Экономические успехи Советского Союза, достигнутые в годы первых пятилеток, укрепили правящий бюрократический слой, который за этот период сконцентрировал в своих руках такое богатство и могущество, как ни один класс в истории. Троцкий неоднократно указывал, что «верхний слой бюрократии ведёт примерно тот же образ жизни, что буржуазия Соединённых Штатов и других капиталистических стран» [92], тогда как основная масса трудящихся обречена на неизмеримо более худшие условия жизни, чем сопоставимые категории населения в экономически развитых капиталистических странах. Всем этим бюрократия «поставила себя в возрастающее противоречие с народом, который прошёл через три революции и опрокинул царскую монархию, дворянство и буржуазию. Советская бюрократия сосредотачивает в себе ныне, в известном смысле, черты всех этих низвергнутых классов, не имея ни их социальных корней, ни их традиций. Она может отстаивать свои чудовищные привилегии только организованным террором, как она может обосновывать свой террор только ложными обвинениями и подлогами» [93].
К концу 30-х годов в СССР утвердилась система жёсткого социального ранжирования общества, закреплённая обилием чинов, званий и орденов и культивирующая кастовый дух. Всё это повлекло существенные изменения в общественной психологии и морали. В новых привилегированных группах стало формироваться чувство социальной исключительности и пренебрежительное отношение к низам.
Беспощадно выжигая первое поколение большевиков с его нравственным принципом: «жить не лучше других», Сталин одновременно с помощью грубого материального подкупа утверждал умонастроение, характеризующееся прямо противоположной установкой: «жить непременно лучше других», готовность ради достижения этой цели идти на любые нравственные компромиссы, повседневно поступаться совестью. Раскрывая преломление этой установки в сознании и поведении привилегированных групп, Н. Я. Мандельштам писала: «Люди гордились литерами своих пайков, прав и привилегий и скрывали получки от низших категорий» [94].
При всём этом сталинизм, объявлявший себя наследником ленинской политики, не мог открыто выступить с обоснованием своей социальной политики, направленной на утверждение в обществе социального расслоения, установление резко очерченных вертикальных и горизонтальных перегородок. Специфической чертой советской бюрократии было стремление скрыть свою социальную физиономию, свои реальные доходы и привилегии. Своё привилегированное материальное положение бюрократия камуфлировала идеологическими фантомами о «ведущей роли рабочего класса» и «руководящей роли партии», призванными затемнить факт узурпации ею власти партии и рабочего класса.
В отличие от капиталистических режимов, открыто утверждающих и охраняющих привилегии меньшинства, сталинизм стремился скрыть образ жизни господствующих и покровительствуемых слоёв от глаз непривилегированных покровом безгласности и секретности. В этом смысле прав Солженицын, когда он указывает, что шпиономания «не была только узколобым пристрастием Сталина. Она сразу пришлась удобной всем, вступающим в привилегии. Она стала естественным оправданием уже назревшей всеобщей секретности, запрета информации, закрытых дверей, системы пропусков, огороженных дач и тайных распределителей. Через броневую защиту шпиономании народ не мог проникнуть и посмотреть, как бюрократия сговаривается, бездельничает, ошибается, как она ест и как развлекается» [95].
Всеми средствами пропаганды в сознание масс настойчиво внедрялся миф о бытовой скромности, даже аскетизме Сталина и его приспешников. Однако многочисленные факты, обнародованные в последние годы, свидетельствуют о прямо противоположном — о жадности правящей касты и прежде всего самого Сталина к материальным благам, находившимся в их бесконтрольном распоряжении. Приверженность к необузданной роскоши в быту передалась от Сталина и его ближайшего окружения последующим поколениям партийной элиты, которые в отличие от старой большевистской гвардии были весьма далеки от готовности разделять с народом выпадавшие на его долю материальные тяготы и лишения.
Разительный отрыв привилегированных групп от большинства советских людей, получавших мизерную заработную плату и живших в невыносимых жилищных условиях и в обстановке скудного снабжения даже самыми необходимыми предметами потребления; возникновение оазисов роскоши среди пустыни народной нищеты — всё это не могло не восприниматься с возмущением «народным инстинктом» (Энгельс), стихийно-интуитивно схватывавшим несправедливость существующих социальных порядков. Ещё более серьёзный социальный протест вызревал в среде коммунистов, сохранявших приверженность социальным и нравственным принципам Октябрьской революции. Разгул массовых политических репрессий был в немалой степени вызван стремлением подавить даже малейшие зёрна этого протеста, полностью выжечь ту часть партии, которая — пусть даже общественно безгласно — отвергала социальные устои сталинизма. Эти репрессии, как и сталинистский режим в целом, находили поддержку тех групп, которые заполняли образовывавшиеся в результате сталинского террора ниши в верхних этажах социальной структуры и отплачивали Сталину за дарованные им привилегии беспрекословным послушанием и бездумным исполнением самых зловещих политических акций.
В той политической беспринципности, которую проявляли в годы насильственной коллективизации и большого террора даже многие старые большевики, нельзя не видеть продолжения моральной беспринципности и бытового перерождения, выражавшегося в податливости к дарованным сверху подачкам, в принятии их как чего-то законного и должного.
Делая ставку на низменные стороны человеческой природы, Сталин превосходно сознавал, что «положенные», жёстко иерархизированные привилегии вытравляют в пользующихся ими группах чувство социальной справедливости. Социальный строй, основанный на привилегиях, постоянно выделял на нижних этажах социальной структуры людей, стремившихся заслужить «право» на доступ к привилегиям. Широко открытые Сталиным ворота для такой «социальной мобильности» явились решающим фактором, позволившим за 1937—1938 годы осуществить почти полную замену прежнего правящего слоя новой генерацией, свободной от моральных норм и запретов, характерных для старой партийной гвардии.
Главный привилегированный слой общества — бюрократия — был персонально обновлён сверху донизу. Но как социальный слой он не только сохранился, но и существенно укрепил свою силу и влияние. Хотя за годы великой чистки в ряды бюрократии вступили многие выходцы из низов, пропасть между народом и правящим слоем не уменьшилась, а возросла. Новое поколение бюрократов отличалось уверенностью в незыблемости своего положения и намного большей коррумпированностью по сравнению со своими предшественниками.
К этой генерации вполне применимо замечание Энгельса о «деклассированных мелких буржуа», вступивших в германскую социал-демократическую партию из-за карьеристских соображений: «Эти господа — все марксисты, но того сорта… о котором Маркс говорил: „Я знаю только одно, что я не марксист!“ И весьма вероятно, что об этих господах он сказал бы то же, что Гейне говорил о своих подражателях: „Я сеял драконов, а пожал блох“» [96].
X
Армия
Сталинские репрессии подорвали все сферы обороны страны. Прежде всего это касалось командного состава армии, который рекрутировался в годы гражданской войны, а затем обучался и повышал свою квалификацию в течение последующих 15 лет. С 1937 по 1941 год были расстреляны 9 заместителей народного комиссара обороны, 2 наркома Военно-Морского Флота, 4 командующих Военно-Воздушными Силами, все командующие военных округов и флотов [97].
Военный Совет при наркоме обороны, включавший в 1935 году 85 наиболее авторитетных военачальников, был практически разгромлен: 68 его членов были расстреляны, двое покончили жизнь самоубийством, двое умерли в лагерях, четверо были осуждены на различные сроки заключения [98]. В октябре 1938 года Совнарком утвердил новый состав Военного Совета в количестве 111 человек, более 90 % которых были введены в этот орган впервые [99]. Вскоре некоторые из них также были уничтожены.
