Таким образом, лишь частично осуществились прогнозы Троцкого, писавшего в 1937—1938 годах: «Революция раскроет все тайные шкафы… и покроет вечным проклятьем имена палачей. Сталин сойдет со сцены, отягчённый всеми совершёнными им преступлениями,— не только как могильщик революции, но и как самая зловещая фигура человеческой истории» [288]; «памятники, которые он построил себе, будут разрушены или сданы в музей тоталитарного гангстерства. Зато победоносный рабочий класс пересмотрит все процессы, публичные и тайные, и поставит на площадях освобождённого Советского Союза памятники несчастным жертвам сталинской системы подлости и бесчестья» [289].
Памятники Сталину действительно были разрушены, а все процессы — пересмотрены, но не революционным народом, а постсталинской бюрократией.
Однако все прогнозы Троцкого носили многовариантный характер. В его работах мы находим и предвидение иного характера, которое оказалось более адекватным действительности: «Если бюрократии удастся, переделав формы собственности, выделить из себя новый имущий класс, этот последний найдет себе других вождей, не связанных революционным прошлым и — более грамотных. Сталин вряд ли услышит при этом слово благодарности за совершённую работу. Открытая контрреволюция расправится с ним, вернее всего, по обвинению… в троцкизме. Сталин станет в этом смысле жертвой амальгамы им же установленного образца» [290].
Примерно такой оказалась посмертная судьба Сталина в конце 80-х годов, когда правящая бюрократия, давно утратившая какую-либо преемственную идейную связь с большевизмом, действительно перешла к переделке форм собственности и выделению из себя нового имущего класса. Этот процесс происходил сложными и извилистыми путями, на первых порах — под маскировочные призывы к «восстановлению ленинского облика социализма». Новая, «перестроечная» волна разоблачений сталинизма завершилась построением описанной Троцким амальгамы. Целая орава «демократических» публицистов и квазиучёных восстановила не только обвинение Сталина в троцкизме (выдвинутое в конце 20-х годов «правыми»), но и взяла на вооружение — хотя и с обратным, негативным знаком — тезис о Сталине как «верном продолжателе дела Ленина». Эти исторические подлоги явились необходимым условием идеологического обеспечения капиталистической реставрации в СССР.
Победа антикоммунистических сил была облегчена многолетней дискредитацией большевизма, которая берёт начало от московских процессов. На них фактически был вынесен приговор большевистской партии, которая изображалась некой клоакой, битком набитой изменниками, убийцами и провокаторами. Конечно, сталинская бюрократия, имевшая в виду под партией самоё себя, продолжала неустанно возносить хвалу партии, по-прежнему именовавшейся большевистской. Идеологический вакуум утраченного доверия к большевизму она заполнила идентификацией партии с всемогущим и непогрешимым вождем.
Культ Сталина, на котором воспитывались десятилетиями советские люди и зарубежные коммунисты, был разрушен на XX съезде партии. В докладе Хрущёва Сталин предстал в своём истинном обличии государственного преступника (хотя слова «преступник» и «преступления» в докладе не упоминались, но факты, сообщённые Хрущёвым, буквально вопияли о себе и неумолимо наталкивали на такой вывод).
Для миллионов людей в СССР и за его пределами доклад Хрущёва явился ошеломляющим ударом. Теперь и Сталин, и уничтоженные им большевистские вожди (оценки которых не подверглись пересмотру) признавались, хотя и по разным мотивам, преступниками. Возникла ещё более сложная проблема, от которой лидеры КПСС попросту отмахнулись. Тем временем шло накопление новых ошибок в экономике и социальной жизни, обусловленных сохранением сложившихся при Сталине политических структур и авторитарных методов правления. Каждый последующий лидер, ничего не меняя в механизме власти, списывал очевидные провалы в управлении страной на своего предшественника. Всё это ещё более обнажало фарисейство трафаретной официальной пропаганды и ещё более разрушало престиж партии, именем которой низвергались ещё недавно прославляемые её «вожди».
