Эти слова бегут и бегут по кругу, с одинаковыми трещинами пустот между ними. Строчки разлетаются, как бьющаяся посуда. Эми сердится, потом заходится беспомощным смехом. Какая пошлость. Ей в голову вонзается иголка.
Кейт чем-то возбуждена, она забегает вперед, когда они возвращаются на территорию кемпинга от дома Анджелы. Анджела Мак-Экни — одноклассница Кейт, девочка с довольно нежным лицом, к которой Кейт, кажется, привязалась. Возможно, предполагает Эми, это как-то связано с тем, что дома у Анджелы есть спутниковое телевидение. Ей уже приходится привыкать к тому, что по вечерам Кейт отсутствует все дольше.
Мать Анджелы Мак-Экни далеко не в восторге от Кейт Шоун. Ей не очень-то нравится, что та все время приходит к ним в дом, и об этом она сообщает мужу после того, как Шоуны уходят. Живут они в караване, в кемпинге. Папаши поблизости и не видать. Выговор у них уж слишком английский. Хотя, сказать по правде, они совсем не похожи на ту козью труппу, что поселилась на ферме Патерсонов, уж те-то — англичане из англичан: жонглируют, массаж делают и со своими овощами разговаривают.
И вот теперь Анджела всякие вопросы задает — явно от этой девчонки Шоун набралась. Ну, вроде: зачем они в церковь по воскресеньям ходят, какой в этом прок? И зачем люди живут в домах, если можно жить в караване и ездить куда захочется? Они купили билеты в цирк, который приедет в город на следующей неделе. Миссис Мак-Экни любила цирк, когда ей было столько лет, сколько сейчас Анджеле. Упрашивала братьев сводить ее на представление. Львы, моржи и все такое. А вот теперь Анджела заявляет, что не хочет идти в цирк, потому что — догадайся, кто ей внушил такое — в цирке мучают животных.
Они самых невероятных вещей набираются друг у друга, правда? Вот что она сказала, когда Эми пришла к двери их дома забрать Кейт.
Эми ответила миссис Мак-Экни широкой улыбкой.
Вот вчера, например, продолжила мать Анджелы. Вчера Анджела заявила мне, что существуют два вида торговых центров. Одни — обычные, с прилавками, цветами и эскалаторами, а другие — наполовину магазины, наполовину кони.
Эми задумалась. А потом рассмеялась. Ну да, я поняла, сказала она. Торговые цент-ав-ры. Я поняла.
А, ха-ха, конечно, откликнулась миссис Мак-Экни, явно ничего не понимая.
Кейт и Анджела сидели, глядя, как отец Анджелы, развалившись в кресле, листает телеканалы. Передача с музыкой шестидесятых задержалась на экране чуть дольше, чем куски с других каналов: отец Анджелы пытался нащупать сбоку от кресла свои сигареты. Кейт и Анджела принялись смеяться над высоким зачесом певицы. Они стали передразнивать ее манеру театрально взмахивать руками под конец каждой фразы из песни. Вскоре девочки уже валялись на полу, беспомощно хохоча.
Ну, это вы сейчас смеетесь, сказала мать Анджелы, а когда-то такая прическа была последним писком моды. Может, вы тоже заведете такие прически, когда чуть-чуть подрастете.
Только не я, заявила Кейт.
И не я, поддержала ее Анджела.
А вот мне нравилось так зачесывать волосы, когда я была девчонкой, сказала мать Анджелы. Может быть, и твоей маме тоже, Кейт.
Ну уж нет, сказала Кейт.
Миссис Мак-Экни поглядела на мужа. Потом — на Эми. Эта девочка с каждым днем делается все более похожей на мать, громко сказала она, улыбаясь.
Да, согласилась Эми, да, пожалуй. Более похожей, подумала она. Такая мысль по-прежнему заставала ее врасплох, по-прежнему удивляла. Она всмотрелась в телеэкран: Сэнди Шо ступала босиком по сцене, над головами качавшихся подростков. Она остановилась у края сцены, собираясь запеть.
Нет, вы, наверное, слишком молоды, миссис Шоун, приятным голосом продолжила мать Анджелы. Вы, наверное, красили волосы в зеленый цвет и втыкали булавки, да? Или какая тогда мода была?
Эми вежливо улыбнулась, вежливо кашлянула. Пойдем, Кейт, — она потянула девочку за ворот джемпера. Где твое пальто?
Она пришла без пальто. Я еще сказала, когда она пришла, — правда, Кейт? — что вечер сегодня жуть какой холодный, как же можно ходить без пальто, снова затараторила миссис Мак-Экни.
