Ошеломлению народа гигантскими масштабами вражеской деятельности служили показательные процессы, проходившие не только в Москве, но и в большинстве других регионов страны. Они также строились по принципу амальгамы. Подсудимыми на них нередко становились, например, работники торговли, обвинявшиеся в искусственном создании дефицитов и очередей, чтобы вызвать недовольство населения правительством. Зачастую на суд выводились действительные казнокрады, мошенники, расхитители, чьи действия объяснялись не личной корыстью, а желанием навредить Советской власти.

Чтобы лучше понять психологическую атмосферу, сопровождавшую великую чистку, остановимся на её восприятии полярными социально-политическими слоями общества.

XXIX

Великая чистка глазами врагов Советской власти

В десятках воспоминаний, рассказывающих о тюремных камерах, движении этапов с заключёнными, прибытии их в лагеря и т. д., мы встречаемся с одной и той же картиной: подавляющее большинство арестантов в 1936—1938 годах составляли коммунисты. Н. А. Иоффе вспоминает, что на лагерных этапах встречалась вся «партийная география». При встрече различных этапов заключённые перекрикивались между собой: «Эй, друзья, есть кто-нибудь из Новочеркасска — здесь ваш партийный секретарь»; «ребята из Челябинского обкома комсомола, откликнитесь» [594]. Дважды арестованная Адамова-Слиозберг рассказывала: если в 1949 году вместе с ней в камере находилось процентов десять членов партии, то в 1936 году эта пропорция была обратной: коммунисты составляли до 90 процентов заключённых [595].

Вместе с тем среди жертв репрессий тех лет не было полной социально-политической однородности. Ориентация великой чистки на истребление преимущественно коммунистов (включая сотни тысяч людей, выброшенных из партии во время официальных партийных чисток) не исключала планомерного уничтожения и некоторых других категорий населения. Решив обезопасить себя от всякой оппозиции и от всяких нежелательных эксцессов в будущей войне, Сталин дал указание о расправе и над членами бывших социалистических партий, бывшими участниками белых армий, реэмигрантами (например, из рядов казачества) и т. д. Поэтому состав заключённых был весьма пестрым, и между ними часто возникали столкновения на идейной, политической почве.

Существует немало свидетельств того, с каким злорадством «бывшие» встречали коммунистов в тюрьмах и лагерях. Сокамерница А. М. Лариной говорила ей: «Я по крайней мере знаю, за что сижу. Мой отец — крупный купец… Он был контрреволюционером, а не революционером, и я тоже ненавижу вашу революцию. Могу только позлорадствовать, что ваш вождь всех видных большевиков перебил» [596].

Многие антисоветски настроенные заключённые видели в великой чистке вожделенную месть большевикам, претворение в жизнь того, что им самим не удалось осуществить в годы гражданской войны. Бывший белогвардейский офицер говорил в лагере старой большевичке Немцовой: «Сейчас происходит выполнение нашего лозунга: Вся власть Советам, но без коммунистов!.. Будьте уверены: все (старые большевики.— В. Р.) попадут в лагеря» [597].

Сходные чувства испытывали многие раскулаченные, к 1937 году оказавшиеся в лагерях на «руководящих» должностях. О. Адамова-Слиозберг вспоминала, как нормировщик, ведавший распределением работ среди заключённых, узнав, что её бригада целиком состоит из бывших членов партии, сказал: «Когда эти члены партии в 1929 году раскулачивали меня, выгоняли из дома с шестью детьми, я им говорил: „Чем же дети-то виноваты?“ Они мне отвечали: „Таков советский закон“. Так вот, соблюдайте советский закон, выбрасывайте по 9 кубометров грунта» [598].

В те же годы на воле происходили существенные сдвиги в социальной структуре общества. Облава на большевиков сочеталась с восстановлением гражданских прав и возрастанием возможностей социальной мобильности у недавних лишенцев, т. е. представителей бывших господствующих классов.

