Понятно, что в мемуарах Хрущёв подробно останавливался на тех случаях, когда ему удавалось помешать аресту отдельных лиц. Так, он спас от ареста поэта Максима Рыльского, рассказав очередному наркому внутренних дел о том, что написанную им песню о Сталине «поёт вся Украина». Хрущёв упоминал и такие случаи, когда он по собственной воле отваживался идти в НКВД для беседы с арестованными, в виновности которых сомневался, или когда он сообщал Маленкову о своём недоверии к некоторым показаниям [401].
В мемуарах Хрущёва ярко описана репрессивная кампания, вызванная массовым падежом лошадей в пограничных районах Украины. Для расследования причин гибели лошадей было создано несколько комиссий, члены которых арестовывались уже в начале их работы как участники вредительского заговора. Пытаясь вникнуть в эту историю, Хрущёв узнал: профессоров и ветеринаров обвиняют в том, что они приготовляли и подсыпали в корм лошадям какое-то ядовитое зелье. После этого он попросил Успенского получить от арестованных химическую формулу этого яда. По этому рецепту был приготовлен корм лошадям, от которого они не заболели. Вслед за этим Хрущёв попытался лично допросить арестованных. Те заявили ему, что действительно травили лошадей ядовитой добавкой к кормам, полученной из Германии. Таким образом, арестованные сделали всё, чтобы «подтвердить свои показания и доказать правоту своих мучителей-чекистов» [402]. Падёж лошадей тем временем продолжался. Тогда Хрущёв создал две новые параллельно работающие комиссии, плюс ещё одну — из московских учёных. Эти комиссии обнаружили действительную причину гибели лошадей, заключавшуюся в заражённости несвежего корма, который давался лошадям, микроскопическим грибом, поселяющимся на соломе. После того, как была составлена строгая инструкция о приготовлении кормов, падёж прекратился. Этот рассказ Хрущёва подтверждается сообщением дожившего до наших дней академика Саркисова, который в конце 30-х годов совместно с украинскими учёными обнаружил токсичность гриба [403]. Однако ко времени этого открытия уже были расстреляны по обвинению во вредительстве многие председатели колхозов, агрономы, зоотехники, учёные.
По словам Хрущёва, даже после этих событий он не допускал мысли, что лживые показания выбиты органами НКВД, поскольку «органы эти считались безупречными» [404]. Здесь Хрущёв несомненно лукавил. Ведь ему доводилось многократно встречаться с людьми, которые рассказывали о перенесённых ими истязаниях. Так, бывший нарком торговли Украины Лукашов после своего освобождения из тюрьмы сообщил Хрущёву, как его сделали инвалидом, требуя показаний, что он был послан Хрущёвым за границу для установления связей с зарубежной разведкой. Когда Хрущёв рассказал об этом Сталину, тот заявил: «Да, бывают такие извращения. И на меня тоже собирают материалы. Ежов собирает» [405].
Хрущёв рассказал Сталину и о том, как к нему на приём пришёл молодой учитель, только что вышедший из тюрьмы, где его истязали, вымогая показания о том, что председатель Совнаркома Украины Коротченко — агент румынского королевского двора. Услышав, что Коротченко был, по версии НКВД, связан с румынским королем, Сталин «пошутил»: «Или с королевой? Сколько лет этой королеве?» Хрущёв ответил в том же духе: «[„]Король там несовершеннолетний, а есть мать-королева. Он, должно быть, связан с королевой-матерью“. Это вызвало ещё больше шуток» [406].
Этот эпизод, как и упоминавшийся выше анекдот Жданова, ярко рисует атмосферу, царившую среди сталинской камарильи. Правда, в данном случае результатом «обмена шутками» стал расстрел следователей, стряпавших «дело Коротченко».
По-видимому, в данном рассказе Хрущёва речь идёт о деле молдавского учителя Садалюка, у которого добивались порочащих показаний не только на Коротченко, но и на Хрущёва. Жалоба Садалюка в декабре 1938 года рассматривалась на заседании Политбюро, в результате чего было принято решение: «Организовать открытый суд, расстрелять виновных и опубликовать [об этом] в печати (центральной и местной)» [407].
Этот эпизод характеризует особое доверие, которым пользовался у Сталина Хрущёв, после XVIII съезда избранный членом Политбюро.