Вместе с тем социалистическое сознание народа отделяло переродившуюся партию от идей Ленина и Октябрьской революции, приверженность которым продолжала жить в душах миллионов советских людей. На этих настроениях в первые годы «перестройки» попытался сыграть Горбачёв, получивший кредит народного доверия за призывы возродить ленинские, большевистские традиции. Однако неудачи обещанных им «судьбоносных преобразований» побудили его — с подачи Яковлева и других антикоммунистически настроенных советников — направить раздражение людей новым обманом на революционное прошлое страны. С 1988 года — ещё до того, как оказалось возможным публично критиковать Горбачёва,— на Ленина и большевиков в советской печати обрушились потоки клеветы. Таким образом, был разрушен последний идейный пласт, десятилетиями живший в сознании народа.
Все эти идеологические факторы явились важным слагаемым разрушительного процесса, приведшего к распаду СССР и реставрации капитализма в его бывших республиках. В условиях нарастающей национальной катастрофы те, кто продолжали называть себя коммунистами, оказались способны лишь на то, чтобы заполнить новый идеологический вакуум реабилитацией сталинизма. Одним из идеологов этого движения стал Р. Косолапов, выдвинувший тезис о «двоякой, и очистительно-профилактической, и вредительски-разрушительной роли» массового террора 30-х годов [291]. В чём именно Косолапов усматривает «очистительную профилактику», становится ясным из его тирады, следующей непосредственно за приводимыми им сталинскими цитатами о вредительстве: «Разве атомный взрыв в Чернобыле не был исходным пунктом в цепной реакции разрушения социализма?» [292] Из этого прозрачного намека на вражеский умысел, якобы вызвавший чернобыльскую катастрофу, следует, что Сталин, выжигая «вредительство», оградил советское общество 30-х и последующих годов от подобных трагедий.
Что же касается «вредительско-разрушительной» роли террора, то Косолапов возлагает вину за неё на «новые, порождённые уже советской действительностью формы классовой борьбы». К этим формам он относит «проникновение в правоохранительные органы чужеродных элементов, которые как раз к тому и стремились, чтобы дискредитировать и обескровить советскую власть, зачастую разя доверенным ею мечом и тех, кто был ей предан» [293]. Из этих рассуждений следует, что преступления периода великой чистки вершились Ежовым и его подручными без ведома Сталина, который, как разъясняет Косолапов, «далеко не всегда владел ситуацией», сложившейся в «органах».
Чтобы противопоставить новым и старым мифам адекватную картину событий 1936—1938 годов, уместно последовательно проследить роль главных субъектов большого террора, а вслед за этим — его влияние на основные социальные институты и социальные группы советского общества.
XX
Сталин и его ближайшее окружение
Полное обновление всего партийно-государственного аппарата почти не затронуло самую его верхушку — лиц, которые с начала 20-х годов группировались вокруг Сталина, поддерживали его в борьбе со всеми оппозициями, были связаны с ним тесными узами многолетней совместной работы и личной, бытовой близости. Сохранение их у кормила власти было вызвано несколькими причинами. Во-первых, Сталину надо было создать впечатление, что он опирается на прежнюю большевистскую партию. Для этого на верхах партии требовалось сохранить группу старых большевиков, которым официальная пропаганда создавала имидж «верных ленинцев» и выдающихся политических деятелей.
Во-вторых, без этих людей, обладавших немалым политическим опытом, Сталин не смог бы обеспечить руководство страной в условиях тотального уничтожения партийных, государственных, хозяйственных и военных кадров.
В-третьих, эти люди были необходимы Сталину для того, чтобы, опираясь на свой личный авторитет и авторитет «ленинского ЦК», они своими руками осуществили расправу над партийным руководством республик, краёв и областей. Сам Сталин после 1928 года ни разу не выезжал в рабочие поездки по стране. Как и в период коллективизации, для осуществления карательных мероприятий на местах он направлял туда своих ближайших приспешников.