Мне не холодно. Мне не нужно пальто, возразила Кейт.
Спасибо, что терпите ее, сказала Эми, она такая шалунья.
Что же, она хотя бы забирает своего ребенка по вечерам, говорит мать Анджелы своему спящему мужу после того, как они уходят. Девчонке хоть не приходится в темноте идти одной по приморской дороге. Надо отдать ей должное. А, Стюарт? А?
Снег — это хорошо. Снег все укроет, вот благодать. Тихо ляжет повсюду, все успокоит, охладит все до бездействия, забьется в трещины в коре деревьев, заполнит пустоты между светлыми низкими травинками, отяготит их и пригнет к земле, без спросу осядет на все холодное, что осталось под открытым небом. Хороший сухой снег будет падать беззвучно и оставит все белым. Здесь он может на несколько дней прилипнуть к стенам домов или к верхушкам оград и заборов, в зависимости от того, куда будет дуть ветер.
Пока еще недостаточно холодно для снега. Эми выключает свет, подходит к окну. Показалась луна. В ночи вроде этой видно, как освещается поверхность океана, как она колышется за автостоянкой и за дюнами.
По внутренней стороне запотевшего стекла медленно струятся два ручейка влаги; до того, как они успели скатиться к подоконнику, Эми преграждает пальцем путь одному из ручейков, и он соединяется со вторым. Она снова садится на кушетку, вытирает мокрый палец о дорожный коврик — дешевый тартан, на котором кричаще-синие полоски пересекаются на фоне красного, желтого, белого и черного, походя на карту какого-то кошмарного города. Между ворсинками ковра набился песок — будто обозначая пляжи или Сахару на карте.
Уже очень поздно, слишком поздно, Кейт наверняка спит. Эми встает, когда слышит этот звук, медлит у двери спальни, заглядывает внутрь сквозь узкую щелку между дверью и дверным проемом. В спальне темно, ее лишь на мгновенье освещает свет фар машины, выруливающей с автостоянки (туда обычно люди из города приезжают, чтобы окна их машин запотели от любви).
В тот миг, когда свет пробегает по Кейт, Эми видит, что та лежит на спине, руки — поверх одеяла, а пальцы шевелятся в воздухе. Похоже, она играет в какую-то считалку: что-то считает на пальцах и одновременно что-то тихонько бормочет. Эми не может разобрать, что именно. Звучит ритмично — вроде таблицы умножения или какого-то стишка.
Эми прислоняется к двери, осторожно, молча, протискивается в комнату. Кейт произносит названия улиц и городов. Одно за другим, она перебирает все места, в которых они раньше жили. Когда же доходит до того места, где они живут сейчас, начинает все сначала и снова повторяет весь перечень.
Кэтлин Шоун, тебе пора спать, тихо говорит Эми. Она садится на край кровати. Кейт утыкается головой ей в колени. Какую сказку ты сегодня хочешь? — спрашивает Эми, расправляя одеяло.
Ту, про девочку, убегающую изнутри горы, ну, сама знаешь, сонно шепчет Кейт в кардиган Эми.
Ладно, говорит Эми. Слушай. Жила-была девочка, которая отправилась гулять к другой стороне горы. Она думала, что там ежевика будет слаще, а мир будет полон чудес — совсем иных, не таких, как на ее стороне горы. Но она все шла и шла, и никак не могла понять, где же заканчивается ее сторона и начинается другая. Она присела на камень, чтобы отдохнуть, вытереть лоб носовым платком и съесть бутерброды. И тут гора под ней разверзлась, трава и земля расступились и поглотили ее, а потом снова сомкнулись над ней, а когда она раскрыла глаза, то увидела, что заперта в темной сырой пещере внутри горы, стены там из камня, земли и кусков скалы и такие толстые, что ей больше не слышно ни пения птиц, ни шума шагов, не слышно ничего, ни единого звука.
Эми даже не нужно глядеть на Кейт, чтобы понять, что она спит, согревшись у нее в объятиях.
Белизна — сплошь от одного берега до другого, от востока до запада, и всюду на север и всюду на юг. Белизна — сплошь до края страницы. Внизу страницы, в углу страницы, изрисованной разными цветами, грубыми карандашными линиями. Плоский квадратный дом с четырьмя окнами и трубой. Дым, поднимающийся из трубы оранжевой спиралью. Цветы в саду — почти такой же высоты, как и сам дом. Дорожка в саду, ограда, ворота. Зеленое — трава. Красная входная дверь, черная кошка. Над домом — желто-восковое, блестящее, улыбается солнышко.
