Как рассказывал И. Райсс, в начале 1937 года в НКВД была подготовлена записка, в которой утверждалось, что все оставшиеся в России после Брестского мира военнопленные на самом деле остались в целях шпионажа. Эта записка, писал Райсс, «по-видимому, должна была обосновать расправу с иностранными коммунистами-эмигрантами, которых сейчас поголовно истребляют в СССР». Райсс подчёркивал, что «особенно отчаянное положение тех, у кого на родине господствует фашизм: немцев, поляков, венгров и т. д. Их некому было защищать, с ними, следовательно, нечего было церемониться. Как правило, все они обвинялись в шпионаже. Очень скоро перешли к аресту русских, женатых на иностранках, т. е. на „шпионках“» [728].
С особой жестокостью репрессии обрушились на аппарат Коминтерна. В 1937—1938 годах в Москве готовился коминтерновский процесс. В тюрьму, где находились работники Коминтерна, несколько раз приезжали Маленков и Поскребышев, проверяя, как движется «коминтерновское дело». На шестой день после ареста погиб на допросе Ян Анвельт, ответственный секретарь Интернациональной контрольной комиссии Коминтерна, председатель Эстонской трудовой коммуны в 1918—1919 годах. Руководитель службы связи Коминтерна с его зарубежными центрами Мельников после осуждения к высшей мере наказания ещё восемь месяцев продолжал руководить зарубежной сетью из камеры внутренней тюрьмы НКВД, после чего был расстрелян [729].
Активное участие в расправах над революционными эмигрантами принимал заведующий отделом кадров Коминтерна Георгий Дамянов, работавший под псевдонимом «Белов» и до своего назначения на этот пост свирепствовавший в Испании в качестве инспектора Интернациональных бригад. Без санкции Мануильского и «Белова» НКВД не имел права арестовывать иностранных коммунистов. Дамянов подготовил для НКВД сотни справок и характеристик с замечаниями типа: «не пользуется политическим доверием», «сомнителен с точки зрения знакомств» и т. п. [730] С 1946 года Дамянов находился на посту министра обороны, а после смерти Димитрова стал Председателем президиума Народного собрания Болгарии.
При повальной расправе с коминтерновскими кадрами уцелело, однако, большинство лидеров высшего ранга — членов Президиума и секретариата ИККИ. Эти люди надёжно зарекомендовали себя как покорные исполнители воли Сталина, участники борьбы со всеми оппозициями и «уклонами» в международном коммунистическом движении. Находясь долгие годы на содержании Москвы и пользуясь привилегиями наряду с высшими советскими бюрократами, эти люди постепенно утрачивали качества коммунистов. Имея в виду это «руководящее ядро», Троцкий писал в 1937 году: «Аппарат Коминтерна состоит из людей, прямо противоположных типу революционера. Действительный революционер имеет своё, завоеванное им мнение, во имя которого он готов идти на жертвы, вплоть до жертвы жизнью. Революционер подготовляет будущее и поэтому в настоящем легко мирится со всякими трудностями, лишениями и преследованиями. В противовес этому, бюрократы Коминтерна — законченные карьеристы. Они не имеют никакого мнения и подчиняются приказам того начальства, которое им платит. Так как они — агенты всемогущего Кремля, то каждый из них чувствует себя маленьким „сверхчеловеком“. Им всё позволено. Они легко порочат честь других, так как у них нет собственной чести. Это совершенно выродившаяся и деморализованная до мозга костей организация держится в радикальном общественном мнении, в том числе и во мнении рабочих, только авторитетом Кремля, как „строителя“ социалистического общества» [731].
Разумеется, эти слова Троцкого нельзя абсолютизировать. Многие руководители Коминтерна имели весомое революционное прошлое и субъективно были преданы делу коммунизма. В ряде случаев они пытались противодействовать террору, обрушившемуся на их партии и коммунистическое движение в целом, хотя по большей части ограничивались при этом лишь обращениями к Сталину и его подручным. 28 марта 1938 года Е. Варга писал Сталину: «Находящиеся на свободе в Советском Союзе кадры вследствие массовых арестов глубоко деморализованы и обескуражены. Эта деморализованность охватывает большинство работников Коминтерна и простирается вплоть до отдельных членов секретариата ИККИ. Главной причиной этой деморализованности является ощущение полной беспомощности в делах, касающихся арестов политэмигрантов… Многие иностранцы каждый вечер собирают свои вещи в ожидании возможного ареста. Многие вследствие постоянной боязни полусумасшедшие, неспособны к работе» [732].
