествия? Может, она представляла себе сцену из незатейливого «семейного» романа — когда она приблизится к дому своего отца, он вдруг весь засияет огнями, словно гигантская настольная лампа, прорвав темноту ночи и осветив всю округу, дверь его распахнется словно сама по себе, а пока она будет идти вдоль дорожки, розовые кусты будут кланяться ей и протягивать ей ветви с лучшими цветками? Что есть счастье, что есть конец? Что есть хэппи-энд? Она отказывала себе в настоящем счастье и не желала видеть истинного завершения, страшно сказать, годами, до того самого момента, когда открыла дверь своего опустошенного дома, где не осталось ни шкафчика, ни картинки на стене, сплошь голые комнаты — ни следа ее пребывания, ни единого повода для Евы Смарт удостовериться в том, что она здесь жила, что она вообще живет на этом свете.

Она ясно видела своих детей, словно глядела на них с огромной высоты, превратившись в одного из этих черных воронов Большого Каньона и летая прямо над ними. С высоты она видела, что они как будто движутся по разным дорогам разных карт, а карты эти представляют собой графические схемы, схожие со схемами в указателе «Хайуэй коуд», [75]на которых показаны точки пересечения всех автодорог. Сотни таких перекрестков и всевозможные пути к другим перекресткам стелились перед обоими словно гигантская сеть ярко светящихся хромосом. И как только Майкл или Астрид подходили к очередному перекрестку и выбирали новый вектор движения, целые матричные поля под их ногами погружались во тьму. Но что плохо — эти «карты» были из бумаги. Причем бумаги тонкой, газетной, словно прикрывающей первобытную охотничью ловушку, ямой в милю глубиной. И в любую секунду, стоило ее мальчику или девочке не рассчитать силу прыжка или просто оступиться, карта могла порваться или смяться, или сорваться и улететь прочь…

Прямо перед Евой через залитую лунным светом дорогу перед пустым домом мощным прыжком выпрыгнула на траву огромная дикая кошка. В зубах она держала кролика или какое-то другое мелкое животное, мертвое. Вот кошка заметила Еву, сидящую на крыльце. Она замерла в нескольких метрах от Евы и стала глядеть.