9. Берия
Берия оказался одним из двух секретарей республиканских компартий, благополучно переживших великую чистку. Вторым был секретарь Азербайджанского ЦК Багиров. Оба они, ранее возглавлявшие республиканские органы ЧК—ГПУ, не зависели, как другие партийные секретари, от местного НКВД, а полностью подчинили его себе, самолично руководя террором в своих республиках.
Сталин не препятствовал созданию в Грузии культа Берии, превосходившего своими масштабами любой другой «местный» культ. О Берии грузинские поэты сочиняли восторженные стихи и песни, а его приспешник Меркулов опубликовал брошюру под названием «Верный сын партии Ленина — Сталина».
Эренбург в своих воспоминаниях рассказывал, как впервые увидел Берию на торжественном заседании, посвящённом юбилею Руставели. «Некоторые выступавшие его прославляли, и тогда все стоя аплодировали. Берия хлопал в ладоши и самодовольно улыбался. Я уже понимал, что при имени Сталина все аплодируют, а если это в конце речи, встают. Но удивился — кто такой Берия? Я тихо спросил соседа-грузина, тот коротко ответил: „Большой человек“» [408].
Ощущая доверие Сталина и предугадывая его желания, Берия вёл провокационную кампанию против Орджоникидзе, стоявшего неизмеримо выше его в партийной иерархии. Он арестовал старшего брата Серго, который вместе с женой был приговорён в 1937 году бериевской «тройкой» к расстрелу. Ещё в ноябре 1936 года начальник секретно-политического отдела грузинского НКВД Кобулов в рапорте на имя Берии сообщал, что арестованный Гогоберидзе сознался в распространении «контрреволюционных клеветнических измышлений о прошлом тов. Берии… со слов т. Орджоникидзе» [409].
В 1937 году по указанию Берии были арестованы и привезены в Тбилиси бывшие руководители Грузии, в последние годы перед арестом работавшие за пределами республики.
Один из них — бывший председатель грузинского Совнаркома Орахелашвили, в частности, показал на следствии: «Мне стало известно, что Серго Орджоникидзе вкупе с Леваном Гогоберидзе, Петре Аниашвили и Нестором Лакоба ведут самую активную борьбу против секретаря ЦК КП(б) Грузии Лаврентия Берия, распространяя по его адресу заведомо клеветнические и возмутительные вымыслы». Такие показания, как сообщил в 1953 году бывший нарком внутренних дел Грузии Гоглидзе, вымогались для того, чтобы «послать протокол И. В. Сталину и скомпрометировать Орджоникидзе хотя бы посмертно» [410].
По словам Кобулова, Берии принадлежала инициатива в проведении репрессий против грузинских партийных работников, а «Гоглидзе был у него на посылках… Если Берия давал указание „крепко допросить“, то следователи… боялись не выполнять этих указаний, так как могли сами попасть в такое положение» [411]. Нередко Берия самолично избивал арестованных и приказывал бить их ещё и перед расстрелом.
Во время следствия по делу Берии было собрано 26 томов его предписаний об арестах и более ста его резолюций типа: «крепко излупить», «взять в работу и выжать всё». Берия руководил республиканской «тройкой», которая рассмотрела дела на 30 тыс. чел., из которых 10 тысяч были приговорены к расстрелу [412].
В 1936 году Берия своими руками уничтожил двух видных партийных деятелей Закавказья. Летом этого года он расстрелял в своём кабинете первого секретаря ЦК Компартии Армении Ханджяна. В печати было сообщено, что Ханджян покончил жизнь самоубийством. Спустя несколько месяцев Берия отравил председателя ЦИК и Совнаркома Абхазии Лакобу. В официальном сообщении указывалось, что Лакоба умер от разрыва сердца. Лакоба был торжественно похоронен, свои соболезнования по поводу его смерти прислали Димитров, Будённый и другие известные деятели. А через несколько месяцев состоялся суд над руководителями Абхазии, на котором Лакоба был объявлен главой местного заговора. Берия приказал выкопать и сжечь его труп, а пепел развеять по ветру. По приказу Берии были расстреляны все сотрудники Лакобы и все члены его семьи, включая несовершеннолетнего сына [413].