В цикле исторических романов Анатолия Рыбакова одним из наиболее ярких и запоминающихся образов является образ Шарока, выходца из мелкобуржуазной семьи, тайно ненавидящей Советскую власть. «Поварившись в рабочем котле», т. е. проработав год на заводе, Шарок был выдвинут на работу в НКВД, где прошёл полосу стремительного карьерного восхождения. Став одним из главных ежовских следователей, он ощущал глубокое удовлетворение от того, что получил возможность уничтожать «тех, кого с детства ненавидел, тех, кто погубил Россию — старых большевиков, так называемую „ленинскую гвардию“, а заодно и всяких евреев, латышей, поляков, которые сделали Октябрьскую революцию. Конечно, этих революционеров, коммунистов, большевиков он уничтожал именем революции, коммунистической партии, но не в этом суть, важно, что уничтожал именно их» [599].

Именно такие люди, как Шарок,— обладавшие способностью к социальной мимикрии и приспособленчеству, свободные от всяких идей и моральных тормозов, руководствовавшиеся только карьеристскими соображениями, циничные до мозга костей,— обладали наибольшими шансами выжить в годы великой чистки.

Социально-политические последствия этого процесса наглядно проявились в годы Отечественной войны. Как справедливо отмечает исследователь статистики сталинских репрессий Земсков, тогда «выяснилось: десятки тысяч людей, испытывавших ненависть к советскому общественному и государственному строю и мечтавших устроить массовую резню коммунистов… избежали в 1937—1938 гг. ареста по той причине, что не вызывали у органов НКВД особых подозрений в силу своего показного „верноподданничества“ (именно такие люди стали на оккупированной территории власовцами, полицаями, карателями, старостами, бургомистрами и т. д.— В. Р.)… В то же время ГУЛАГ был битком набит преданными коммунистической партии и Советской власти людьми, которые… в своих письмах в разные инстанции просили оказать им только одну услугу — послать их на фронт, позволить с оружием в руках защищать Родину, идеалы Великого Октября и социализма» [600].

Великая чистка не только не ликвидировала «пятую колонну», как на все лады твердила сталинская пропаганда, а, напротив, пополнила ряды потенциальных коллаборационистов, будущих гитлеровских приспешников людьми, озлобленными сталинским террором.

Настроения людей, которых ещё в 20-е годы называли «внутренними эмигрантами», находили идеологическое оформление в родственных им по духу кругах зарубежной эмиграции.

XXX

Великая чистка глазами русской эмиграции

Социально-политический смысл великой чистки был правильно уловлен и левым и правым крылом эмиграции, хотя оценка этого процесса различными эмигрантскими течениями была зачастую полярной.

На одном из крайних флангов эмиграции стояли просталинистские элементы, организационным центром которых был «Союз возвращения на родину». В докладе Союза о московских процессах они именовались «последним звеном в длинной цепи борьбы большевиков со своим заядлым врагом — троцкизмом… Только такой гениальный вождь, как Сталин, мог предвидеть, во что выродится Троцкий, троцкизм и все его приспешники». Как бы стремясь перещеголять московских идеологов в апологетике сталинского режима, докладчик утверждал, что «в СССР свобода совести существует больше, чем в какой бы то ни было другой стране, и никого не судят за его убеждения, если он не начинает претворять в действие взгляды, вредные для интересов социализма» [601].

На крайне правом фланге эмиграции события в СССР воспринимались также с удовлетворением, хотя, разумеется, по принципиально иным причинам. Белогвардейский генерал Лампе, принимавший активное участие в изготовлении и подбрасывании Москве провокационных документов о «предательстве» старых большевиков, в июне 1937 года писал заместителю председателя Российского общевоинского союза (военизированной организации бывшего белого офицерства) Кусонскому: в СССР «жертвами теперь являются те, кого мы и сами без колебаний повесили бы… 20 лет они (большевики.— В. Р.) жили и своих не угробливали, а на вторые 20 лет именно с этого-то и начали. А взаимные угробливания и казни в своей среде есть нормальный конец всякой революции… Пусть Сталин проведет чёрную работу как можно дальше… Все же разговоры об „изменах“, „шпионаже в пользу одной державы“ — это сплошной вздор» [602].