Г. Димитров, которому направлялись материалы следствия над зарубежными коммунистами, в ряде случаев посылал секретарям ЦК ВКП(б), руководителям НКВД и прокуратуры положительные характеристики на арестованных, которые иногда способствовали их освобождению. Однако его влияние было весьма невелико. Л. Треппер рассказывал о встрече Димитрова с болгарскими коммунистами, которые заявили ему:
«— Если ты не сделаешь всё необходимое для прекращения репрессий, то мы убьём Ежова, этого контрреволюционера.
Димитров не оставил им никаких иллюзий:
— Я не имею возможности сделать что бы то ни было, всё это находится исключительно в компетенции НКВД».
К этому рассказу Треппер добавлял, что «болгарам не удалось убрать Ежова. Он же их перестрелял, как кроликов. Югославы, поляки, литовцы, чехи — все исчезли. В 1937 году кроме Вильгельма Пика и Вальтера Ульбрихта, не осталось ни одного из главных руководителей Коммунистической партии Германии. Репрессивное безумие не знало границ» [733].
Сталин оказывал непрерывное давление на руководителей Коминтерна, стремясь глубже втянуть их в проведение и идеологическое обоснование политического террора. 11 февраля 1937 года он принял Димитрова для обсуждения проекта постановления ИККИ по поводу процесса Радека — Пятакова. Как явствует из записи Димитрова, Сталин заявил ему: «Европейские рабочие думают, что всё из-за драки между мною и Троцким, из-за плохого характера Сталина». Чтобы дезавуировать подобные мнения, Сталин потребовал указать в постановлении, что Троцкий и его сторонники «боролись против Ленина, против партии ещё при жизни Ленина». В заключение беседы Сталин произнёс зловещую фразу: «Вы все там, в Коминтерне, работаете на руку противника» [734].
В ноябре 1937 года, познакомившись с очередным проектом постановления ИККИ о борьбе с троцкизмом, Сталин дал Димитрову ещё более изуверскую установку: «Троцкистов надо гнать, расстреливать, уничтожать. Это всемирные провокаторы, злейшие агенты фашизма» [735].
Зарубежные коммунисты представляли особую опасность для Сталина, потому что они во время пребывания в своих странах имели доступ к троцкистским источникам. Основанием для арестов политэмигрантов часто служило их знакомство с «троцкистской литературой». В этом отношении показательна судьба Д. Гачева, члена Болгарской компартии в 1921—1926 годах и члена ВКП(б) в 1926—1938 годах (революционные эмигранты нередко после прибытия в СССР меняли членство в своих партиях на членство в ВКП(б)). В заявлении генеральному прокурору СССР Гачев, осуждённый к 8 годам лагерей за «контрреволюционную троцкистскую деятельность», писал, что единственным вменявшимся ему «преступлением» было чтение в 1934 году статьи Троцкого, обнаруженной им случайно — во французской газете, которой были обёрнуты продукты его товарища, приехавшего из Болгарии. Несмотря на то, что он в личной беседе сослался на эту статью как на «новый пример перерождения троцкизма в самый неприкрытый фашизм», следствие расценило этот разговор как свидетельство того, что Гачев, «субъективно не являясь троцкистом, объективно вёл пропаганду контрреволюционных троцкистских идей» [736].
Во многих случаях сам факт ареста зарубежного коммуниста рассматривался как доказательство его принадлежности к шпионам и троцкистам. 31 августа 1937 года представитель Компартии Польши при ИККИ Белевский писал секретарю ИККИ Москвину (псевдоним бывшего чекиста Трилиссера): «Арест органами НКВД ряда членов КПП и особенно членов ЦК КПП указывает на существование в рядах КПП и её ЦК агентуры классового врага, а именно пилсудчиков и троцкистов» [737].
